Традиции свободы и собственности в России - Александр Горянин

Наконец, еще два новых государства — Финляндия и Ирландия — пережили при своем рождении кровавые гражданские войны, что также мало содействует общественному миру. И буквально во всех европейских странах получили мощное развитие фашистские движения и партии.

К осени 1940 года территория демократии в Старом Свете и вовсе съежилась до пределов воюющей Англии и трех нейтральных стран — Швеции, Швейцарии и, с оговорками, Ирландии. Там, где люди еще имели силы и возможности что-то читать, они находили очень убедительными доводы авторов, объяснявших, что демократия навсегда останется лишь забавным эпизодом, нежизнеспособной выдумкой, обреченным экспериментом. Эти авторы напоминали своим читателям о судьбах демократии в Афинах, где она закончилась тиранами, и о Риме, пришедшем к Калигуле и Нерону.

С учетом сказанного, не будем делать из умерщвления российской демократии в 1917 году поспешных (и часто звучащих) выводов. Куда ближе к истине будет такое умозаключение: молодая демократия России подверглась испытанию, слишком тяжкому для несозревшего политического организма. Государственная Дума не успела преодолеть подростковую задиристость, не усвоила принцип «не навреди», не научилась жертвовать меньшим ради большего — при том, что среди ее депутатов были выдающиеся ученые, чьи труды во многом заложили основу наших сегодняшних представлений о демократии, политических партиях, правовом государстве. Они всеми силами стремились внести свой вклад в улучшение жизни России, участвуя в законотворчестве, стремились расширить права граждан, расширить границы их свобод, но как парламентарии-практики оказались не на высоте. Однако даже недолгие 11 лет существования Думы показали: становление культуры политического компромисса шло в России достаточно успешно.

Российскому парламентаризму не хватило (как и столыпинским реформам) всего нескольких лет. Дореволюционная Дума сделала исключительно много для становления парламентской практики в нашей стране. В ней сформировались такие атрибуты современного парламентаризма, как партийные фракции, законодательная процедура, думский регламент, выступления премьеров с правительственными декларациями, гласность думских пленарных заседаний, депутатские запросы к правительству, согласительные комиссии. Все это, начиная с декабря 1993 года, было воспроизведено в новой России.

Но, возможно, главная заслуга первого российского парламента в другом. После него ростки политической демократии уже не могли быть искоренены из российской почвы. Утвердившийся в 1917 году коммунистический строй прервал формирование демократических институтов, однако отсутствие общенационального представительного органа сразу стало ощущаться буквально всеми как временное и ненормальное состояние, знаменующее какой-то недуг или кризис. Это ощущение порождало дискомфорт даже у большевиков. Политические идеи и привычки подобны монетам: будучи однажды пущены в обращение, они больше не могут быть полностью изъяты из него никогда, это подтвердит любой нумизмат.

Уже поэтому нельзя согласиться с теми, кто говорит о дореволюционной Думе как об опыте, пропавшем впустую. Не будь четырех выборов в Думу и двух выборов, проведенных Временным правительством, не отягченные подобными воспоминаниями большевики вели бы себя еще безогляднее. Но они, особенно на первых порах, много возились с какими-то выборами и съездами, да и в дальнейшем вынуждены были имитировать представительную власть. Имитация демократии, как известно, — высший комплимент, который диктатура делает свободе30.

«Советский проект»

Мне не раз приходилось слышать (в частности, от профессора Московского университета Л.И. Семенниковой, автора учебников по истории России) и даже читать, что советы — производное общинной демократии и, шире, русской народной демократической традиции в целом, которая, де, в принципе нестыкуема с «классической» демократией. Это очень умозрительное заключение, основанное непонятно на чем. Если люди умеют и привыкли находить в своей среде лучших через выборы, через большинство голосов, а затем признавать «выборных» властью над собой (независимо от того, за кого голосовал ты лично), если они делегируют им свои права, наделяют представительскими полномочиями, это и есть демократия практически во всем ее объеме. Партийная система мало что добавляет, когда людям знаком и понятен принцип.

Беда была совсем в другом: в советах, где большинство доставалось такой принципиально антидемократической силе, как большевики, последние, едва учуяв возможность силовой победы, всякий раз устраняли законно избранных политичских соперников. Они брали власть по-ленински. Вот откуда демократический лозунг-вопль времен Гражданской войны: «За советы без большевиков!». (Кстати, в конце 80-х тоже мелькали плакаты «За советы без коммунистов!»)

Россия с ее школой общинной и земской демократии начиная с 1905 года буквально проросла низовой демократической самодеятельностью новых образцов. Этот опыт остается практически неизученным, ибо советские историки были заняты, не всегда по своей воле, главным образом тем, что с микроскопом выискивали в событиях тех лет следы деятельности большевиков. Современным историкам еще предстоит загладить грех своих учителей и показать истинную картину общественной эволюции между 1905 и 1917 годами. Февральская революция дала этой эволюции (насильственно прерванной через неполный год) мощное ускорение.

Замечательные подтверждения тому, что в 1917 году Россия была вполне готова к самым продвинутым формам демократии, содержал доклад профессора Г.А. Герасименко о низовой демократической самодеятельности в марте-октябре 1917-го, прочтенный им на конференции историков к 80-летию Февральской революции. Повсюду в великорусских губерниях возникали свои формы народного самоуправления: общественные комитеты и комитеты общественной безопасности, гражданские комитеты и гражданские думы, земельные комитеты и комитеты защиты Учредительного собрания и еще масса подобных органов, вплоть до экзотических, но везде — на демократической основе и действующие подчеркнуто гласно. Эти органы, по выражению докладчика, «были созданы творчеством народных масс без какого бы то ни было руководящего начала и стали выражением демократического потенциала российского общества к моменту Февральской революции».

К чести русской свободы, она не сдалась в 1917 году. Более того, она победила бы большевиков, если бы низовые массы, втянутые в гражданскую войну, не оказались на короткий срок роковым образом левее всех Лениных и Троцких вместе взятых. В этой левизне сошлось в резонансе всё: остервенение от войны, выработавшаяся за три года привычка к крови и смерти, национальный шок от отречения государя, освобождение от присяги царю и Отечеству (молитвенной клятвы, в народном понимании), воздействие призывов все отнять и поделить, обещаний скорого царства справедливости и народного рая, чудовищные слухи и выдумки, эпидемии, разруха. Но даже с опорой на такой потенциал большевикам понадобилось для победы пять лет, чудовищное напряжение сил, мобилизация всего темного и низменного, беспримерный террор.

Излишне говорить, что советское время было черной дырой по сравнению с демократическими достижениями России по состоянию на 1917 год. Но нам не понять этот провал, не понять нашу историю до конца, не уяснив причину резко выраженной жесткой авторитарности коммунистического способа управления, никак не подготовленной предшествующим развитием России. Причина этой авторитарности не в одной лишь идеологии. Революция 1917 года резко, поголовно и повсеместно сменила прежнюю, достаточно просвещенную дворянско-интеллигентскую элиту новой, социально и образовательно отсталой. Произошел массовый наплыв крестьянской молодежи в города. Биографии подавляющего большинства советских деятелей не зря начинаются словами: «родился в селе N такого-то уезда такой-то губернии»31. Высокая доля вчерашних (или позавчерашних) крестьян была в послереволюционные десятилетия нормой почти в любой аудитории, почти в любом коллективе. Именно они принесли с собой присущее патриархальной крестьянской семье представление об авторитарном Отце, суровом, но справедливом, и об авторитарном управлении как единственно возможном. Они приняли и в массе приветствовали такое управление, ибо сами управляли бы так же. И управляли — кому довелось.

При эволюционном («думском») развитии страны такой наплыв малограмотных патриархальных масс во власть был бы невозможен.

Ощутимый приток крестьянского элемента в города и коллективы иссякает в 60-е32. Но к этому времени — из-за коллективизации и других способов раскрестьянивания, из-за массовой гибели мужчин на войне — от традиционной авторитарной крестьянской семьи на селе уже мало что остается. Дети же и внуки сельских выходцев прежних призывов выросли горожанами. Ключевой общественной силой постепенно становились люди, все менее согласные принимать и даже просто терпеть правила поведения, идейные нормы и жизненные стандарты, казавшиеся предыдущим поколениям разумными, естественными, единственно возможными. Закат коммунизма напрямую связан с названными процессами. Но до этого заката общество должно было пройти сложную эволюцию. В какой-то мере ее отразила эволюция представительной власти или того, что ее заменяло. Напомню, как шла эта эволюция.