В оковах льда - Карен Монинг

Я на суперскорости проношусь по клубу, народ разлетается в разные стороны. Раздающееся по сторонам ворчание поднимают мое настроение.

Когда я останавливаюсь перед ней, она потрясенно смотрит на меня, а затем начинает беситься. С какого этоона зла на меня?

Она берет последний стакан с напитком со своего подноса, ставит его на салфетку перед Носорогом и прижимает поднос к груди, обхватывая его руками, словно щит или что-то еще.

— Предательница.

— Прекрати, Дэни. Не здесь. И не сейчас.

— Ты вытворяла это там, — шиплю я, выбрасывая руку в сторону риодановского офиса, — ни единой крошечной секундочки не побеспокоившись о том, что там со мной. Все это время, пока я была практически присмерти, ты трахалась за две двери с чуваком, от которого приходила меня спасать. Из его подземелья. Где он держал меня в заключении. Помнишь?

— Все совсем не так.

— Что? Я не была в темнице? Или ты не приходила спасать меня от него? Не говори мне, что ты не занималась с ним сексом. Я видела это своими глазами.

— Я не верю, что он мог обидеть тебя, он просто не мог. Он не причинит нам вреда.

— Он заставляет нас на него пахать, как собак! Ты — на подхвате при Фейри, а я бегаю на его чертовом поводке! Он скармливает людей Эльфам, Джо. Он их убивает!

— Он не делает этого. Он держит клуб. Это не его вина, если люди хотят умереть. Что он, по-твоему, должен делать? Отговаривать их от этого? Организовать в Честере консультационную службу? Дэни, что ты от него хочешь?

Я в недоумении смотрю на нее.

— Ты, должно быть, к чертям, издеваешься надо мной! Ты его защищаешь? Стокгольмский синдром прогрессирует а, Джо? — хмыкаю я.

Она переходит к пустому столику и начинает на нем прибирать, составляя грязную посуду на поднос. То, что она убирает после этих выродков, приводит меня в бешенство. А еще меня вдвойне бесит, что она так клево смотрится, делая это. Джо выглядит красивее. Как так? Она ведь была совершенно счастлива в простых джинсах и футболке, без всякой косметики и просто зависая с девчонками. Мы рубились в приставку и смотрели киношку. А теперь она — вся такая супергламурная Джо. Ненавижу его.

— Надо же ты даже в курсе, что это такое.

— Да вот как раз гляжу на это и, чувиха, сразу говорю, ничего путного тебе не светит. Ты позволяешь ему долбить тебя всеми доступными способами. Как считаешь, долго это продлится? Думаешь, что он преподнесет тебе букетик цветов? Раскатала губу, что будешь, ну не знаю, встречаться с владельцем Честера?

Она с грохотом ставит небольшую башню из стаканов на поднос и кидает на меня сердитый взгляд:

— Может, мы все-таки не будем обсуждать это прямо сейчас?

— Не вопрос. Только скажи мне, что у тебя больше не будет с ним секса, и я уйду. Прямо сейчас. Без базара.

Ее губы сжимаются в тонкую линию. Протирая влажной тряпкой стол, она косится в сторону его офиса. Меня выворачивает на изнанку от того, каким нежным становится ее выражение лица, когда она смотрит вверх. Напряжение исчезло, и она выглядит, как влюбленная женщина. Ненавижу это. Ненавижу его.

Она снова смотрит на меня:

— Нет, Дэни. Я не стану этого делать. И держись подальше от всего этого. Это не твое дело. Это взрослые дела между взрослыми. — Она отворачивается и направляется к бару со своим заставленным подносом. Смутно слышу, как Фейри выкрикивают заказы, пытаясь привлечь ее внимание, но меня это не заботит. Ее внимание меня заботит.

Я вхожу в стоп-кадр за ней, вызывая резкий порыв ветра в подклубе, и почти выбиваю поднос из ее рук. Ей чудом удается его удержать. Почти что выронила. Риодан не единственный, кто может ставить людей в неловкое положение.

— Не смей уходить. Я еще не закончила.

— Нет закончила.

Я шиплю ей на ухо:

— Ты не въехала? Чувак, никогда не полюбит тебя. Потому что не страдает подобной фигней. Он просто попользуется тобой и бросит, и тогда ты станешь ни чем не лучше использованного клочка туалетной бумаги, в котором больше не нуждаются.

Она втягивает воздух и бросает на меня через плечо такой взгляд, который практически убивает меня наповал.

Я мгновенно начинаю ненавидеть себя за то, что только что ляпнула. И я ненавижу его, потому что знаю, что это правда. Джо никогда не сможет удержать интерес Риодана. Она слишком хорошая для него. Чиста и невинна душой. У нее нет ни грамма злобы и лживости, недобрых чувств да и вообще чего-либо нехорошего. Она слишком проста. А он сплошь состоит из хитросплетений. Я выбрала не того человека для выноса мозга. Надо было высказать все это ему. Он причинит ей боль, и я никогда ему этого не прощу. Потому что первой обидела ее. Ага, не хило ступила.

— Ты серьезно думаешь, что я этого не знаю? — Если мы не были в «Честере», уверена, что влага в ее глазах уже давно лилась бы по щекам.

Внезапно я чувствую себя такой несчастной, от того, что вообще заикнулась об этом. Так хочу обнять ее. Так хочу убежать. Не хочу, чтобы Джо причиняли боль. Надо было помалкивать в тряпочку. Вот только не умею я этого делать. Взрослые такие странные. Но мне этого не понять!

— Тогда зачем? Зачем делать что-то, раз и так понятно, что добром это не кончится? Зачем вообще люди совершают что-то, что в итоге причинит им боль?

— Ты слишком еще мала, чтобы обсуждать такие вопросы.

— Ой, да ладно тебе Джо. Это же я. Я никогда не была слишком мала. В моей жизни детству не было места. Скажи мне.

— Тут все очень запутанно.

— Как будто все остальное просто. Попробуй.

Она не говорит ни слова, поэтому я просто стою и жду. Как правило, люди пытаются хоть чем-то заполнить долгое молчание.

Оно затягивается. Наконец, она смотрит в сторону, будто смущаясь и, так тихо — словно сама с собой — говорит: 

— Каждое утро он выходит на верхнюю площадку лестницы и смотрит вниз в клуб, и стоит там, такой огромный и мощный, красивый и…, — она нервно сглатывает, словно у нее внезапно  пересохло во рту, — сексуальный. Боже, такой невероятно сексуальный. — Ее взгляд становится странным, с каким-то напряженным выражением, будто что-то вспоминая, потом она тихо вздыхает, и на секунду замолкает. — А он веселый. Ты знала, каким он бывает веселым? Конечно же знала. Вы же все время проводите время вместе.

Я до боли сжимаю кулаки. Конечно же знала. Вот только не знала, что она это знала. Что они делают? Обмениваются  друг с другом шуточками, как мы с Танцором?

Выражение ее лица отстраненное, словно затянутое в воспоминание.

— Каждое утро, по окончании ночной смены, он выбирает в толке женщину и кивает ей. Она поднимается наверх и когда, в конечном счете, снова обнаруживается в клубе, она похожа на…, — ее передергивает, будто от внезапного озноба, — и ты задаешься вопросом, что он такого сделал, отчего ее взгляд стал таким. Ты смотришь, как она ходит, улыбается, двигаясь совершенно по-иному, чем прежде, до того, как пошла к нему, и ты знаешь, что там что-то произошло, что сделало ее чувства более живыми, чем она когда-либо чувствовала прежде, и не важно, каким способом она этого достигла, потому что за это — в надежде, что и тебе повезет — не жаль отдать мужчине все, что угодно, даже если это случится в твоей жизни только однажды. Мужчина должен по-особенному смотреть на женщину, чтобы это сработало. Ты пытаешься не думать о нем, но не выходит. Я поклялась, что если он однажды кивнет мне, я не пойду.