Евангелие от Локи - Джоанн Харрис

– Вот так-то лучше, – похвалил его я. – Ну, рассказывай, что тебе известно.

Мунин еще пару раз нервно каркнул, и я догадался, что он пытается заговорить, но ему не дают сосредоточиться близость пирога и буйный сородич, так и буравивший его своими глазами-бусинами.

– Я знаю все! Могучий ясень, имя которого Игг… Игг… Игг…

– Кра, – вставил Хугин, подлетая и садясь на мое второе плечо.

– Да, я знаю, как его имя, спасибо, – сказал я. – Но дальше-то что? Что там у нас с Иггдрасилем случилось?

Хугин не сводил глаз с пирога в моей руке. Я бросил пирог на парапет, и оба ворона тут же набросились на него, хлопая крыльями и шумно пререкаясь.

– Пророчество, пожалуйста! – резко потребовал я.

– Пирог! Стоит! – сказал Хугин, торопливо заглатывая угощение.

– Что? Пирог стоит? Что ты хочешь этим сказать?

– Яшшень! Иггдрашшиль, дрошшит, где шштоит! – пояснил Мунин, давясь пирогом.

– Иггдрасиль дрожит? Или земля дрожит там, где стоит Иггдрасиль? Но почему?

– Пирог.

– О боги!

Запас пирога у меня иссяк, и птицы начинали терять интерес к разговорам со мной. Затем они склевали несколько оставшихся изюминок и полетели, по-прежнему перебраниваясь, в сторону чертогов Одина.

И все-таки они кое-что успели мне сообщить. И это «кое-что» давало немало пищи для размышлений. Если Мировое древо дрожит, значит, эта дрожь чувствуется во всех Девяти мирах. И даже если дело тут вовсе не в самом Иггдрасиле, то вполне достаточно известия о том, что ясеню что-то угрожает. Все это мне не слишком понравилось. Не с этим ли было связано пророчество Мимира? Ясень, Иггдрасиль, дрожит там, где стоит? Кажется, так сказали птицы. Не потому ли и Всеотец так нервничает?

Ну хорошо, думал я, это надо непременно выяснить. Хеймдалль наверняка заметил, как я кормил птиц на Радужном мосту, и я, зная, что он постоянно за мной шпионит, а потом с энтузиазмом рассказывает обо мне всякие небылицы, был почти уверен, что он доложит «высшему руководству» о моей задушевной беседе с воронами. Один, разумеется, разгневается, а я знал, что в приступе гнева он способен сказать куда больше, чем хотелось бы. И теперь мне оставалось только изображать полную невинность и ждать, когда разразится очередная гроза.

Ну, в одном-то я, по крайней мере, оказался абсолютно прав. Всеотец действительно нервничал. Едва ему донесли о том, что я делал на мосту, и он сразу же велел меня привести и, поставив перед собой, задал мне жару. О, это была сама Ярость! Один полностью оправдал свои прозвища «неистовствующий» и «страшный». Он метал громы и молнии, бешено сверкая своим единственным зрячим глазом.

– Шпионил за мной? Пытался вызнать, что у меня на душе? Еще раз попробуешь, и, брат ты мне или не брат, я душу из тебя выну! И Тора с Хеймдаллем не стану просить. Сам тебя придушу! Я достаточно ясно излагаю?

– Куда уж яснее. Твои слова прозрачны, как источник Мимира, – поспешно вставил я. Времени на более умный ответ у меня не хватило.

Один внимательно посмотрел на меня своим холодным голубым глазом.

– Учти, Трикстер, я говорю совершенно серьезно. Что тебе разболтали мои птицы?

– Ничего особенного. – Я пожал плечами. – Несли какую-то ерунду насчет деревьев.

– Каких еще деревьев?

– Ну, насчет Иггдрасиля, – с невинным видом пояснил я.

Голубой глаз прищурился и стал похож на лезвие бритвы, вставленное в скулу Одина.

– Похоже, грядут какие-то неприятности? – спросил я. – Наш оракул ничего такого не предсказывал?

Один улыбнулся – чрезвычайно неприятной улыбкой.

– Какая тебе разница, что предсказывал оракул? Лишние знания счастья не приносят. А насчет Мирового древа – забудь. Не вижу ничего страшного в том, что Иггдрасиль вздрогнул и уронил несколько листочков. Это вовсе не значит, что дерево умирает.

Несколько листочков?

О боги! До чего же противно, когда Старик начинает говорить загадками! Я снова вспомнил слова птиц о том, что Иггдрасиль дрожит там, где стоит. Ну, раз дрожит, то и листья с него падают. С другой стороны, если вспомнить известную метафору, то все мы – листья на ветвях Иггдрасиля… В таком контексте слова воронов мне особенно не нравились.

– Ладно, – сказал я, – больше у меня к тебе вопросов нет. (На самом деле он уже ответил на все мои вопросы!)

После этого Один как будто немного расслабился. Он даже вроде бы перестал выглядеть таким старым, седым и усталым. Но я все же пробубнил:

– Что-то у тебя вид усталый.

– Я плохо сплю в последнее время.

– Знаешь, если тебе вдруг захочется просто поговорить… – начал я.

Но он тут же прервал меня, злобно зыркнув единственным глазом.

– Ну, не хочешь и не надо, – миролюбиво заметил я. – Не сердись. Я все понял.

– Вот постарайся и дальше быть таким же понятливым, – буркнул он.

Урок четвертый. Судьба

Очень часто человек встречает свою судьбу именно тогда, когда изо всех сил старается ее избежать.

Что ж, я старался. Я действительно очень старался. Но не чувствовал себя успокоенным. Все эти разговоры насчет Иггдрасиля, оракула, пророческих снов…

Я нервничал, места себе не находил. Мне нужно было знать. И вот однажды ночью, когда нервы мои были настолько напряжены, что я был близок к самовозгоранию, я тайком отправился к источнику, где Один хранил то, что осталось от бедняги Мимира, и заглянул в воду.

Да, я знал, что это опасно. Но, не имея такого оружия, как знания, я чувствовал себя уязвимым. Холодность асов, нежелание Одина доверять мне… Я, как никогда прежде, нуждался в дружеской беседе.

Но вместо друга я получил сплетника.

Голова Мимира смотрела прямо на меня, покоясь в своей колыбели, сотканной из рунического света. Должен признаться, выглядело это страшновато. Сказались долгие годы пребывания в воде – эта живая голова почти вся превратилась в известь, можно сказать, окаменела; впрочем, лицо Мимира все еще сохраняло относительную подвижность, а глаза смотрели весело и слегка презрительно.

– Ха! Я так и думал, что ты придешь, – сказал Мимир.

– Правда?

– Конечно. Я же оракул.

Я хмуро глядел на погруженную в источник голову Мимира. О Мимире я слышал довольно много, но при жизни его не знал. И мне вдруг пришло в голову, что и целый он вряд ли понравился бы мне больше, чем в нынешнем состоянии.

Он же смотрел на меня крайне неодобрительно.

– Значит, ты и есть тот самый Трикстер, – произнес он наконец. – Я знал, что ты не замедлишь явиться. Но если Один об этом узнает, он тебя попросту испепелит. В порошок сотрет. Станет пинками гонять по всему Асгарду, а потом сбросит с моста Биврёст и будет смотреть, как ты летишь вниз и кувыркаешься.

– Да, конечно, но это если ты ему скажешь, – с улыбкой заметил я. – Неужели ты действительно собираешься рассказать ему, что я приходил?

Цвета его ауры стали ярче.

– А почему бы мне этого не сделать? – спросил он.

– Потому что ты его ненавидишь, – смело заявил я. – Потому что он с самого начала только и делал, что тебя использовал, и при этом лгал и тебе, и мне. А еще – потому что ты сам хочешь кое-что мне рассказать.

– Да неужели?

– А разве нет? – И я снова улыбнулся.

Аура над головой Мимира засияла еще ярче.

– Знание может быть очень опасным, Трикстер, – изрек оракул. – Ты уверен, что хочешь знать то, что таит от тебя будущее?

– Я всегда предпочитаю быть готовым заранее, – проговорил я. – Ладно, рассказывай. Ты же прекрасно понимаешь, что тебе самому этого хочется.

Вот так я был посвящен в тайное пророчество оракула. Не могу сказать, что впоследствии мне это так уж помогло; пророчества чаще всего бывают неполными, а у оракулов есть неприятная привычка рассказывать так, что некоторые вещи вы способны понять до конца лишь после того, как кризис закончится.

Разумеется, теперь это известно всем – и Рагнарёк, и то, что случилось после. Это все так давно стало общим местом, что даже припомнить трудно, каково было впервые услышать о грядущей чудовищной войне, которая уничтожит и богов, и их Небесную цитадель, и перепишет всю их историю новыми яркими рунами.

И вот приходит горький час расплаты.Живые мертвецы заполонили землю.И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон,Крылами мощными миры все накрывает[75].

Дракон Тьмы. Сурт! О боги! Тревожась о том, что может произойти в ближайшем будущем, я упустил из виду нечто куда более важное. Сурт – это Хаос; а это означает Рагнарёк, уничтожение Порядка. Именно это заставило ясень Иггдрасиль ронять листву – ведь с деревьев всегда опадает листва, когда осень приходит на смену лету. Я уже говорил, что все это просто обширная метафора, но истинный смысл ее мне был ясен: грядет такое время, когда от мира Одина не останется камня на камне, и вместо него воцарится Хаос, внутри которого впоследствии и зародится новый Порядок…