Я все помню - Уэнди Уокер

Дело было сделано. Жена позвонила в участок и попросила, чтобы допрос перенесли на следующую неделю. Во время одного из сеансов с Томом я сообщил ему, что полиция намеревается поговорить и с моим сыном. В ответ мне пришлось вытерпеть его тираду о некомпетентности блюстителей порядка, не способных найти синюю толстовку.

Теперь им уже было не до этого. Они пошли по следу Боба Салливана. Мне удалось пнуть банку так, что она полетела в нужном направлении. Но лететь бесконечно она не могла.

Алан, мы провели ряд проверок в отношении Салливана. У вас на этот счет нет ничего нового?

– Ну, если по правде, то есть, хотя я ни в чем до конца не уверен. Не хотелось бы опростоволоситься, действуя преждевременно.

Послушайте… Мне нужно все, что у вас есть… Черт… Это дело постепенно выходит из-под контроля.

– Что случилось? Вы что-то обнаружили?

Порой жизнь делает нам подарки. Вы не знаете, когда это случится, и рассчитывать на что-либо подобное нельзя. Но когда такие вещи происходят, вы почти верите, что это Бог.

Э-э-э… Не хотел вам говорить… Вы можете мне пообещать, что это останется между нами?

– Разумеется.

Ну хорошо. Весна 1982 года. Форт Лодердейл. В Скидморе, где Салливан учился в колледже, завели уголовное дело. Правда, из этого ничего не вышло и обвинений никому не предъявили. Ничего похожего. Но там речь тоже шла о сексуальном преступлении. Жертве было семнадцать лет. Местная девушка, на весенних каникулах отправившаяся на вечеринку вместе с друзьями по колледжу. Все выглядит так, будто на следующее утро она пожалела о том, что сделала накануне. В деле есть фотография… узкая короткая майка, мини-юбка, подведенные черной тушью глаза… Картина понятная, правда?

– Да.

Родители Салливана наняли ему адвоката. Обвинения сняли при условии, что о случившемся будет проинформирована администрация колледжа. И больше ничего. Строго между нами, если бы Том Крамер не сорвался с цепи, то это дело отправили бы в машинку для уничтожения бумаг. Подобные вещи ломают человеку жизнь. Сравнивать эти два случая – то же самое, что путать божий дар с яичницей.

Вот это ветерок, вот это подарок!

– Ясно… Ваша дилемма мне понятна. Могу я чем-то помочь?

Парсонс вздохнул. Я слышал, что он на меня зол.

Мне нужно знать, почему вы пустили меня по этому следу. Знать, что вспомнила Дженни Крамер. Я не могу энергично взяться за этого парня, имея на руках лишь дело тридцатитрехлетней давности, в котором никому даже не выдвигались обвинения. Это будет выглядеть как травля.

– Но разве ваша работа не заключается в том, чтобы проверять каждый след, даже если он ведет к такому человеку, как Боб Салливан? Может, попробовать накопать что-нибудь еще? У него явно просматриваются неудовлетворенные желания. Возможно, Боб не в состоянии себя контролировать. Он парень агрессивный. Об этом говорят хотя бы его амбиции и жизненный успех.

Вы всерьез предлагаете мне прижать его с подобными доказательствами на руках? Но в таком случае вы и сами вполне могли бы изнасиловать несовершеннолетнюю девочку – с вашими-то амбициями и жизненным успехом…

– Детектив, – перебил я его, – позвольте вас спросить: что вы в первую очередь предприняли по этому делу? Стали искать лиц, совершивших преступления на сексуальной почве, и попытались найти синий «Сивик», не так ли? Если бы в том деле с участием студентов колледжа было выдвинуто обвинение, вы бы наверняка задали Бобу вежливый вопрос о том, было ли у него алиби на момент изнасилования Дженни Крамер, чтобы исключить его из числа подозреваемых. Это как минимум, правда?

Давайте не путать одно с другим. Как я объясню ему, почему взялся поднимать старые дела? Он наймет собственных детективов и целую команду адвокатов. Тогда я уже ничего не смогу контролировать. И боюсь, не только в этом деле, но и в любом другом.

– Но ведь он баллотируется в законодательный орган штата. Поразительно, как до этого еще не докопалась пресса. Пусть думает, что эти сведения вы получили от третьих лиц.

Ну не знаю. Как-то все это притянуто за уши. Это же законодательный орган штата. Его соперник на выборах – восьмидесятилетний судья по делам о наследстве, способный наскрести в кармане лишь пару медных монет. Нет… даже если я не скажу, зачем мне понадобилось его алиби, все равно огребу кучу неприятностей. Сейчас можете ничего мне не говорить. Дайте лишь обещание, что в случае нужды поделитесь со мной своими находками, Просто заверьте меня, что у вас есть веские основания отправлять меня охотиться на этих гусей.

Я сделал вид, что размышляю. Потом вздохнул, прокашлялся и с усилием заговорил.

Парсонс был как на иголках.

– Да, у меня кое-что есть. Полагаться на эту информацию нельзя, защитники в суде от нее камня на камне не оставят. Но ее более чем достаточно, чтобы присмотреться к Салливану.

Не думаю, что Парсонс хотел услышать от меня именно это. Полагаю, ему нужна была причина, которая позволила бы поставить на Бобе Салливане крест. Рвение детектива в этом деле то разгоралось, то угасало по мере смены декораций. Пока преступника искали за пределами Фейрвью, он был тигром на охоте. Я вспомнил, как он несколько часов просидел в машине, до смерти желая поймать Круза Демарко. Когда выяснилось, что у того есть алиби, Парсонс переключил внимание на команду пловцов и синюю толстовку, но амбиций у него при этом поубавилось. Он даже не знал имен включенных в список ребят. И был удивлен, услышав про Джейсона. Разве детективы так работают? Не знаю, почему он себя так вел. Может, не хотел плевать в собственный колодец. В течение многих недель он делал свое дело только для того, чтобы доставить удовольствие Тому Крамеру. Хотя тот все равно был недоволен.

Парсонс дал отбой. До того, как Боба допросят и он узнает, что каким-то боком причастен к этому делу, пройдет самое большее несколько дней. Он тут же бросится к Шарлотте, и та расскажет ему, что Дженни вспомнила его голос, но все перепутала в своей голове. Весь вопрос в том, что тогда произойдет. Куда подует ветер? На что еще перекинется зажженный мной пожар? На брак Боба? На его избирательную кампанию? На Шарлотту?

После разговора с Парсонсом я отправился домой. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Слышать о чужих проблемах было невыносимо. Я принял еще немного «Лоразепама». Маленькую дозу, которой хватило только на то, чтобы сгладить грани моей тревоги. Возбуждение, вызванное подарком судьбы, ветром и пожаром, который он раздул, прошло. Я понял, что на мой небосвод наползает огромная черная туча. Не знаю, как еще это объяснить. Некоторые из вас наверняка меня поймут. Те, кто приходит ко мне в кабинет и рассказывает, что сделали они или что сделали с ними, добавляя, что сделанного не воротишь. Все наше земное существование – не что иное, как состояние души, не так ли? Мы все медленно движемся к могиле, стараясь не думать об этом, пытаясь отыскать в этой жизни какой-то смысл и приятно провести время. Посмотрите вокруг. Всех, кого вы видите, через сто лет не будет в живых: вас, супруги, детей, друзей, тех, кого вы любите, и тех, кого ненавидите. Террористов с Ближнего Востока. Государственных деятелей, повышающих налоги и проводящих неправильную политику. Учителей, которые ставят вашему сыну плохие отметки. Семейной пары, не пригласившей вас на ужин.

Когда меня что-то расстраивает, я люблю мысленно до конца пройти путь к могиле. На мой взгляд, это рисует жизнь в ее истинном свете. Полезно вспомнить, что на самом деле в этом мире слишком много накипи. Плохие оценки. Тупые политики. Пренебрежение со стороны общества.

К сожалению, есть вещи и значимые. Вещи, способные напрочь испортить отведенную нам короткую жизнь. Их нельзя исправить или переделать. Человек о них сожалеет. Сожаление коварнее чувства вины. Могущественнее страха. Оно подтачивает больше, чем зависть.

Почему я отвел взгляд от плавательного бассейна? Почему не смотрел внимательно на дорогу? Зачем обманывал жену? Зачем обворовывал клиентов?

Люди каждый день сражаются за контроль над чувством сожаления, не позволяя ему отнимать у них счастье. Иногда сражаются единственно ради того, чтобы жить, возить в школу детей и готовить ужин, а не прыгать с моста в воду. Это мучительно. Страшно мучительно. Тем, кто половчее, удается это чувство перехитрить. Но когда они идут спать, оно возвращается на трон. А потом наступает утро, и они вновь просыпаются рабами этого неутомимого диктатора.

На подъездную дорожку к дому я тоже въехал рабом собственного чувства сожаления, прекрасно понимая, что исправить последствия предпринятых мною действий и поступков уже нельзя. На мне было пятно, смыть которое уже не удастся никогда. Красное вино на белой скатерти. Кровь на блузке Шарлотты. Я подумал о Бобе Салливане. Мошенник. Лжец. Но к изнасилованию не причастен. Потом в голову пришла мысль о Шоне Логане. Герой. Измученная душа. Теперь внутри его естества пошла язвами ненависть к Бобу Салливану. Я подумал о Дженни. О ее крови, разбрызганной на полу в ванной, о том, что я был в шаге от того, чтобы вернуть ей воспоминания, а вместе с ними и саму жизнь. То, что я сделал, было ничем не лучше, чем въехать на машине в толпу ни в чем не повинных людей, отведя глаза от дороги. Может, даже хуже. Здесь о несчастном случае речи не шло. Просто я ехал по дороге, на одной стороне которой стоял мой сын, на другой – эти невинные души, а возможности безопасно проехать между ними не было.