Легион обреченных - Рахим Эсенов

Поведение Фюрста шокировало и Агату, когда тот с невозмутимым видом продолжал уписывать салаты за обе щеки. Ей хотелось заткнуть уши, не слышать его смачного отрыгивания. Вероятно, дом презренных азиатов, где всегда угощали с восточной щедростью и подавали натуральный кофе, не водившийся в ту пору даже в богатых немецких семьях, не отдавал псиной. И гости не уходили отсюда с пустыми руками.

Фюрст, часто поднимая фужер, произносил: «Всухомятку горло дерет», — и выливал его содержимое в широкий рот. А когда подали мороженое, собрался рассказать какой-то солдатский анекдот, но Мадер перебил его:

— Что ж, друзья, голод телесный мы утолили. Глубокий поклон хозяйке за гостеприимство. Теперь подумаем и о пище духовной...

Агата удивленно вскинула темные брови: неужели Вилли не надоела компания этого неотесанного гестаповца? Мадер усилием воли подавил вспыхнувшее в нем раздражение против жены. Женщина так глупа, что не может понять, простую истину: в сию смутную пору люди, подобные Фюрсту, — опора Гитлера и рейха. Ему этот мужлан нужнее, чем он — Фюрсту.

— Предки болгар, — Фюрст, отойдя от стола, пересел на диван, — орали: «И хлеба, и зрелищ!»

— Браво, Фюрст! — Мадер захлопал в ладоши. — Вы делаете успехи в древней истории...

— Это сказали римляне! — Агата презрительно скривила губы.

— Какая разница? — Фюрст подал знак жене. — Ну-ка, Урсула, принеси мой путеводитель. Такой книги Мадеры и отродясь не видели.

— Заведите турецкую музыку, — попросил Черкеза Мадер, щелкнув длинными пальцами. — Турки, общаясь с Азией и Европой, настолько обогатили свою культуру, что их мелодии по вкусу и европейцам, и восточным людям. Люблю Турцию!..

Черкез включил магнитофон, и столовую залил мягкий лирический голос знаменитой турецкой певицы.

— Вкусы аристократов духа утончены. — Фюрст неприлично похлопал себя по оплывшему животу, многозначительно поглядывая на Мадера. — Не то, что у нас, аристократов тела.

Мадер, казалось, пропустил мимо ушей реплику с намеком, но и не удивился, услышав из уст Фюрста свое собственное изречение. Он вроде весь был в плену музыки, которая помогала отвлечься от суеты, доставляла огромное наслаждение.

Раньше он слушал музыку в собственное удовольствие, а теперь, чтобы забыть о неприятностях, нараставших снежным комом. Да и откуда взяться радостям, коль скоро этот ефрейтор вел Германию к пропасти. Германию, у истоков которой стояли великие люди, возвышавшие немцев, саму нашу землю.

Да и сам Мадер чувствовал по себе, как тупел с каждым днем, терял чувство собственного достоинства. Прежде ему доставляли радость и хитроумная комбинация, и ловко составленный отчет, и с блеском проведенная операция. Он что-то вечно искал, придумывал. От этого зависело все — карьера, деньги, слава. А после Ирана у Мадера что-то застопорилось. Разве в том он виноват? В самой военной машине рейха что-то заело, и Германия походила на буксующий грузовик, увязший по самую ось... Во что превратили разведку, службу безопасности? В проходной двор! Абвер заполонили дилетанты, болваны, строящие свое благополучие на чужом несчастье. Они-то делают теперь погоду...

Агата делала Мадеру глазами знаки: ей хотелось поскорее уйти домой. Поняв, он кивнул, мило улыбнулся. Жена тоже одарила его заученной улыбкой, вероятно, не догадываясь, о чем думал ее супруг.

Семейное счастье тоже не удалось, размышлял Мадер. Да, женился он по расчету, польстившись на богатое приданое Агаты. Так поступали все Мадеры — отец, дед... Ему бы другую пару, а не эту черствую, бездушную уродину. Физическая ущербность сказалась на ее характере: Агата вздорна, ревнива, мстительна. И все это от природной ограниченности женщин. Мир еще не знал умных женщин, на то и слабый пол! Родителям его, еще при жизни, она тоже не пришлась по душе. Единственное ее достоинство: знатное происхождение — она в каком-то колене потомок самого Генриха Третьего, германского короля и императора Священной Римской империи.

Мадер надеялся на сына, но и он вырос пустышкой. Плод брака по расчету не может родиться умным. Лоботряс и демагог, фанатик и фразер — дитя фашистского века. Гитлерюгенд даже гения оболванит. Что возьмешь с него, если кумир — ефрейтор, а образец для подражания — Фюрст? Дерзит матери и даже отцу: «Вы, аристократы, продаете Германию евреям и коммунистам Тельмана. Ваша дворянская кровь разжижена паскудством, изменой, тлетворными идеями демократии...» О эти набившие оскомину трескучие лозунги! Они не заменят ума, полезных дел во славу Германии, а главное, не вернут сына.

Мадер как-то застал Леопольда копавшимся в его бумагах на столе. Увидев раскрытым свой дневник, встревожился: «Неужели...» — поделился подозрениями с Агатой, но та только вздохнула и заплакала...

Кто-то позвонил в дверь. Черкез открыл, и все увидели возникшую в дверях стройную фигуру Леопольда в новенькой, с иголочки форме гитлерюгенда. Фюрст поздоровался с ним как с равным, панибратски похлопал юношу по спине. Их частенько видели вместе — Леопольд катает Фюрста на своей, то бишь на отцовской машине.

— Ты, Вилли, оставайся! — Агата, завидев сына, заторопилась. — Я поеду с Леопольдом, устала что-то... — Стараясь скрыть свою хромоту, вышла с сыном из столовой, оставив после себя стойкий запах дорогих духов.

— Как от покойника, — поморщился Фюрст. — Не переношу, когда от бабы духами или цветами пахнет.

— Лучше, если от нее разит псиной или шнапсом? — съязвил Мадер. — Или карболкой? Цветы и духи делают женщину поэтичнее, привлекательнее.

— Где уж нам, мясникам да лавочникам, понять такое? — Гестаповец хотел едко усмехнуться, но не получилось — мелкие желтые зубы, изъеденные кариесом, оскалились, вышла жалкая гримаса.

Фюрст смолк, когда в дверях с толстой книгой появилась Урсула. Все с интересом стали разглядывать красочные иллюстрации «Путеводителя по Лувру».

— Я ее знаю назубок, — похвалялся Фюрст. — Столько лет она у меня! — Оберштурмбаннфюрер, конечно, умолчал, что книгу дальше седьмой страницы он так и не осилил.

— Этим шедеврам цены нет, — Мадер снял очки, протер стекла замшей. — Сожалею, что ни разу в Париже не бывал...

— Я бывал, но в Лувр не заходил. Зачем? Есть же путеводитель. Не вы один, увидев книгу, вздыхали: — «Ах, талантливо! Гениально! Это Леонардо, это... как его? Рафаэль!..» А что стоит гений, талант, не будь сильных мира сего, их денег? Не объявись флорентийский купец Франческо Джокондо, не родился бы портрет Моны Лизы. А ведь ваш Леонардо лишь исполнял заказ, нарисовал портрет супруги купца. Ради денег!.. Вот что стоит ваш талант! Так почему же нас иные презрительно называют аристократами тела? — Фюрст выразительно глянул на Мадера. — Деньги и власть порождают дух, заставляют шевелить мозгами, двигать руками, ногами. А вы мните из себя аристократов духа!

— Таланты, я бы сказал, гениев духа знали Древний Рим и наша добрая, старая Германия. — Мадер не подал виду, что понял прозрачный намек Фюрста. — Гомер или Аристотель могли родиться раньше или позже, независимо от власти, независимо, кто у ее кормила. Осыпь меня с ног до головы золотом, я не срифмую даже две строки и ничего путного не нарисую. Бог не одарил таким талантом... Гений — это искра божья, не зависящая от власти предержащих, хотя и деньги — сила не последняя.

— То-то и оно! — довольно блеснул глазенками Фюрст, поглядывая на молча сидевшего Ашира, будто ища у него поддержки. — Над гением непременно должна быть власть, иначе он останется без хлеба и денег,

— Власть должна беречь, лелеять таланты, а гениев тем паче. Думать, как жизнь им продлить, чтобы они служили во славу Германии...

— Лес рубят — щепки летят! Стоит ли ради одного пачкуна, именуемого талантом, приносить в жертву разумно продуманную программу выключения неарийских народов?

— Однако какое дьявольское словечко — «выключение»!

— Наше, нацистское! Выключить, значит, так обработать человека, чтобы он предал забвению свои убеждения, происхождение, даже собственное «я».

— Конечно, война есть война... Не могу понять одного: зачем сжигать леса, палить из орудий по Эрмитажу, бомбить Кремль? Какая надобность в разрушении исторических памятников? В случае нашей победы они будут лишь подчеркивать величие деяний немцев.

— Вы, майор, осуждаете рейхсмаршала Геринга? Приказ наци номер два? Вы не согласны с его утверждением, что у большевиков ни один памятник не представляет исторической ценности?

— Оставьте, Фюрст, вы не на собрании! Меня заботит будущее Германии.

— Хотите сказать, что рейхсмаршала это вовсе не заботит?

— Поберегите, Фюрст, свои выводы для очередного... отчета. — Мадер чуть было не сказал «доноса», но сдержался. — Хлеб и зрелища нужны всем, будь это немцы или англичане. Всех нас одинаково волнуют и Рафаэль, и Венера Милосская. Почему мы, подобно варварам, разрушаем эти ценности? Кому мешали церкви, храмы, костелы Украины, Польши? Не лучше ли, если бы они нам служили? Оглянитесь на великую историю Германии. Нибелунги, блеск и величие тевтонцев, рыцарских орденов... Вот что достойно подражания! Даль веков овеяла наше славное прошлое романтикой. На этом надо учить молодежь, немцев, всех, кто встал под наши знамена.