Трудное счастье - Лавирль Спенсер

Мысль о Томе разбередила незажившую рану. Она сидела за столом и, словно оружие, готовила новые гневные аргументы, заостряя их на точильном камне собственной верности и честности по отношению к мужу все эти годы.

На последнем уроке Кент занимался поднятием тяжестей с тренером мистером Артуро. Аренс сидел верхом на обитой синим материалом скамье и качал руки при помощи пятнадцатифунтовой гантели, когда один из помощников из учительской передал мистеру Артуро записку. Тот взглянул на имя на обороте, потом подошел к Кенту и двумя пальцами протянул ему свернутый листок бумаги.

— Что-то из учительской, — сказал он и отошел прочь.

Кент разогнул руку, оставив гантели на скамье. На листке печатными буквами значилось: «От директора школы». Кто-то заполнил пропуски в послании, указав время и добавив слова: Зайдите в кабинет мистера Гарднера.

Кент почувствовал себя так, словно гантели свалились ему на шею. Он с трудом проглотил слюну. И в то же время нервное возбуждение, охватившее его, удесятерило его силы. «Так нечестно, — подумал он. — То, что он здесь начальник, еще не означает, что он может заставить меня сделать что-то, не имеющее никакого отношения к тому, что я в этой школе — ученик, а он — директор. Я не готов встретиться с ним. Я не знаю, что сказать».

Кент положил записку во внутренний карман шорт, поднял гантели и продолжил тренировку. Закончив качать руки, он отжимался от скамьи, делал наклоны, разминал ноги до конца урока.

После он направился в раздевалку, чтобы переодеться для тренировки по футболу, и как раз зашнуровывал доспехи, когда вошел Робби Гарднер. Шкафчик Робби находился в двенадцати футах от шкафчика Кента, их разделяла длинная отполированная скамья. Робби одной рукой открыл дверцу, а второй расстегивал куртку. Между ним и Кентом переодевались и хлопали дверцами четверо парней.

Напряжение витало в воздухе на двенадцатифутовом пространстве между сводными братьями. Робби повесил куртку. Кент зашнуровал наплечники. Робби вытянул рубашку из джинсов. Кент потянулся за свитером. Оба смотрели внутрь своих шкафчиков, оба держались очень прямо, их профили как будто окаменели. Ну ладно, ладно, он здесь. Ну и что!

Но каждого из них словно жгло присутствие другого. Каждый боролся с желанием повернуться и поискать черты внешнего сходства. Робби первым повернул голову. Потом Кент. Их взгляды встретились, зачарованные, против их воли, связанные узами кровного родства и общей тайной.

Сводные братья. Рожденные в одном году. Если бы судьбе было угодно, каждый из нас мог бы оказаться на месте другого.

Краснея, они высматривали похожие черты. Сейчас их объединяли события, произошедшие с их родителями так давно, что, казалось, никакого сходства не может быть.

Это продолжалось всего несколько секунд. Парни одновременно отвернулись и снова занялись переодеванием, испытывая уже привычную антипатию друг к другу. Забыв о родстве, оба погрузились в переживания по поводу того, что скоро закрутится мельница сплетен и им придется решать новые проблемы.

И пусть они были братьями по крови, на футбольном поле они оставались противниками. По молчаливому соглашению за эти пять минут в раздевалке оба решили не афишировать свою враждебность: играть вместе, но не смотреть друг другу в глаза, демонстрировать единство в интересах команды и оставлять обманчивое впечатление гармонии для тренера, но никогда не прикасаться друг к другу, даже в общей драке за мяч.

Тренировка началась. Погода испортилась, тяжелые, серые облака нависли над самой головой, грозя вот-вот разразиться дождем. Щитки для губ приобрели особый холодный привкус росы, ветер гудел в ушах, как флейта в нижнем регистре. Грязь покрывала голые икры футболистов, не высыхая. К 16.40, когда начало моросить, их единственным желанием было принять горячий душ и отправиться домой ужинать. Но тренировка еще не закончилась. Как обычно, Гормэн разделил их на четыре группы и прокричал:

— Немного разомнемся!

Это означало еще по меньшей мере полчаса работы, прежде чем тренер даст три коротких свистка — сигнал к окончанию тренировки.

Выстраиваясь в шеренгу, Робби и Кент увидели его одновременно: их директора и отца, стоящего на трибунах спиной к ветру. Он держал руки глубоко в карманах серого плаща, полы которого хлестали его по ногам. Волосы прилипли у него ко лбу, брючину трепал ветер, но Том стоял неподвижно, направив все внимание на футбольное поле, словно какой-то преступник перед лицом строгого судьи. Сиротливая фигура под дождем среди ровных рядов сидений — символ одиночества. Робби и Кент видели, что он смотрит на них, и чувствовали немой укор во всей его позе. Не в силах бороться с чем-то большим, чем просто печальное стечение обстоятельств, сводные братья обернулись и встретились взглядами. И на какое-то мгновение, несмотря на все, что их разделяло, ощутили острое чувство жалости к человеку, который был отцом для них обоих.

Этим вечером ужин приготовила Челси. Ее желание порадовать родителей чуть не разбило Тому сердце, когда девочка поставила на стол блюда, которые должны были способствовать примирению, — рис по-испански и зеленое желе с грушами, а потом с надеждой переводила взгляд с отца на мать и наоборот, ожидая, когда же ее старания вознаградятся. Они сидели, ели, разговаривали. Но когда их глаза встречались, его взгляд умолял, а ее — не прощал.

После ужина Том вернулся в школу, потому что его пригласили на первое заседание Французского клуба, где обсуждалась поездка во Францию следующим летом. Кроме того, на отделении искусств открылись курсы гончарного мастерства для взрослых, а в спортзале начали тренировки по волейболу смешанные команды полицейских города и их жен. Так что директор находился в школе, пока здание не опустело.

Клэр, оставшись дома, закончила подготовку к урока и принялась кружить по комнатам, словно кошка в клетке. Она попыталась заставить себя заняться стиркой, не сейчас больше всего ей требовалось найти какой-то выход своим отрицательным эмоциям.

Она позвонила Руфи Бишоп, и Руфь сказала:

— Приходи ко мне.

Дина опять не было дома, он ушел на тренировку, Руфь писала письмо родителям. Отодвинув в сторон письменные принадлежности, она налила два бокала вина.

— Ну давай, выкладывай, — подбодрила она подругу.

— У моего мужа есть сын, о котором никто не счел нужным сообщить мне.

И Клэр все выложила, плача и проклиная, изливая свою боль и разочарование, и, пока делилась с подруге выпила два бокала вина. Клэр рассказала, какой шок испытала вначале, и как потом разозлилась, и какую досаду чувствовала, встречаясь с Кентом в школе. А потом вернулась к самому болезненному воспоминанию.