Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Доктор Живаго» Б. Л. Пастернака: функционирование лирического цикла в романном целом[354]
Появление цикла стихов в финале романа Пастернака – факт знаменательный и обдуманный. Еще в 1948 г. автор пишет О. М. Фрейденберг: «Наверное, эта, первая книга написана для и ради второй… Юра умрет в 1929-м году, и после его смерти… будет найдена тетрадь стихотворений… Все эти стихотворения, одно за другим подряд составят одну из глав будущей второй книги»[355]. Как видим, стихотворения обязательно должны были следовать «одно за другим подряд», т. е. составлять некое особое образование внутри эпического произведения.
Как описать существенную взаимосвязь поэзии и прозы в романе? Одна из распространенных точек зрения высказана Н. Б. Ивановой. В главе «Елка у Свентицких», по ее мнению, изображено пробуждение в юноше Живаго будущего поэта. Однако «для прихода истинной поэзии понадобилась целая жизнь»[356] и т. д. Эпос и лирика при таком прочтении – два равноправных варианта претворения судьбы главного героя. Сначала нам предлагается повествовательный «извод» этой судьбы (главный акцент – на «характере» Живаго, на объективированном его «образе»), затем – параллельное лирическое жизнеописание (с акцентированием «развоплощенного» лирического героя). Возникает как бы двойственная подсветка происходящих событий, видимая взаимозаменимость эпоса и лирики. Понимание же органичности их соприсутствия в художественном целом явно отходит на второй план.
Мы констатируем неустранимое неравноправие эпического и лирического начал в «Докторе Живаго». Оно может быть описано в двух вариантах.
Преобладание лирики в пастернаковском романе часто подчеркивается в критике: «Живаго – это и есть лирический герой Пастернака, который и в прозе остается лириком» (Д. С. Лихачев)[357]. Но в таком случае все события, описанные в основном корпусе романа, являются упреждающим комментарием к стихотворному циклу. События не более чем описаны, пересказаны; они ценны не сами по себе, но лишь в качестве реестра поводов к появлению лирических шедевров Живаго. Аутентичность чувств, поступков, решений главного героя ставится под сомнение как раз тот момент, когда становится очевидно, что эти чувства – лишь предлог для актуализации поэтического дара. Так, после отъезда Лары с Комаровским «душевное горе обострило восприятие Юрия Андреевича. Он улавливал все с удесятеренной резкостью». Душевное горе здесь только обозначено и тут же отменено волшебным процессом преображения жизни в стихи: «Он пил и писал вещи, посвященные ей, но Лара его стихов и записей… все дальше уходила от своего первообраза… Так кровное, дымящееся и неостывшее вытеснялось из стихотворений, и вместо кровоточащего и болезненного в них появлялась умиротворенная широта, подымавшая частный случай до уровня всем знакомого»[358].
Подобная лиризация инициатора речи – краеугольный камень поэтики романа. Но если принять финальный лирический цикл за абсолютную точку отсчета, то все, что ему предшествует, будет выглядеть не иначе как «творческая история», своеобразный полутрактат, проясняющий подробности биографии поэта. Итак, преобладание лирики наряду с продуктивными обертонами (лирическая исповедальность) несет в себе и скрытые изъяны (замена объективных жизненных реакций и событий их отстраненным пересказом).
Рассмотрим противоположный вариант неравноправия: преобладание эпоса над лирикой. Такая иерархия представляется для романного жанра более естественной и потому не столь часто привлекает специальное внимание. В тексте «Доктора Живаго» неоднократно подчеркивается, что многие стихотворения Юрия Андреевича утрачены. Но тогда получается, что оставшаяся в целости тетрадь – не более чем набор рифмованных иллюстраций судьбы Живаго-доктора, но отнюдь не поэта Живаго. В свете заведомой подчиненности лирики прозаическому повествованию стихи могут быть восприняты лишь как факт биографии автора, инстанции же для их автономной оценки в таком случае просто не существует.
Однако и второй вариант асимметричного сосуществования лирики и эпоса в романе Пастернака тоже не самодостаточен. Подчиненное положение лирического цикла не может служить обоснованием, объяснением всей полноты смысла финального лирического цикла. Он совершенен и отточен сам по себе (а не только в качестве иллюстрации), строится по аутентичным законам. Только такими законами объяснимо, например, обрамление цикла стихотворениями, посвященными «гефсиманской» теме («Гамлет» и «Гефсиманский сад»). Этот факт не находит прямого хронологического соответствия в биографии Юрия Живаго. Именно художнический дар позволяет доктору Живаго стать поэтом, воплотить в собственном эстетическом усилии самый процесс пересечения важнейшей семантической границы – водораздела между хаосом и осмысленной человеческой историей, между бытовой стабильностью и революционным бунтом.
В живаговской лирике на первый план выходит не спонтанная, хронологическая последовательность постепенного создания стихотворений по следам тех или иных узколичных переживаний. Основополагающей становится логика перехода от тьмы – к свету, от неведенья – к знанию. Как видим, в стихотворной тетради Юрия Живаго присутствует «родовая основа циклизации»[359], а следовательно преобладание эпоса над лирикой в романе также нельзя считать безоговорочным.
Остается предположить сосуществование в «Докторе Живаго» обоих противостоящих друг другу вариантов неравноправия лирического и эпического начал. Повествовательная и стихотворная составляющие взаимодействуют неоднозначно, нелинейно, каждая из них на разных уровнях смысла является как доминантной, так и факультативной. Эпос и лирика подлежат как собственным, «автохтонным», так и внеположным закономерностям.
Отмеченную двойственность подтверждает наличие внутри романного целого границы между повествовательной частью и лирическим циклом. Мотив границы, перемены в самом широком смысле является для «Доктора Живаго» своеобразным инвариантом. Вьюга (природная стихия), революция (стихия социальная) – вот явления, определяющие логику развития действия романа. Важно уяснить, какие именно состояния мира сменяют друг друга на этом вселенском изломе. Прежде всего – безличное сменяется личностным, ветхозаветное, узкоэтническое – христиански универсальным, природное (бесконечное, но смертное) – историческим (осмысленно бессмертным). Однако нельзя не видеть, что в романе Пастернака присутствуют и противоположные по смыслу, «энтропийные» процессы. Они сводят ценность отдельной человеческой личности практически на нет, противостоят всеобщей узаконенности фабульных встреч героев, их «скрещеньям судьбы». В этом-то и состоит живая диалектика романного мира: осмысляющее хаос, очищающее, искупляющее деяние не предопределено, не гарантировано – уравновешено противостоящей ему угрозой гибели, бессмыслицы, выхода ситуации из-под контроля (судьбы Антипова, Лары).
Наличие в тексте романа границы между повествовательной и лирической частями изоморфно границе между хаотическим и осмысленно личностным человеческим бытием. В том и другом случае существование границы не означает однонаправленного ее перехода. Перед нами не препятствие, не барьер, который необходимо преодолеть на пути к
