Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вместе с тем – именно в Нагасаки! – у меня было и ощущение некоей искусственности этой культуры. И понимание, что именно оттуда, из недр этой культуры, и «растут» эти женщины, эти гейши. Они искусно и искусственно выращенные из её толщ ростки. Такие живые бонсай, которые выращиваются в соответствии с присущими только этой культуре и сложившимися веками атмосферой, обстановкой, принципами, нравственными ценностями. Такова и Чио-Чио-сан.
Японские девочки и выращиваются как дорогие растения, с крохотными ножками, со строго определённым рисунком на платье. Там масса градаций. Всё изменяется: и платье, и причёска, и количество палочек в причёске, и цветок в ней тогда, когда девочка становится женщиной, когда у неё появляется ребёнок… Это целый язык!
При этом эти миниатюрные деревца очень трудно сломать или даже согнуть. На протяжении многих веков кто только не покушался на японцев и на их маленькие острова! И китайцы, и корейцы, и монголы. Помните тайфун – «божественный ветер», по-японски «камикадзе», дважды в конце XIII века разметавший армады свирепого хана Хубилая? Поэтому так изумлявшая европейцев и продолжавшаяся до середины позапрошлого века самоизоляция Японии – совсем не от хорошей жизни. Но там даже борьба, сражение с врагом – это не просто ударить его по голове. Не просто пнуть и убежать, а целый ритуал. Не просто убить врага, а убить красиво. Пластично!
В Японии – как, впрочем, и вообще на Востоке – всё связано с движением. Я смотрела индийские и японские ритуальные танцы – это очень похожие культуры. Язык жеста, язык тела, видоизменённый язык животного мира возведён в абсолют. Малейшее изменение в движении пальцев, бровей, во взгляде – и смысл меняется. Я тебя принимаю, я тебя приглашаю на свидание или к любовной игре… или, наоборот, я тебя ненавижу и отвергаю.
Взгляните на современных японских девочек. Такие же маленькие ножки, те же каблуки, те же платформы. Но по тому, как они ставят эти ножки, как они носят свои кимоно, виден определённый тип женщин, выращивавшийся на протяжении многих столетий. Японцы выращивают его намного дольше, чем, скажем, англичане стригут свои газоны!
Всё это никуда не пропало. Посмотрите, как молодые японки разговаривают. Как они стоят в длиннющей очереди за автографом. Никто никуда не бежит. Не толкается. Не толпится. Не лезет, упаси боже, без очереди! Они даже стоят и подают программку и ручку в такой молитвенной позе, говоря: «Домо аригато гозаимас, большое спасибо – Казарновская-сан!»
Но с ними общаться не так просто. Мои подруги, которые там живут, говорят, что японцы – это люди с большим-большим двойным дном. За самой изысканной вежливостью совсем не всегда скрывается настоящее отношение. Но они тебе этого никогда не покажут. Никогда. Они будут кланяться, кивать и «держать лицо» до последней минуты. Как маленькая гейша из Нагасаки.
«С честью тот умирает…»
Пушкин о шекспировском Отелло сказал: он не ревнив – он доверчив. И моя маленькая японка тоже верит, она считает, что слово и честь – это самое главное, что вообще есть на этом свете. В этом и её сила, и её слабость. Она уже отреклась от своих японских богов. Она помнит, что, выйдя замуж за иностранца, утратила японское гражданство. Она приняла веру своего мужа и знает, что и её родственники считают, что она опозорила своих предков, и дядя Бонза уже проклял её…
Ведь она – как бутон цветка. И прямо у нас на глазах этот роскошный восточный цветок открывается, отдавая возлюбленному буквально каждую частицу самой себя. И что ей остаётся, кроме как только верить своей детской душою, всем своим детским сердечком в то, что Пинкертон так же любит её, как она его?
Верить, что нет у него никаких задних мыслей. Он так же порядочен. Он не сможет, ему просто в голову не придёт её бросить, предать. Неужели после брака в Японии он заведёт «законную» жену ещё и за океаном? Там это невозможно, там это осудят, да этого просто не может, не может быть! Она целиком сохранила чистоту и цельность характера и до самой последней секунды не верит, что можно хоть на миг усомниться в верности Пинкертона.
И они будут счастливы в далёкой Америке, и она действительно станет не просто мадам Пинкертон, а частью той культуры и той веры, которую исповедует её муж. И Шарплесу она возражает с тем же пылом, с той же святой детской верой, как и дяде Бонзе три года назад. И точно так же она ругается со своей верной Сузуки – ты глупая, вот сейчас этот корабль появится из-за утёса, он, как тогда, бросится ко мне и так же скажет: «Моя маленькая Баттерфляй, я снова с тобой».
Хотя при этом в двух своих монологах Чио-Чио-Сан уже в гораздо большей мере женщина, чем в первом акте. И тут я себя отпускала, давая и голосу, и эмоциям куда больше простора, чем могла себе позволить раньше. А в финале, в Tu, tu, piccolo iddio, я уже себя отпускала полностью. Ничто мою героиню больше не сдерживает и не удерживает. Она тут даже не человек, не японка уже, а просто раненое животное.
Иусунгобу – японский ритуальный кинжал
Вот и Пинкертон, и Кэт как бы клянутся, что будут воспитывать мальчика как своего. И когда она в страшнейшей муке отрывает его от сердца, ей, как агонизирующему зверю, остаётся только одно – умереть. После этих мук что ей та боль, которую уже испытал её отец – помните диалог из первого акта «Что ж отец-то? – Умер с честью!» – та боль, которой она должна показать свою силу перед лицом смерти? Ничто!
И как страшно, как мощно, каким буйством ярко-кроваво-бордовых красок выстроена и выписана Пуччини эта драматургия, эти ступени понимания того, что жизнь кончена! «Con onor muore chi non puó serbar vita con onore» – «С честью тот умирает, кто с бесчестьем мириться не желает…»
Чио-Чио-Сан погибает от ритуального кусунгобу[15] понимая, что дальше жить без чести и любви не сможет.
По лезвию кинжала
Рената Скотто как-то сказала, что для того, чтобы петь Чио-чио-сан, надо быть очень умной, очень интеллигентной певицей. Она-то хорошо знала, о
