Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

— Я вас понял, — посмотрел на своего помощника Зимберг. — Вас будет сопровождать господин Агафонов и один из наших надзирателей. Поверьте, исключительно в целях вашей безопасности, — добавил он, заметив, что инспектирующий статский советник собирается что-то возразить.

Бегло осмотрев мастерские, Савелий попросил, чтобы его провели в подвал корпуса, где находились карцеры. Три темных карцера были пусты, а из остальных семи занят был только один. Савелий попросил открыть его, что надзиратель с помощником исполнили с подозрительной готовностью.

— Ну, каково, братец, тут тебе? — задушевным голосом спросил Савелий арестанта.

— Сгодится, — с ухмылкой ответил зэк.

— А за что тебя сюда? — ласково посмотрел на него Родионов.

— Отказался встать на утреннюю молитву.

— Ты не веруешь в Бога? — с испугом спросил Савелий.

— По крайней мере, здесь, в этой тюрьме, Богу делать нечего, — искоса поглядывая на мордатого надзирателя, ответил арестант.

— Так не можно, братец, — назидательно сказал Савелий. — В Бога надо веровать, приносить ему молитвы, и тогда он не оставит тебя в своих помыслах.

— Ага, — буркнул арестант и снова посмотрел на надзирателя. Очевидно, в его глазах он увидел нечто такое, что тут же торопливо добавил: — Благодарствуйте, господин хороший, за добрый совет. Отныне кажинный день буду пребывать в молитвах.

Затем член Совета Человеколюбивого общества изволил заглянуть в общие и одиночные камеры на втором и третьем этажах и имел короткую беседу с политическими, подарив им Евангелие и добрый совет никогда больше не бунтовать против царя, потому как он есть не кто иной, как помазанник Божий. Политические кивали кудлатыми головами, улыбались и решительно обещали больше никогда не обижать государя императора, делая при этом круглые глаза.

В первом карантинном корпусе находился «зверинец» и тюремная больница. Ловко обойдя путаными коридорами камеры-клетки, Агафонов провел «статского советника» сразу в больницу.

Ее палаты понравились «господину статскому советнику Постнову». И немудрено: за сутки, последовавшие после звонка Савелия начальнику централа Зимбергу, больничка была выбелена и вычищена, сгнившая солома в подушках и матрацах заменена новой, окна начисто вымыты, около каждой кровати поставили тумбочки и плевательницы. Больные имели довольный вид, а из кухни явственно доносился запах крепких мясных щей.

— Прекрасно, — широко заулыбался «статский советник», пожимая руку тюремному доктору Густаву Иоганну Эйхгольцу и одобрительно поглядывая на мордатого фельдшера. — У вас просто образцовая клиническая больница, коей могут позавидовать даже многие и гражданские учреждения. По возвращении в Петербург я непременно доложу об этом Совету общества и нашему председателю Медико-филантропического комитета.

Двухэтажный «сарай» — второй тюремный корпус, построенный из старого острога еще петровских времен, — прошли галопом. «Помощник председателя Медико-филантропического комитета» не стал заострять на нем своего драгоценного внимания. Камеры здесь были небольшие, на обоих этажах корпуса сидели в общей сложности сто сорок человек, что вполне соответствовало всем тюремным инструкциям. Здесь было много политических, и «статский советник», решив, что политических с него достаточно, настоятельно попросил, чтоб его провели в следующий корпус.

Нехотя, очень нехотя шли по тюремному двору помощник начальника тюрьмы и надзиратель, ведя Савелия к «могильнику», как звали арестанты третий корпус. Поднявшись на крыльцо и войдя в коридор, Родионов поразился абсолютной, буквально мертвой тишине, царившей во всем корпусе. «Действительно могильник какой-то», — подумал Савелий, настороженно озираясь.

Два надзирателя, один на первом, другой на втором этаже, неслышно ступали и время от времени поглядывали в открытые волчки камер. Этажи здесь были разделены двумя узкими галереями, тянувшимися вдоль одиночек, благодаря чему все сорок дверей одиночных камер были видны сразу.

— Кто здесь у вас содержится? — шепотом, что вышло совершенно непроизвольно, спросил Савелий.

— Отпетые из отпетых, — так же шепотом ответил, не скрывая восторга, Агафонов. — На первом этаже, например, отбывает бессрочное наказание крестьянин Псковской губернии Орлов, сумевший сбежать с Сахалинской каторги со своим товарищем и съевший его по дороге. Всего его обглодал, до самых костей. За его плечами сорок одно убийство, — с каким-то восхищением добавил Агафонов и продолжил: — Есть еще некий Фурман, эсер, одесский мещанин, убивший из револьвера за просто так двух жандармских офицеров. Там же отбывает двадцать лет каторги бомбист Доценко, взорвавший заодно с могилевским вице-губернатором двух малолетних девочек-двойняшек с их старой няней и гувернанткой. А второй этаж — просто одна элита! — заулыбался во весь рот Агафонов. — Чего только стоят товарищи Гейшман и Закгейм, осужденные за покушение на белостокского полицмейстера Мацевича. Они расстреляли его коляску из автоматического оружия под названием «пулемет». Буквально превратили ее в решето. Но полицмейстер был только легко ранен. Оба получили по пятнадцать лет. Три уже отсидели. С ними участвовал в покушении и третий террорист, Гирш Немезуицкий, но он в одиночке сошел с ума и теперь пребывает в бесконечной нирване в Скорбном доме под городом Вильно. Еще постояльцами второго этажа являются обрусевший француз Обриен ле Ласси, потомственный аристократ, кажется, даже маркиз, выпустивший кишки янычарским ножом своему родственнику генералу Бутурлину с целью завладеть его миллионами. Однако не вышло, и он получил бессрочную каторгу. А в самой крайней камере, без соседей справа и слева, сидит с двадцатипятилетним сроком знаменитый церковный вор Варфоломей Стоян…

— Тот самый кощун, что похитил национальную святыню, явленную чудотворную икону Казанской Божией Матери? — перебил Агафонова Савелий.

— Он самый, — с гордостью кивнул помощник начальника тюрьмы. — Я же говорю, господин статский советник, что здесь у нас одни знаменитости.

— Пройдемте, пройдемте к нему, — загорелся вдруг «помощник председателя». — Меня всегда интересовали святотатственные преступления, вернее, люди, их совершившие. Ведь понять, что ими руководило, значит найти тропинку к их заблудшим душам…

Железная дверь камеры с двумя замками открылась со скрипом и металлическим лязгом. По всему было видно, что случалось это на дню не часто, а может быть, и не всякий день: пищу Стояну подавали через дверное оконце, а на прогулку перед обедом могли вывести, а могли и нет.

Надзиратель отомкнул железную кровать-нары, стол и скамеечку и встал у двери, пропуская Савелия.

— Я бы просил оставить нас вдвоем и закрыть дверь, — твердо заявил Постнов-Родионов. — Иначе нужного мне общения с арестантом просто не получится. Он не будет откровенен со мной, да и я не смогу точно находить для него нужные слова.

— Оставлять посетителей наедине с заключенными не положено, — сказал Агафонов. — И опасно, — добавил он елейным голосом, нежно и ласково глядя на Родионова.

— Вы, верно, забыли о моем предписании, господин помощник начальника тюрьмы? — посмотрел на него в упор Савелий. — Там черным по белому написано: не чинить препятствия и всячески содействовать мне в выполнении моей миссии. Вы что, имеете что-то против оного документа?

— Нисколько, господин Постнов, — быстро сморгнул Агафонов. — Видите ли, — начал он не сразу, — наши арестанты, особенно долго находящиеся в одиночных камерах, все немного не в себе, и один Господь Бог знает, чего от них можно ожидать. Были случаи, когда они бросались на прогулке друг на друга без ссор и вообще без всяких видимых на то причин. Просто зашел ум за разум. И я не могу дать вам никаких гарантий, что этот Стоян…

— Но он же не убийца, — быстро перебил помощника Родионов. — Он просто обыкновенный церковный вор. Самое большее, что мне грозит, — добродушно улыбнулся Савелий, — так это то, что он украдет у меня нательный крестик или образок святой Девы Марии, который я всегда ношу с собой.

— Что же, я вынужден подчиниться, — с легким поклоном ответил Агафонов. — В конце концов, вы статский советник, я только коллежский секретарь. Так что, — добавил он, — вся ответственность ложится на вас.

— Это вне всякого сомнения, — сказал Савелий и мягко добавил, глянув в сторону надзирателя: — Голубчик, закройте, пожалуйста, за мной дверь.

Он прошел в камеру. Дверь за ним, лязгнув, закрылась, и тотчас в волчке нарисовался глаз мордатого надзирателя.

Стоян сидел на кровати и с интересом посматривал на неожиданного визитера. Гость был чуть выше среднего роста, голубые с серинкой глаза смотрели открыто и прямо, бородка и усы были аккуратно подстрижены, а в петлице его костюма дорогого сукна серебрился орден Святого Владимира. Но было в посетителе и еще нечто такое, что одновременно и насторожило церковного вора, и вызывало к посетителю особый интерес.