Уплывающий сад - Финк Ида

Очень тихо, словно раскрывая какой-то секрет, я шепчу сестре: «Ты знаешь, она сейчас выглядит так же, как тогда… в тот день, когда…» Я не заканчиваю фразу, жду, что сестра возразит, я очень хочу, чтобы она возразила, сказала: что ты плетешь, — но моя сестра молчит, кивает…

Мы ждем у выхода. Юлия появляется одной из последних. Она толкает перед собой тележку с двумя чемоданами. Останавливается, отирает платком пот со лба и остается стоять, не отнимая его от лица, — так, может, она вовсе не пот вытирала?

Еще мгновение, и она обнимает нас, прижимает к себе и долго держит в объятиях. Под полями шляпы ее лицо — влажное и постаревшее.

Мы взволнованно спрашиваем:

— Ты хорошо себя чувствуешь? Как прошло путешествие?

— Теперь хорошо, теперь уже хорошо, — отвечает она, и тут же добавляет: — Вот только этот человек в самолете, который сидел рядом… этот бедный человек, он все время говорил, рассказывал о том, что пережил в те годы, и никак не мог остановиться, ему нужно было говорить.

Она хотела отстраниться, хотела не слушать, но слушала, и то время опрокинулось на нее лавиной… Она снова была там, на том месте, тогда…

Наше молчание продолжается довольно долго. Юлия прерывает его первой — спрашивает про живописный раскидистый сикомор, растущий рядом с домом, о котором знает из наших писем; и стоит ли уже скамейка, которую мы собирались поставить в его тени.

«Я буду там сидеть, буду читать книги…»

Мы садимся в машину. Едем.

Ночью в пути

W podróży, nocą

Пер. Е. Барзова и Г. Мурадян

Я ехала в город В.? Возвращалась из города В.? Поначалу было непонятно, но вскоре прояснилось: я ехала в В. Поезд был почти пуст, и трудно объяснить, почему я не села на свободное место, а все ходила из вагона в вагон, заглядывая в каждое купе. За окнами мелькал молодой лесок. Внезапно меня кольнуло предчувствие, испытанное всего лишь раз в жизни, потому что мне всего лишь раз случилось сесть в поезд, который шел не туда. Давно, тридцать лет назад. Тот эпизод вспомнился мне теперь в мельчайших подробностях. Тогда, совсем как сейчас, я не села в купе, а стояла в коридоре и удивлялась, почему поезд едет через молодую сосновую рощицу, а не так, как ему положено — Вдоль пригородных заводских корпусов. «Это поезд в В.?» — спросила я проходившего по коридору кондуктора. «Нет, этот поезд идет в П.», — спокойно ответил он, добавив, что поезд скорый и остановится только через час на узловой станции.

На этот раз я не могла спросить кондуктора — его не было — и вышла на первой же станции.

Прямо напротив, на соседнем пути, ждал другой поезд, который тут же тронулся, как только я в него села.

Это был смешанный состав, в основном из товарных вагонов: пустых — ни чемоданов, ни багажа — и очень чистых. В одном из них кондуктор обнимал в уголке молодую девушку. Тела их не соприкасались, разделенные красным фонарем, висевшим на груди у кондуктора. Я почувствовала, что и этот поезд не идет в В., собралась было спросить кондуктора, но раздумала — не хотела мешать молодой паре.

За окнами, в темноте, мелькали уносимые ветром мелкие светящиеся точечки.

Я открыла дверь купе, в котором дремали пассажиры.

— Этот поезд идет в В.? — спросила я.

Вырванные из сна, они в недоумении покачали головами, а сидящий у двери мужчина ответил вопросом:

— Как это — в В.?

Другие внимательно на меня посмотрели.

Оставалось одно — снова сойти на первой же станции. Во мне пробудилось беспокойство: что будет, если окажется, что поезд в В. только что ушел? Или — что он отходит утром? Или — что такого поезда вообще нет? Станция, погруженная во мрак, производила впечатление недавно построенной, еще не завершенной. Пустая, сияющая чистотой. Я хотела прочесть, как называется место, но красная неоновая надпись, которая, вероятно, должна была предоставить пассажирам эту информацию, мигнула и погасла — название осталось загадкой.

С перрона вел пологий туннель, у выхода виднелись окошечки касс. Они были закрыты.

Я снова вернулась на перрон, надеясь, что еще застану там поезд, которым приехала, но его уже не было. Неоновая надпись над входом в здание зажглась и погасла — я не успела разобрать буквы, слившиеся в одну сплошную красную невнятицу. Мелкие светящиеся огоньки кружились, уносимые ветром. Я прошла туннель и остановилась перед кассами. Решила подождать, пока начнут продавать билеты. И тогда услышала приближающиеся шаги. Мужчина шел по туннелю к перрону. Когда он приблизился, я спросила, не знает ли он, когда отходит ближайший поезд. Он не ответил, прошел мимо без единого слова, даже не посмотрел на меня. Шаги затихли.

Я беспомощно подумала, что никогда больше не отправлюсь в дорогу без Б., и вдруг вспомнила, что Б. больше нет.

В детстве, вечером

W dzieciństwie, wieczorem

Пер. С. Равва

Поздний вечер, на столе кружка суррогатного кофе, на тарелке — ломтик хлеба с маслом. Кусок застревает в горле, такое оно стало узкое — и причиняет боль.

Кухня бездонная, мрачная, стол огромный, из суковатых досок, светлый от висящей над ним лампы, а все остальное — просторный буфет, просторная печь, чудные медные весы — в полумраке.

За окнами ночь. Ветер залетает в окно, бьется о стены, танцует с лампой над столом, пахнет садом.

На керамической кружке — розово-голубые цветочки, суррогатный кофе щедро подслащен рукой Агафьи. Но Агафьи нет, она сидит на лестнице, которую, чтобы отличить от той, что ведет в сад, называют черной, и говорит сама с собой. Она любит говорить сама с собой. Велела мне есть и не вставать из-за стола, пока хлеб не исчезнет с тарелки, а кофе — из кружки.

Собака соседей лает, дочь соседей громко смеется, она — самая старшая среди учениц преподавателя фортепиано, который каждую неделю приезжает из областного города и дает уроки, самая старшая ученица, а на выступлениях играет первой, потому что только и умеет что до-ре-ми. Зато пальцы у нее длинные, самые длинные, ни у кого из учениц таких нет, рука прирожденной пианистки — хвалит учитель и смотрит в ее фиалковые глаза.

Весь дом погружен во мрак и тишину, только в дальней комнате неизвестно для кого играет радио, родителей и теток нет дома, еще не вернулись из гостей.

Тишина, полумрак, деревья шумят, во рту вкус приторного кофе. Рука подпирает голову. Из дальней комнаты плывет музыка, оседает в горле и душит. Уже не слышны ни ночные шумы и бормотанье Агафьи на лестнице, ни смех соседки с фиалковыми глазами. Слеза упала в кофе.

Агафья, запыхавшись, входит в кухню:

— Ты что? Хлеб еще не съела? Они уже возвращаются… Я шаги слышу… — И вдруг подозрительно: — А чего это с тобой? Может, заболела?

На террасе уже весело, громкие голоса, а один из них, самый громкий, требует:

— Тише… Тише… Слышите? Третья часть «Девятой»…

Час света

Godzina światła

Пер. И. Киселева

Я возвращался в долину. Оставив скалы и осыпи позади, я уже входил в лес. Он окружал меня, огромный, густой. Над деревьями время от времени пролетали порывы вечернего ветра. Издалека доносился рев одинокого оленя. Тропинка, ведущая в долину, была узкой и разбухшей от корней деревьев.

«У тебя остался один час света», — услышал я голос врача. Он предупреждал меня. Поэтому я как можно скорее закрыл глаза, чтобы экономно распорядиться оставшимся светом, отдавая себе отчет в том, что его отсутствие не позволит мне спуститься в горное убежище.