Уплывающий сад - Финк Ида

Нет. Этот город ее не интересовал.

— Мне очень у тебя нравится, — сказала она Мире, которая показывала ей квартиру. — И я вовсе не собираюсь никуда больше идти.

Сказав это, она, конечно, себя выдала, и Мира все поняла:

— Конечно, дорогая, ты ведь приехала к нам, а не город осматривать.

— И на вокзал не хочешь? — насмешливо уточнил Ян.

Они относились к ней как к маленькому ребенку и были правы. Она вела себя не-ра-зум-но.

* * *

После ужина Ян повел Юзефа на вечернюю прогулку, она осталась с Мирой наедине. Они пили чай и говорили о давних временах, и о хороших — совсем уж давних, и о плохих — все еще слишком близких, хотя прошло столько лет. Иногда замолкали на полуслове и долго молчали. Иногда смеялись от всего сердца, как умели смеяться раньше.

Они вышли на балкон подышать. Повеяло свежестью, их окутал какой-то незнакомый, наверное, присущий этому городу запах. Череда огоньков тянулась вдоль аллей, над центром города нежно розовело небо.

А тогда было темно, ни огонька, выли сирены, возвещая отбой тревоги. Она стояла под каменным портиком, на привокзальной площади ни души, в глубине — мертвые, глухие дома.

— Я замерзла, — сказала она Мире, и они вернулись в комнату.

Спать она легла рано, сквозь сон слышала, как вернулись мужчины, их оживленные голоса, и чувствовала, что ее слегка, совсем чуть-чуть, подташнивает.

* * *

На следующее утро Юзеф решил:

— Значит, сначала на вокзал, тебе нужно с этим разобраться, но предупреждаю — тебя ждет разочарование, ты не найдешь того вокзала… А потом мы пойдем…

Она не слушала, куда он хотел потом пойти. Думала — меня тошнит, мне не интересен этот город.

— А как же кофе? — настаивала Мира. — У меня низкое давление, и в одиннадцать мне обязательно нужно выпить кофе…

Они поехали на машине. Ян вел резко, на поворотах на нее накатывали волны тошноты, накрапывал мелкий летний дождик.

Они вошли через главный вход, там, где каменный портик, и Анна сразу же спросила единственный ли это зал.

— Спокойно, — остудил ее Ян, — не спеши, с памятью надо осторожно…

Он был прав, вопрос был излишним, это был тот самый зал. Длинный ряд билетных касс исключал ошибку. Она тогда купила билеты в окошке у самых перронов, мрачный кассир посмотрел на нее неприветливо, но аусвайс не потребовал. Было два часа ночи, больше никто билеты не покупал. Он подошла к окошку ближайшего перрона, там сидела девушка с невыразительной внешностью, в очках, не страшненькая, но и не красавица. Наверное, ей столько же лет, сколько мне было тогда, подумала Анна и поспешно отошла. Она остановилась посреди зала, у самого киоска. Тогда киоска не было, а теперь есть. Стоит — навязчивый, наглый, разноцветный. Она закрыла глаза. Со стороны перронов наплывала толпа пассажиров, ее толкнули раз, другой, она прислонилась спиной к разноцветной стене киоска, к большому, многократно повторенному на обложках журнала лицу Софи Лорен. Закрыла глаза, но это не помогло. Правда, зал (под веками) опустел, яркий свет погас, но что с того? Вульгарный киоск, пестрящий коллажем из красоты актрис и наготы танцовщиц, стоит, как крепость, и не шелохнется. Он не пускает Анну на ее место, не позволяет сунуть Шуцману прямо под нос билет, купленный у мрачного кассира, не позволяет возмущенным тоном произнести ту безумную реплику: «Mein Mann ist an der Front»[112]. Он не собирается уступать Анне место, которое как-никак в этот момент принадлежит ей по праву.

— Это здесь? — спрашивает подбежавший Юзеф, его встревожили закрытые глаза Анны, прислонившейся к лицу Софи Лорен и телу темнокожей танцовщицы.

— Это здесь, прямо в центре зала, здесь, где киоск.

— Я тебя предупреждал… — говорит он и тут же добавляет, что зал ожидания второго класса находится в конце коридора.

Юзеф уже все разузнал, он хочет уберечь Анну от ненужных поисков, расспросов. Хочет провернуть все поживее и как можно быстрее покинуть территорию вокзала — подобно Мире он не любитель вызывать духов и проводить следственные эксперименты.

Анна:

— Значит, в этом коридоре мы спрятались за ящиком. Смотри, смотри! — восклицает она, радуясь неизвестно чему: — Смотри, там стоят два ящика…

— И что с того? — с иронией спрашивает Ян. Откуда только он взялся, она даже не заметила, что раньше его не было… Вернулся и иронизирует.

Погрустневшая, задумавшаяся Анна признает:

— Ничего, ты прав.

Однако она все же спускается в туалетную комнату, где они тогда долго сидели на плюшевом диванчике с вишневой обивкой, потому что боялись вернуться наверх, в зал. Вишневый плюш выцвел, порыжел. Вода тихонько шумит в трубах так же, как тогда. Да, похоже. Анна присела на порыжевший плюш и вдруг испугалась — она была не одна. Недалеко от нее на плюшевом диванчике сидела какая-то женщина. Она не сразу узнала собственное отражение в пожелтевшем от старости зеркале. Сердце стучало как бешеное — она изо всех сил бежала по лестнице. Мира допивала в буфете свой кофе.

— Ну и как? — спросила она. — Вот оно тебе было нужно? У тебя совершенно красные глаза. Наверное, давление подскочило…

После чего сообщила, что мужчины ждут в машине на парковке. Едва они вышли на улицу, Анна почувствовала очередную волну тошноты.

* * *

Они отправились гулять по городу. Сделав несколько шагов, Анна сказала, что возвращается домой, но сначала ей нужно в аптеку, чтобы купить порошок. Юзеф всполошился:

— Какой порошок? Тебе плохо? Болит голова?

— Нет. Нет… Мне жаль, что я испортила нашу встречу.

— Не говори глупостей, — оборвала ее Мира.

Они купили драмину. Улыбающийся аптекарь услужливо предложил ей стакан воды. Седые волосы, здоровый цвет лица, ухоженные ногти. Нехороший возраст, думала она, запивая порошок.

Дома она легла, оставив лишь тусклый свет, тошнота почти отступила. Лежа в драминовом полузабытьи, она слышала доносящийся из соседней комнаты голос Юзефа, который говорил:

— Мы вернемся домой пораньше, завтра утром и отправимся, думаю, так будет лучше.

И голос Миры:

— Наверное, ты прав.

Потом до нее доносились обрывки разговоров. Речь шла о том времени. Юзеф тоже что-то рассказывал, он, который так неохотно, так скупо говорил на эту тему.

* * *

Поезд тронулся, Анна уснула и долго спала.

— Где мы? — спросила она, проснувшись. — Мы уже пересекли границу?

Оказалось, что границу они пересекли давным-давно и скоро надо будет выходить.

— Ах, как удачно, — обрадовалась она. — Мне срочно надо что-то съесть, я ужасно голодна. Давай как следует позавтракаем на вокзале…

— Тебе уже лучше? Правда? Скажи…

— Что значит лучше? Я чувствую себя прекрасно. Просто прекрасно…

Юлия

Заметки к биографии

Julia

Zapiski do życiorysu

Пер. А. Векшина

Юлия приехала с детьми на каникулы и так и осталась в нашем городке. Ее мужа, рослого Шимона, с черной щетиной, пригнал сентябрь разгрома Польши.

Я помню Юлию последних дней августа: она плывет по пыльной площади под парусом широкополой черной соломенной шляпы, еще худая, в песочном платье, в песочных перчатках до локтя, элегантная, городская. Походка легкая, ножка изящная.

— Поразительно в некоторых женщинах умение приспосабливаться, — говорит приятель ее молодости, Генек, который приехал в родные края из самого Парижа и, как и Юлия, остался в городке. — Последний раз, когда я ее видел, она жила с мужем в деревне, — рассказывает он (можно подумать, я и без него этого не знаю…), глядя на удаляющуюся Юлию. — Они жили там в избе, которую снимали у крестьян, Юлия ходила с ними в поле, освоила их кухню, манеру одеваться — носила широкие юбки и старые свитера, в ее лексиконе появились чисто деревенские выражения. Вечером, когда она помогала хозяйке кормить свиней, я коротал время за чтением Пруста, стоявшего на полке рядом со справочником первой помощи — в деревне не было врача. Я был поражен этой метаморфозой, ведь я знаю ее с детства. Пруст на полке, а она — крестьянка. А теперь снова…