Легион обреченных - Рахим Эсенов

Немцы проявили о своих подопечных «трогательную» заботу: завтра у них «особое задание», над которым особенно потешался Фюрст, мысленно представляя каждого курсанта «при деле».

В нескольких минутах ходьбы от дачи в маленьком, респектабельном на вид особнячке двенадцать молодых женщин, крикливо разнаряженных, готовились к приему гостей. Со стороны все здесь было чинно и благопристойно, сразу и не разберешь, что это заурядный гарнизонный публичный дом. Правда, несколько специализированный. В этот «пуф» без пропуска не каждый войдет, а только эсэсовцы — «за особые заслуги» перед рейхом. А если они почему-либо не приходили? Тогда этот вопрос решал пуффюрер — комендант борделя, похожий на скопца с покатыми, как у женщины, плечами, человек рачительный — истинный бюргер. Не простаивать же «работницам»! Идет война, солдаты фюрера проливают на фронте кровь, кладут свои головы за величие Германии, и поэтому каждая немка не должна щадить себя во имя победы... И благодаря завидной распорядительности пуффюрера ура-патриотки не щадили себя. Кто только здесь не перебывал за последнее время — испанцы и французы, англичане и русские, даже негры... Только местные жители сюда не ходили, ибо знали истинную цену красоткам сего дома. Теперь вот поговаривали: будут азиаты с раскосыми глазами, а они похлестче французов — дикие, необузданные... Впрочем, подобного рода женщинам все равно, лишь бы платили, а рассчитывается сама СД — значит, гарантия на все сто процентов.

...«Гости» вначале растерялись, но быстро освоились. Принимали их хорошо: мягкие диваны, вино, музыка, добрая закуска, красивые полуголые женщины. Выбирай любую, по вкусу... Кое-кто разомлел: разве у большевиков можно мечтать о такой жизни как в сказке! Что тебе гурии рая!

Все ели-пили, слушали музыку, кто мог — танцевал. И когда, размякшие от вина и близости женщин, собирались разойтись парами по кабинетам, в окно раздался стук. Кто-то, ломясь, барабанил в дверь.

Несколько немецких солдат-отпускников забрело на знакомый огонек. Они и раньше бывали здесь, неплохо проводили время. А сейчас занято? Кем?! Унтерменшами? Недочеловеками? Вышвырнуть вон! Они не вправе даже прикасаться к немкам, а не то чтобы с ними любовь крутить. Есть закон фюрера, запрещающий смешение кровей. В гестапо их, в концлагерь!.. Немцев, правда, немного. Да и что они представляли по сравнению с тренированными, обученными убивать диверсантами? Но они — раса господ.

Кое-кто из туркестанцев, не стерпев обиды, полез было в драку, но вмешались Яковлев и Таганов. Им пришлось даже применить силу. Глупая стычка из-за баб грозила всей группе расстрелом или, в лучшем случае, концлагерем.

Будущие шпионы-диверсанты понуро вышли из публичного дома, уступив место немецким солдатам. Ашир шагал впереди, чувствуя на спине презрительные взгляды участников группы.

— Холуй! — выдохнул кто-то. — Любимчик...

— По ночам вызывают, поди, нас продает, за это его подкармливают... — поддакнул другой голос.

Запыхавшись, Таганова нагнал Бегматов, пошли рядом.

— Ты слышишь, Ашир, что о тебе говорят? Это правда?

— Мало ли что о человеке могут сказать? О каждом из нас всякое говорят...

— Не пойму тебя. Ты Ашир, которого я знал, как...

— Можешь мою биографию не пересказывать. Как и свою. Мы же раньше не знали друг друга. Ты тоже такой же, как я, шпион-диверсант. Какая между нами разница?

— Я с тобой откровенен. Рассказал, как в плену очутился...

— Слишком долго затянулся твой плен, — жестко проговорил Ашир, оглянулся и, убедившись, что группа отстала, продолжал: — Еще неизвестно, кто как себя поведет, когда в советский тыл забросят.

— Не надо так, Ашир! Когда мы вырвались из окружения, нас осталось не больше взвода. Один ротный политрук, хорошо знавший местность, вел нас, раненых и больных, на восток и случайно угодил в руки немцев. Он был украинец с Полтавщины. Враги сказали ему: выдашь своих товарищей, сохраним тебе жизнь. Он согласился и долго водил немцев по лесу за нос, а под покровом сумерек бежал, прыгнул со скалы, но неудачно, сломал ногу. Его снова поймали, пристрелили... Как такого прикажешь считать?

— А у нас никто со скалы пока прыгнуть не осмелился. Хорошо, если мы поведем себя как тот политрук, никого не выдадим. Два года войны идет, а мы все еще блуждаем...

— Ты, Ашир, нервничаешь. Не похоже на тебя. Ты, я знаю, был белобилетником. Неужели дома так плохо, что стали призывать в армию даже с твоей болезнью? Или по другой причине психуешь?

— Я здоров! — Опомнившись, Таганов взял себя в руки. — Откуда ты взял мою болезнь, может, я симулировал, на фронт идти не хотел? И вообще, мы уговорились — о прошлом ни слова.

— Ты все время уходишь от разговора. Все молчком или шуточками отделываешься. А я тебе верю, как прежде. Не только свою, но и тайну Яковлева и других доверил.

— Не волнуйся. Если сами не разболтаете, от меня никто не узнает. Придет время, сам тебе разговор навяжу и обо всем расскажу.

— Я верю, Ашир, что ты прежний. Но в лагере тебя считают закоренелым предателем, холуем фашистским. Смотри, чтобы не прибили.

Таганов усмехнулся: с одной стороны, хорошо — значит, сумел войти в роль перебежчика, врага, а с другой — чего доброго, действительно укокошат. Сгинешь и задания не выполнишь.

Они брели по пустынным дюнам. Хрустел под ногами песок, воздух был пропитан морской солью. Над головой зажглись яркие звезды. Как будто мирный вечер. И такая острая тоска по родине, по дому охватила всех, что кто-то протяжно затянул песню:

Гулял я по лугам невинным,Пел небесам, горам, долинам,А ныне в логове змеиномЯ звонкий свой дутар ищу...

Что им привиделось в тот миг? Родная долина? Родная юрта? Горы родные? Степь неоглядная? Аул? Мать, пекущая чуреки в тамдыре или с тоской глядящая на запад, где шла война? Любимая девушка, идущая по воду?..

Все знали, что это песня на слова великого Махтумкули «Ищу спасения». Ее сменила другая песня. О том, что нет им прямого пути домой — только через слезы и кровь, через смерть...

Песню оборвал окрик: «Хальт!» Дальше нельзя, там колючая проволока. За ней какие-то плоские тени. Концлагерь. Нет мирного вечера. На всей земле идут жестокие кровопролитные бои, и они — солдаты. Только чьи?..

Из Дьеппа многие возвратились подавленными. Снова Луккенвальде, снова зондерлагерь. У самого входа еще один обезлюдевший барак, в котором размещались три группы. Курсанты зашушукались: «Смотри-ка, эти уже там...» Ашир не находил себе места: опустевший барак был укором его совести. Чутье подсказывало, что эти группы на пути к линии фронта. Да и Шмульц, любивший наклюкаться на дармовщинку — за счет курсантов, ничего не скрывал: «Скоро и вы загремите, субчики!..»

И память разведчика высветила слова Бегматова о секретной группе в бараке за двойной изгородью, где, судя по всему, народу становилось все больше. Ашир заметил через проволоку еще нескольких туркестанцев, смахивающих на туркмен или узбеков. Кто они? Почему Фюрст так дотошно интересовался Ясханом? Может, группу Яковлева надумали там высадить? А если нет, то что же? Думай, Таганов, думай! Разведчик — это прежде всего аналитик, исследователь. Из разрозненных фактов он должен построить логическую цепочку. Ошибаться тут не позволено...

Наступил день, когда все приняли присягу на верность фюреру и «третьему рейху». Все, кроме обитателей серого барака. Значит, они еще не завершили курс обучения и их будут забрасывать позже. Старшина Шмульц вдруг торжественно объявил перед строем:

— Курсанты! Теперь вы имеете право ходить в город по увольнительным. Предупреждаю: общение с местным населением категорически воспрещается!

И будущих лазутчиков, переодетых в штатское, отпускали в город небольшими группками, в сопровождении немцев-инструкторов.

После случившегося в Дьеппе и беседы у Фюрста комендант лагеря был особенно расположен к Таганову. Его отпустили в город одного.

— Я хорошенько развлекусь, посмотрю город. — На лице Ашира блуждала самодовольная улыбка.

Иного ответа Фюрст и не ожидал — Таганова отличала необыкновенная эгоистичность, его больше заботило собственное удовольствие.

...Ашир направился к городскому парку. У входа он остановился, поставил ногу на бетонную тумбу, чтобы потуже затянуть шнурок ботинка. Краешком глаза успел заметить позади серенького человечка в светлом плаще и шляпе из рисовой соломки. Тот, видно, не ожидая, что Ашир остановится, замедлил шаг, затоптался на месте, стал отряхивать полы плаща. «Почетный эскорт», — усмехнулся разведчик. Разве Фюрст упустит такую возможность? Не обошелся без ординарного шпика... Почему? Неужели Ашир в чем-то ошибся и последняя пространная беседа Фюрста с ним — лишь ловушка для усыпления его бдительности?