Трое в джунглях, не считая блондинки (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс"

— К тебе или ко мне?

Мне потряхивало от возбуждения, волнения, бури гормонов, и я была готова прямо в коридоре, если честно.

Но не сейчас.

Если сдаться сейчас, то, конечно, всё будет замечательно.

Но не более. У меня не было ни малейших сомнений в том, что Брай — превосходный любовник. Он подарит мне не меньше удовольствия, чем возьмет сам.

Но я хотела больше.

Я хотела, чтобы ураган эмоций. Чтобы волна захлестнула с головой. Чтобы меня размазало по берегу без сил.

Да, я рисковала. Не спорю. Но горсточка песка с пляжа — не мой выбор. Поэтому я позволила себе провести пальцем от яремной впадины до края его крепкого плеча, встала на цыпочки, прижалась к нему щекой и шепнула в ответ:

— Я — ко мне, ты — к тебе.

Знаете, это стоило сделать просто для того, чтобы увидеть выражение его лица.

— Ты шутишь, — сделал вывод он. Он отступил на шаг и теперь пытался найти на моем лице подтверждение своей версии.

— Это был отличный вечер. Ужин был выше всяких похвал. Спасибо, — я быстро чмокнула его в щеку. — Доброй ночи.

Я повернулась к двери и приложила карточку к замку. Раздался щелчок. Собрав последние силы, я натянула беззаботную улыбку и повернулась к молчащему Брайю.

— Сладких снов, — я помахала ему ручкой.

— Ведьма, — выдохнул он.

Я сдула на него воздушный поцелуй и, удерживая улыбку, аккуратно закрыла дверь. А потом медленно стекла по ней. Теперь меня не потряхивало — меня трясло. Я расстегнула босоножки, скинула их с ног — и только потом попыталась встать. Но не смогла. Ноги словно отказали. Я прижалась макушкой к прохладному дереву двери.

В коридоре послышались быстрые шаги. Не в соседний номер, а в сторону лестницы. Меня подмывало выглянуть в окно и посмотреть, куда он пойдет. Но я не была уверена, что уже смогу подняться. И очень не хотелось, чтобы Уэйд меня заметил.

Я посидела еще минут пять, медленно, по стеночке, поднялась и пошла в ванную, умыть прохладной водой лицо. Над журчащей в раковине водой я зависла. Перед глазами стояли картины вечера: Брай, идущий по бортику фонтана, раскинув руки, словно крылья. Он же в кафе: с коварной улыбкой и ложечкой мороженого у моих губ. А потом — стоящий на руках на центральной площади Вилья-де-Лейва. И потрясенный у моего номера. Куда бы он сейчас ни направился, этот вечер останется со мной. Навсегда.

Я встряхнула руки, обтерла их пушистым полотенцем и вышла в комнату.

Со стороны балкона слышался какой-то шум. Я быстро скользнула за штору и осторожно выглянула.

Брайан, идиот Брайан с букетиком в зубах, пытался вскарабкаться наверх, цепляясь руками за балясины. В жизни выпускника Итона всегда найдется место подвигу. Главное — ему не мешать.

Я распахнула балконную дверь и стала в проходе, любуясь, как по-обезьяньи он перемахивает через перила и протягивает мне цветы. Интересно, он нашел где-то среди ночи цветочницу или оборвал ближайшую клумбу?

— Ты меня впустишь? — спросил, победно улыбаясь, Уэйд.

— Зачем? — поинтересовалась я и поднесла цветы к лицу. Пахли они просто головокружительно.

— Хотя бы для того, чтобы я мог пройти к себе, — нагло соврал британец.

Я мотнула головой на улицу.

— О, нет! — воскликнул паяц. — Я совсем без сил! Упаду, разобьюсь… под твоими окнами. Неужели в твоем ведьминском сердце не осталась капелька жалости к несчастному влюбленному? — Он прижал руки к груди и смотрел на меня взглядом бездомного щенка.

Про «влюбленного» было неожиданно. Настолько неожиданно, что сердце мучительно сжалось в своей грудной клетке.

— Ну разве что пройти к себе в номер, — позволила я, пропуская лжеца и лицемера в комнату.

О, да! Нашлись откуда-то силы, чтобы шустро юркнуть мимо меня, обдавая жаром тела и ароматом дорогого парфюма. Я снова прикрыла дверь — теперь балкона. И повернулась. Конечно, ни в какой свой номер обаятельный поганец не спешил. Он стоял за моей спиной. Брайан обнял ладонями мое лицо, поднимая к себе, закрыл глаза, чуть потерся носом о мой нос и выдохнул мне в рот: «Ведьма!». И коснулся губами моих губ. Легко, как перышком колибри. Еще, заставляя меня приоткрыть рот. Прихватив мою нижнюю губу. Потом верхнюю. И, застонав, впился в мой рот, вжимая в себя мое тело…

Жаркая судорога вырвалась из-под грудины. В районе солнечного сплетения стало горячо и тревожно.

— Келли, моя сладкая Келли, — бормотал он, опускаясь поцелуями по шее к груди.

И подталкивая меня к постели.

И мне вдруг стало страшно. Мне, ветреной Келли Дежарден, меняющей мужчин как перчатки, стало страшно, что сейчас это случится, и — всё. И я больше его не увижу.

Словно ведро ледяной воды вылили мне на голову.

— Брай, дверь на выход — там, — показала я рукой для тех, кто страдает топографическим кретинизмом.

— Келли, хочешь, я на колени перед тобой встану.

Он действительно встал, уткнувшись лицом мне в живот и прижимаясь ко мне, ухватив пальцами за ягодицы.

— Бра-ай, — я потянула его за плечи вверх.

— У тебя есть жених? — неожиданно серьезно спросил Уэйд, поднимаясь.

— Зачем тебе? — глупо спросила я первое, что пришло в голову.

— Неважно. Просто «есть» или «нет», — он посмотрел мне в глаза.

- Ну, нет, — выдавила я.

— В таком случае, до завтра.

Он поцеловал меня в шею и вышел.

А я осталась.

Одна.

[1] Гуахиро — кочевое племя индейцев, проживающее на севере Колумбии и в Венесуэле. До сих пор у них в ходу обычай продавать девочек, а также — многоженство. Несмотря на это, в семейной жизни вайю царит матриархат. Все торговые сделки заключаются обычно с женщиной. Мужчины выступают в качестве рабочей силы под властью женщины. Однако, если мужчина не захочет работать, женщина все равно обязана кормить мужа, растить детей, потому что муж отдал за женщину мулов, ослов, козлов. Муж может уйти от жены, но жена не может уйти от мужа, иначе от нее отрекутся родственники. Женщины гуахиро ходят в таких вот простых нарядах, схожих по покрою и отличающиеся лишь по расцветке.

[2] Страны Южной и Центральной Америки, если верить интернет-статистике, уступают в любви к аниме лишь Японии.

Шестой сон Келли

Два солнца [1] после Прощания со старым жрецом и отцом Апони прошли в суете приготовлений. Последняя луна зимы всегда завершалась большими празднествами. Касики наносили друг другу визиты мира и приводили с собой жрецов и подданных. Устраивали огромный лагерь, наряжались, пели, танцевали и всю ночь пили чичу [2]. А на следующее солнце расходились по домам, чтобы собраться позже у другого касика. Все хотели себе доброго урожая. Дошла очередь и до селения Апони.

Шиай зашел за ней, когда окончательно стемнело. Возможно, ее бы не отпустили. Но запрещать было некому. Все ушли в лагерь. Накануне Праздника Касиков нельзя пить чичу, есть соленую пищу и мясо. Никому, даже самим касикам. И всё же в лагере было шумно и весело. Гости из разных племен и селений в свете костров соревновались в беге, борьбе и метании дисков тахо [3]. То здесь, то там слышались звуки музыки и взрывы смеха.

Шиай бродил среди чужаков и вел Апони за руку. Он останавливался посмотреть на развлечения, и Апони тоже останавливалась чуть сзади, как положено будущей жене. Она всё еще надеялась, что Суа не оставит ее милостью, сын ювелира возьмет ее первой женой, и сейчас Апони показывала, какой послушной она станет. Походив бесцельно по лагерю, Шиай присел возле костра, вокруг которого собралось немало народа. Апони сначала не поняла, почему здесь. Наверное, он просто устал, решила она. Но девушка была твердо намерена доказать свои достоинства, поэтому не стала задавать вопросов и села рядом.

Возле костра было тихо, и лишь один мужской голос нарушал общее безмолвие. Или наоборот, его порождал. Этот голос не был чистым и звонким, как у жреца Матхотопа. Он был хриплым, даже сиплым, наверное. Индеец в возрасте отца Апони, наверное, пел, прихлопывая ладонью по коленке. Другая рука певца висела плетью. Он был крив на левый глаз и весь в шрамах. И пел он о сипе Сагуаманчика, великом вожде и воителе, который не потерпел ни одного поражения. Чужак пел о его последней битве. О том, как рядом с Сагуаманчикой сражался его племянник-наследник, и как поднял он истекающего кровью вождя, чтобы тот увидел свою прощальную победу. Стихли трубы-раковины, на которых двое незнакомых мужчин подыгрывали Кривому. Умолк страшный на лицо певец с сиплым голосом. Но пел он так искренне, так торжественно, что у Апони выступили слезы на глазах, будто она вновь была на Прощании, но теперь оплакивала великого героя.