Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

По железке ехать не то что по реке плыть — много быстрее, хотя, конечно, удобства малость не те. Да и ландшафт, надо признать, шибко однообразен: много ли разглядишь в вагонное окно? Впрочем, и так, и эдак, а от Харькова до Царицына, собственно, рукой подать: Изюм, Луганск, станица Морозовская, и пожалте — град Царицын, большой порт на Волге.

Савелий рассчитал все правильно; поезд с рельсов не сошел, экспроприации пассажирских денег не случилось. В три часа пополудни он приехал в Царицын, а в половине четвертого уже стоял возле касс пароходного общества «Надежда». Перед ним стояли несколько человек, и, судя по их платью, на первый класс они не претендовали.

— Ниагара, до Казани, первый класс, каюту нумер четырнадцать, пожалуйста, — бодро сказал Родионов, дойдя очередью до окошечка кассы.

— Нумер четырнадцатый уже продан, — равнодушно ответили ему из оконца.

— Ну, тогда двенадцатый, — уже менее бодро попросил Савелий.

— Тоже продан.

— Шестнадцатый?

— Продан.

— Пятнадцатый?!

— Вы один? — последовал вместо ответа вопрос.

— Один, — ответил Савелий.

— Шестьдесят два рубля.

Облегченно вздохнув, он протянул в окошечко деньги и получил наконец вожделенный билет. Не дожидаясь призывных свистков парохода, прошел по сходням на судно, принял от коридорного стюарда ключи и вошел в каюту.

Нумер пятнадцатый почти ничем не отличался от седьмой каюты, в которой два месяца назад они с Лизаветой провели пять прекрасных дней и шесть волшебных ночей. Такой же ворсистый ковер на полу, гобелен на стенах с сюжетами из античной истории, дорогая мебель красного дерева, хрустальная люстра. Ну, разве кабинет был чуть поменьше, бронзовые жирандоли поплоше да кровать в спальне без балдахина. Но это все были мелочи. Главным же являлось то, что в каюту напротив под нумером четырнадцать вселился тот самый любвеобильный грузинский князь Горидзе, то и дело ангажировавший к себе в каюту каскадных певичек. На сей раз он был не один, а с дамой очень аппетитных пышных форм явно из числа профессионалок, скрашивающих богатым господам одиночество пути. Сей факт весьма не понравился Савелию. Князь и в тот раз редко выходил из своей каюты, предпочитая предаваться любовным утехам едва ли не все время пути, а теперь, постоянно имея под боком профессионалку, он вообще мог запереться с ней в своей каюте и вовсе не показываться на глаза до самой Казани.

Эти худшие опасения Родионова стали сбываться. «Ниагара» миновала Камышин, Саратов, Екатериненштадт, Вольск, а ни князь, ни его спутница ни разу не вышли из каюты, заказывая вино и еду в нумер. Томительными часами Савелий сидел у своей двери, прислушиваясь, не откроется ли дверь каюты напротив. Тщетно. Открывались и щелкали язычками автоматических английских замков все каютные нумера, кроме четырнадцатого. Наконец на четвертый день плавания, после часовой остановки у Хвалынска, двери каюты приоткрылись. Савелий приложил ухо к двери и услышал томный вздох и шелест шелкового платья. Вероятно, спутница князя потягивалась, как сытая кошка.

— Ну, ты идешь, Жоржик? — услышал затем Родионов голос профессионалки.

— Да иду, иду, — послышалось из глубины нумера. — Зачэм торопишь?

— Ах, Жорж, я так соскучилась по шумной компании, веселию, звону бокалов…

— А мы с табой мало, что ли, звенели бокалами, э? — донеслось из нумера. — Тибе что, нэ понравилос?

— Да все мне понравилось, — с легким раздражением произнесла пышная мамзелька. — Просто я хочу в ресторан, на люди, понимаешь, пупсик?

— Канэшно, панимаю, пачиму думаеш, нэ панимаю? — ответил князь, уже, верно, в дверях нумера. — Часик пасидим, пажалуй.

— Почему только часик? — закапризничала его спутница.

— Патаму что я тэбя хачу любит.

— Опять? — почти со страхом воскликнула мамзель.

— Пачему опят — сновэ.

Язычок замка защелкнулся, и послышались удаляющиеся шаги. Когда они стихли, Савелий осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Он был пуст. Родионов вышел, закрыл дверь своего нумера, прислушался, на время замерев. Ровно гудела бельгийская пароходная машина, из ресторана слышались музыка и пение, в одном из нумеров в начале коридора капризничал маленький ребенок. Савелий достал из кармана связку хитроумных отмычек, выбрал одну и, поколдовав несколько секунд над замком четырнадцатого нумера, открыл его. Посмотрев в обе стороны коридора, он быстро вошел в каюту и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Ванная комната находилась сразу за прихожей. Недолго думая, Савелий прошел туда, нашел вентиляционный короб, вынул заглушку и сунул в короб руку…

Ничего. Только холодная жесть. Савелий просунул руку в короб как можно дальше: пусто.

Он вынул руку. Рукав пиджака был сильно испачкан. Было непохоже, чтоб вентиляционный короб вообще когда-либо чистили.

Присев на край ванны, он задумался.

Крест уже нашли? Кто? Пассажиры? А зачем им интересоваться вентиляционным коробом? Может, Стоян уже рассказал кому-то про бриллиантовый крест? И он, Савелий Родионов, просто ищет вчерашний день?

Он перевел взгляд на бронзовые краны ванной.

«Нет. Не рассказал. До того, как его перевели в „могильник“, он еще надеялся на побег, считал его возможным. И брильянтовый крест ему на воле ох как бы пригодился. Но в „могильнике“ он разуверился в побеге. Как он сказал? „Сорваться с этого кичмана мне уже не удастся“. Поэтому крест короны потерял для него ценность. И он рассказал о нем мне. Врать ему тоже было без надобности…»

Савелий решительно поднялся, скинул пиджак и встал на край ванны. Теперь он просунул руку в короб до самого упора. Затем ему удалось протиснуть туда и часть плеча. Кажется, есть. Кончики пальцев нащупали какую-то материю. Тот самый носовой платок, в который перед самым арестом Стоян завернул крест?

Упершись в платок подушечками пальцев, Родионов стал скребущими движениями медленно подтягивать его к себе. Вот когда он пожалел, что ногти у него острижены всегда очень коротко! И все же платок двигался. Савелий не знал, сколько времени прошло, когда ему удалось схватиться уже ладонью за предмет, завернутый в материю. Затем Родионов вытянул из короба руку, слез с ванны и присел на ее край. В руках у него действительно находился носовой платок. А когда Савелий развернул его, то…

Он скорее почувствовал, чем услышал, что в скважину замка вставили ключ. Затем легонько щелкнул высвобождаемый из плена язычок, послышались шаги, и совсем недалеко женский голос игриво проворковал:

— Какой же ты нетерпеливый, Жорж. Ну, потерпи, радость моя. Сейчас я приму душ, это ведь всего пять минут, и все будет, что ты хочешь, мой пупсик…

— Вай, ты и так вся сладкая. Зачем тебе душ-шмуш! Иды к минэ, — услышал Родионов голос князя.

«Сейчас она войдет, — стал быстро соображать Савелий. — Она испугается, удивится? Скорее всего, все же испугается, вскрикнет и позовет этого Горидзе. Тот войдет в ванную, и я… А что я? Прикинуться чудаком на другую букву? Дескать, здорово, князь, узнал, что ты тоже на этом пароходе, вот, захотелось повидаться. Пошел к тебе, а у тебя дверь в каюту открыта. Вошел — никого нет. Ну и спрятался в ванной, хотел тебе сюрприз сделать. Что смотришь, не узнаешь?»

Глупо, конечно, очень глупо. Князь может поднять шум, дойдет до капитана парохода…

Совсем близко зашуршало стягиваемое, верно, через голову платье.

— Какой красивый у тибя тело! — восторженно заурчал князь совсем близко. — Иды к минэ.

Вероятно, он все же уговорил мамзель, так как послышались их удаляющиеся шаги. А уже через минуту она начала испускать страстные стоны. Савелий надел пиджак и развернул наконец платок. Крест был небольшой, высотой не более мизинца. То, что он был золотой, можно было увидеть только на его срезе у основания — так плотно он был осыпан бриллиантами. Полюбовавшись еще несколько мгновений, Родионов положил крест во внутренний карман и осторожно вышел из ванной. Крадучись, он прошел в прихожую и заглянул в залу. Картина, что представилась ему, изображала одну из самых греховных les plaisurs de la chair.[1] Горидзе сидел со спущенными штанами, раздвинув ноги и запрокинув голову на спинку кресла. Оскалившись и закрыв глаза, он шумно дышал. Перед ним, спиной к Савелию, стояла на коленях его спутница, уткнувшись лицом в низ его живота, и вполне натурально постанывала в такт своим движениям головой. Время от времени князь открывал глаза и смотрел на совершаемое действо, помогая движениям головы мамзельки, надавливая на ее затылок своей волосатой ладонью, а затем вновь запрокидывал голову и закрывал глаза. Блаженство его, похоже, не знало границ…

Родионов незаметно скользнул мимо дверного проема залы, бросил прощальный взгляд на эту впечатляющую картину и, неслышно открыв замок, вышел из греховной каюты.