Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

Граф долго не давал ответа, продолжая быстрыми шагами мерить комнату. Наконец он остановился перед своим бывшим воспитателем и пробормотал сквозь зубы:

– Я ее видел.

– Кого?

– Анюту.

– И это заставило вас уехать из театра раньше времени?

– Да… вы знаете, что я враг неясных, загадочных ощущений и двусмысленных положений… но я сам не знаю, что со мною происходит, чего я хочу…

– Все очень просто – вы влюблены.

– Я?! Может быть… Я никогда не бывал влюблен, вот почему и не могу объяснить себе этого чувства… Очень может быть… Я волнуюсь и злюсь, как капризный ребенок!

– Слава Богу! Наконец-то вы влюбились!

– Я сам начинаю этому верить… Вообразите, что я возненавидел офицерика, с которым Анюта разговаривала и смеялась.

– Ядевский?! Успокойтесь! Он неопасный соперник!

– Я без церемоний вышвырну его, если он будет меня стеснять своим присутствием!.. А что, если Анюта его любит?

– Недавно она любила только своих кукол, теперь – любит своих подруг. Сердце этой девочки чисто, как капля утренней росы. Много будет завистников у того, кто им овладеет.

– Мне непременно надо с ней познакомиться.

– Это нетрудно. Огинские примут вас с распростертыми объятиями.

– Неловко… Я так давно у них не был.

– Тем более, они вам обрадуются.

– Так или иначе, но Анюта будет моей. Без этого ангела мне не милы ни мое имя, ни титул, ни богатство.

– Брак ваш с этой девушкой возбудит всеобщую зависть.

Граф растянулся на диване и зевнул.

– За что бы мне теперь приняться? – спросил он. – Спать еще не хочется…

– Примите содовый порошок, это вас успокоит, – пошутил иезуит.

Солтык засмеялся, потом позвонил и приказал оседлать своего арабского жеребца. Несколько минут спустя он был уже за городом и мчался во весь дух в тишине лунной морозной ночи; а патер Глинский, лукаво улыбаясь, с наслаждением нюхал испанский табак.

На следующий день рано утром он известил Огинского, что граф Солтык намерен нанести ему визит.

Анюта, не подозревая никаких замыслов со стороны графа и своих родителей, беззаботно болтала с Ливией, гуляя по саду, когда щегольской экипаж богатого аристократа подъехал к крыльцу.

Солтык приехал вместе со своим бывшим воспитателем и, обменявшись несколькими фразами с хозяйкой дома, завел речь об Анюте.

– Она бегает на лугу со своей приятельницей, – отвечала Огинская, – ведь она еще ребенок, граф.

– Не пойти ли и нам прогуляться? – предложил патер Глинский. – Погода прекрасная.

Граф подал руку хозяйке дома, и все общество отправилось в сад.

– Я имел удовольствие видеть вашу дочь в театре, – заметил Солтык, идя по аллее, – и, признаюсь вам, был буквально поражен ее красотой.

– Вы слишком любезны, граф, – возразила маменька, задыхаясь от радости.

– Давайте играть в волка! – вскричала Анюта, подбегая к шедшему впереди других патеру Глинскому.

– Когда-нибудь в другой раз, дитя мое, – отвечал иезуит, – вам сейчас представят графа Солтыка.

– Анюта, граф Солтык желает с тобой познакомиться, – сказала Огинская и тотчас же прибавила: – Боже мой, на кого ты похожа! Волосы растрепаны, щеки горят, словно у крестьянки!

Застигнутая врасплох бедная девочка в недоумении стояла, склонив головку, и не знала, что отвечать, когда граф, вежливо поклонившись, сказал ей:

– Позвольте мне отрекомендоваться вам.

Огинская вывела дочь из этого затруднительного положения, предложив графу осмотреть сад, и, взяв под руку патера, пошла вперед по направлению к оранжерее.

– Вы еще не выезжаете в свет, – начал Солтык, – вы только что вышли из пансиона, если я не ошибаюсь?

– Да… Вчера меня в первый раз повезли в театр, – отвечала Анюта, – но я надеюсь зимой танцевать на балах.

– Со стороны ваших родителей было бы непростительной жестокостью лишать нас вашего общества.

– Анюта еще так молода, что я не желала бы вывозить ее на балы, – вмешалась в разговор Огинская, – но я надеюсь, граф, что вы будете часто посещать наш дом, – прибавила она, приветливо улыбаясь.

– С удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением и, поверьте, сумею оценить ту честь, которую вы мне оказываете.

– Поручите моему бывшему воспитаннику придумывать для вас развлечения, – обратился патер Глинский к Анюте, – он мастер на эти дела.

– В самом деле?

– Отдаю себя в полное ваше распоряжение.

После довольно продолжительной прогулки все общество вернулось в гостиную, где хозяйка дома предложила иезуиту партию в домино и упросила Ливию сыграть что-нибудь на рояле. Таким образом, Солтык и Анюта остались один на один, но разговор между ними как-то не клеился, и девочка очень обрадовалась, когда граф откланялся и уехал.

– Что за странное создание эта Анюта, – сказал Солтык иезуиту по пути домой, – можно подумать, что она меня боится.

– Ее, наверно, запугали рассказами о ваших причудах, но не беспокойтесь, это пойдет вам на пользу. Женщины влюбляются именно в тех людей, от знакомства с которыми их предостерегают.

– Ну, как тебе понравился граф? – спросила Огинская у дочери, когда они остались одни.

– Он очень красив.

Толстая барыня шутя погрозила ей пальцем.

– Напрасно, мама, – возразила Анюта, – поверь мне, я никогда не влюблюсь в этого человека; в нем есть что-то такое, что меня пугает.

– Со временем это впечатление изгладится, душа моя.

– Нет, мама, никогда!

XIII. Сестра милосердия

– Вы сейчас должны ехать по срочному делу, милая барышня, – сказал Эмме Сергич, придя к ней однажды рано утром, когда та только что проснулась. – Апостол никому, кроме вас, не может доверить такого важного дела. Вы поедете в качестве сестры милосердия нашего братства в имение пожилой бездетной вдовы, госпожи Замаки. У нее горячка… Вы не боитесь заразы?

– Я ничего не боюсь, – отвечала девушка, – на все воля Божия.

– В таком случае, не угодно ли вам пожаловать ко мне?

– Позвольте мне только одеться.

Несколько минут спустя Эмма уже была в доме Сергича. В костюме сестры милосердия она стала похожа на кроткую мадонну. Купец вручил ей запечатанный конверт, прося вскрыть его только после приезда на место назначения. Экипаж и лошади были уже готовы: на козлах сидел знакомый нам крестьянин Долива, один из многочисленных клевретов апостола.

Было уже за полдень, когда мнимая сестра милосердия приехала в имение вдовы. Прочитав данную ей инструкцию и удостоверившись, что последний клочок бумаги сгорел в камине, она осторожно вошла в спальню больной.

Это была довольно большая, слабо освещенная комната, вся пропитанная тяжелым, удушливым запахом. Эмма отдернула портьеры и открыла окно.