Сеанс - Джон Харвуд

— Нет! — воскликнула я со страстью. — Вовсе нет! То есть я хочу сказать, не хватит у меня мужества. Как смогу я жить с кем-то, кто мне близок, не говоря уже о тех, кого люблю, зная о себе такое? Это злой дар, коварный, злокачественный недуг; я бы отдала руку на отсечение, только бы от него избавиться! — Тут я разрыдалась.

Если бы он попытался меня утешать, я думаю, я бы отшатнулась, но он такой попытки не сделал; стоял молча рядом, не двигаясь с места, даже с ноги на ногу не переступая, пока я не пришла в себя.

— Мисс Анвин, — сказал он наконец, — если бы вы позволили мне еще раз попытаться месмеризировать вас и таким образом, как я надеюсь, прекратить подобные рецидивы, я почел бы это за великую честь для себя. Так случилось, что я теперь остановился в «Корабле» — опять, знаете ли, эти дела с имением — и у меня нет пока срочных обязательств в Лондоне. Я целиком и полностью в вашем распоряжении.

Я опять подумала о его великодушии по отношению к Эдуарду и о моей собственной неблагодарности к нему в тот день, и после недолгих колебаний приняла его предложение. Он сказал, что заедет на следующий день, поклонился и решительно зашагал прочь, оставив меня задаваться вопросом: неужели он тоже приходил навестить могилу Эдуарда? И еще: почему же он остановился в Чалфорде, когда его поверенный (теперь, по-видимому, компаньон мистера Монтегю) живет в Олдебурге, в десяти милях отсюда?

На следующий день, в два часа пополудни, Магнуса Раксфорда снова провели в малую гостиную в передней части дома. Погода была сырая, унылая; ночью я спала дурно, а утро провела, бродя взад-вперед по дому, стараясь подготовиться к его приезду. Меня поддерживала уверенность, что Ада — которая теперь точно знала, зачем он пришел, — читает книгу в столовой, рядом, за стеной, так что я объявила, что готова сразу же начать. Однако мой страх вернулся тотчас же, как только Магнус Раксфорд задернул шторы. Я попыталась сосредоточить внимание на вращающейся монете, почувствовать сонливость, но пала жертвой иллюзии, что он превратился в лицо без тела, с огоньками свечей вместо глаз и с отсеченной рукой, плавающей в воздухе над столиком. Я старалась представить себе, что сжимаю в руке ладонь Ады, но почему-то сознание, что она — по другую сторону стены, делало это невозможным. Глаза мои не желали закрываться, я обнаружила, что прислушиваюсь к звучанию странных, вибрирующих полутонов в голосе Магнуса, а не к словам, которые он произносит речитативом. Холодок сквозняка вдруг коснулся моей щеки. Пламя свечи затрепетало и едва не погасло, так что бестелесные черты напротив меня вроде бы конвульсивно сморщились, глаза на миг вспыхнули огнем.

«Я больше не выдержу», — подумала я. Вдруг я услышала, как Эдуард говорит: «Поразительные глаза у этого человека… Если бы я был художником-портретистом, я непременно захотел бы писать с него портрет». Часто, когда я пыталась вызвать в памяти лицо Эдуарда, оно возникало размытым пятном; в иных случаях он вдруг появлялся незваным и представал так ярко перед моим мысленным взором, будто стоял рядом. Сейчас было именно так: я слышала точные тоны его голоса, его манеру речи, его лицо предстало мне, все светящееся радостью и надеждой, однако я сейчас не чувствовала горя; я ощущала его присутствие здесь и сейчас, рядом со мной в этой темной комнате. Я по-прежнему смутно сознавала и присутствие сверкающей монеты, и плавающих в воздухе за нею черт Магнуса Раксфорда, но Эдуард звал меня в ясный свет дня, произнося слова, которые, как я понимала, были словами великого утешения, которые я стремилась расслышать, но не могла разобрать, и он оставался со мной до тех пор, пока я, без ощутимого перехода, не оказалась в серых сумерках, наполненных едким запахом загашенной свечи, щекочущим мне ноздри, и с наклонившимся надо мной Магнусом Раксфордом. Меж раздвинутых штор я увидела клубящийся за окном туман.

— Простите меня, — сказала я. — Я так старалась…

— Вы и правда очень старались, мисс Анвин, но… откровенно говоря, я никогда не встречал ничего подобного. Казалось, вы погрузились в глубокий транс, но и в трансе не поддавались никаким моим внушениям; у меня создалось ощущение, что вы их даже не слышите.

— Боюсь, я их и правда не слышала, — ответила я. — Я видела сон… Ну, во всяком случае мне кажется, что это был сон — про Эдуарда. Он что-то говорил мне, но я не смогла расслышать, что он сказал.

— Понятно. — В его голосе слышались раздраженные нотки разочарования в собственных возможностях, за что я никак не могла бы его винить: он явно не привык к неудачам. — Тогда, вероятно, вы и вправду заснули, хотя мне так не показалось.

— Я искренне сожалею, сэр, — повторила я, — что заставила вас напрасно потратить на меня столько времени.

— Вовсе не напрасно, — возразил он с грустной улыбкой, снова обретая доброе расположение духа. — Меня просто приводит в смятение моя собственная некомпетентность. Может быть, мы попробуем снова — завтра?

— Сэр, я никоим образом… — начала я, но он отмел все мои протесты, отказался от предложения выпить с нами чаю и исчез, прежде чем я вспомнила, что должна была пригласить его на обед.

В тот вечер я обсуждала возникшие сложности с Адой и Джорджем.

— Я уверена, — сказала я, — что, если бы Аде было позволено сидеть возле меня, я очень легко погрузилась бы в транс, но он говорит, что это помешает мне сосредоточиться.

— Я понимаю, — сказал Джордж. — Я никак не думал, что присутствие третьего человека может стать препятствием, но ведь я вообще ничего не знаю о научном месмеризме. Если говорить откровенно: ты что, боишься, что он злоупотребит твоим доверием?

— Может быть, дело в этом, хотя я не совсем так это воспринимаю; я сама не понимаю, что именно меня пугает.

— Мне представляется, — нерешительно сказала Ада, — что если бы его намерения были бесчестными, он настаивал бы на том, чтобы видеться с тобой в каком-то другом месте. Здесь ему пришлось бы пойти на большой риск…

— Да, ты, конечно, права, — сказала я.

— А может быть, все дело в его глазах? — сказал Джордж. — В том, как они удерживают свет? Я не сомневаюсь, что именно это делает его таким хорошим месмеристом, но его взгляд может лишить спокойствия.

— Думаю, в этом все дело, — подтвердила я, и решила не позволять собственным нервам причинять доктору Раксфорду новые неудобства.

Тем не менее мое смутное беспокойство вернулось, как только в комнате стало темно и Магнус Раксфорд снова обрел вид отсеченной головы и руки, плавающей в воздухе над пламенем свечи. «Я не должна его бояться», — строго твердила я себе и обнаружила, что, если слегка прищурить глаза, я могу более избирательно сосредоточиться на сверкающей монете, а затем, если сосредоточиться на том, чтобы дышать ровно и глубоко, я не так четко буду слышать тревожащие полутона его голоса, так что в конце концов стало казаться, что я сама приказываю себе расслабиться и становиться все более сонной, и спать все более глубоким сном, пока я не очнулась при ярком свете дня, ощущая запах загашенной свечи, и не помня ничего, кроме: «Я не должна его бояться».