Тайна жаворонка - Фиона Валпи

песню», он так же восторженно аплодировал, как и остальная публика. Но всё же она чувствовала, какую боль причинило ему всё пережитое. Она могла только представить себе всё, что он увидел за время, проведенное с конвоями: подожжённые корабли, сгоревшие тела, утонувшие солдаты, тела которых им удалось вытащить из воды. Ещё больше молодых людей отправились в холодную глубокую могилу, которую никто не придёт навестить. Кто-то ушёл туда ещё живым, и Алеку пришлось плыть мимо протянутых рук и отчаянных умоляющих криков, зная, что он не в силах помочь. И она представила себе новые телеграммы, которые будут приходить в дома по всей Британии и Америке, стук в дверь, возвещающий о клочке бумаги, ставшем всем, что осталось от отцов и сыновей.

Она всем сердцем желала, чтобы музыка никогда не кончалась, чтобы они могли танцевать там, прижавшись друг к другу, вечно. Потому что тогда не было бы сомнений и страхов, не было бы нужды в прощаниях. И ей не пришлось бы смотреть, как его корабль отплывает на рассвете, и её сердце не разрывалось бы на части, когда она думала бы о том, с каким жестоким холодом и безжалостным страхом перед следующим арктическим рейсом он вновь столкнётся.

$

Дождь лил без остановки, и лиственницы плакали золотыми слезами в день, когда Хэмиш Мактаггарт снова медленно проехал на велосипеде небольшое расстояние от почты до дома в конце пристани. И на этот раз телеграмма, которую он нёс, адресованная мистеру и миссис Кармайкл, давила на его кожаную сумку больше, чем любая другая из всех, что ему пришлось доставить за последний год. Он стоял рядом, когда мисс Кэмерон перепечатала слова и передала ему эту телеграмму, покачав головой.

С глубоким прискорбием сообщаем о гибели ваших сыновей ДЖОНА АРЧИБАЛЬДА КАРМАЙКЛА И ДЖЕЙМСА РОССА КАРМАЙКЛА, находившихся на военной службе в Эль-Аламейне. ПИСЬМО ПРИЛАГАЕТСЯ.

Лекси, 1978

– Как ты себя чувствовал во время эвакуации в Олтбеа? – спрашиваю я Дэйви. Он сидит у меня на кухне – зашёл спросить, нужно ли нам с Дейзи что-нибудь из его улова, и принял моё приглашение на чашку чая. Кладёт сахар, размешивает, обдумывает мой вопрос.

– Я был совсем малыш. Если честно, день, когда нас туда привезли, помню очень смутно – только волнение из-за того, что нас увозят из дома, и вместе с тем радость, что мы увидим пляж. Стюарт заявил мне тогда, что, по словам мамы, мы будем жить возле пляжа. Помню, что от моего пальто несло рвотой, потому что меня укачало и вывернуло, а вытереть было нечем. И, кажется, помню, как сидел за столом с другими детьми и нас кормили мясом и картошкой, но может быть, об этом мне потом рассказал Стюарт. Первое, что я помню очень чётко – как однажды нашёл на берегу морскую звезду и как мел учителя скрипел по доске. Тогда мне было уже, наверное, лет шесть. И помню, как Кармайклам приносили телеграммы. Первую – о гибели Мэттью на Дальнем Востоке, вторую – о том, что Джонни и Джейми погибли в Эль-Аламейне.

Он умолкает и отворачивается к окну, смотрит на озеро. Но мне кажется, он не видит серебристого блеска луны в лучах солнца, сияющего за пурпурными холмами, не слышит криков чаек. Он видит перекошенное от немыслимой боли лицо Арчи Кармайкла и слышит страшный, пронзительный крик Мойры, рвущийся из самой глубины её души: «Нет!»

Наконец он поворачивается и смотрит в кружку с чаем, зажатую в его жёстких загорелых пальцах, словно удивляясь, что она там. Делает глоток.

– Как же ужасно было для вас со Стюартом всё это видеть, – тихо говорю я.

– Ужасно было услышать стук в дверь, выглянуть в окно нашей комнаты и увидеть мистера Мактаггарта. Понять, что он им принёс, – согласно кивает он. – Но ещё хуже стало потом. Кармайклы были к нам добры, но нас не отпускало чувство, что нас не должно здесь быть. Что мы занимаем место их сыновей. Нам было так неприятно постоянно напоминать им о том, что они потеряли, что теперь не те мальчики живут под их крышей, спят в кроватях их погибших мальчиков. Вещи ребят были повсюду: все полки были заставлены их книгами о лётчиках Первой мировой и ежегодниками Boy’s Own, у двери стояли их хоккейные клюшки… Коллекция марок Мэттью, коллекция стёклышек Джейми, рисунки Джонни – он рисовал приморских птиц… Их фотографии в рамках на каминной полке… мальчишки, гордость и радость Кармайклов… смотреть на них было невыносимо. На этих фотографиях они были такими полными жизни… я поверить не мог, что их больше нет.

Словно чувствуя его боль, Дейзи топает к нему, хватается за его колено, чтобы не упасть, и протягивает ему своего любимого голубого зайца. Он улыбается и сажает её на колени, поставив кружку с горячим чаем так, чтобы она не могла до неё добраться. Но я вижу, что мыслями он далеко, по-прежнему в слишком пустом доме своего детства.

– Мы ходили на цыпочках, боясь побеспокоить миссис К. Были дни, когда она не могла встать с постели. И кто мог её винить? Все трое её мальчиков ушли. А сколько таких семей было по всей Шотландии? Потеря стольких молодых людей стала страшным ударом.

Я думаю о своей маме, о Кармайклах и обо всех этих людях, которых война лишила всего. Это было поколение, привыкшее прощаться. Я осознаю, насколько мне повезло родиться в такое время, когда война уже закончилась, стать частью другого поколения, знавшего лишь веру в счастливое, мирное будущее.

Я смотрю, как Дэйви улыбается Дейзи, берёт ее крошечную лапку в свою огромную лапищу, играет в «сороку-ворону». Его глаза – тёмные, как море перед штормом, но тёплые, как нагретые летним солнцем камни. На его лице отразилась история его жизни, история пережитых потерь. Но он сумел достичь гармонии с самим собой и с миром, который так много у него отнял. Я думаю о том, как он играет в баре, и кажется, что музыка струится по его телу, и трудно сказать, где кончаются его руки и начинается гитара. Может быть, музыка помогает ему залечить старые раны. Они не могли не оставить шрамов. Но, может быть, когда он снова поёт песни, которые столько людей пели до него, он мысленно приходит туда, где может справиться с горем, и это единственный способ его пережить. Такое бремя тяжело нести в одиночку, но осознание того, что всегда есть те, кто способен его разделить, помогает.

Мое собственное горе было тяжёлым грузом. Настолько