Честь - Гумер Баширов

— Да, да, наши ивы. Не забыл еще, сынок!..

— Разве забудешь, Хадичэ-апа! Закроешь глаза — и деревня, вот как сейчас, перед тобой. Мысленно проходишь по ее улицам, пьешь воду из родника, ходишь по бережку реки, видаешься с близкими. Родина, она, оказывается, очень дорога, Хадичэ-апа. Любите ли вы ее, как мы, солдаты, любим?

— А как же? И нам она очень дорога. Потому и трудимся мы, ночей недосыпаем, чтобы сыновья наши сыты да одеты были.

— Верно, верно, Хадичэ-апа!.. Такая у меня злость на фашиста, кажется, сколько ни убивай, все мало! Приходилось мне и из автомата стрелять и в штыковую атаку ходить... Вот сейчас повидаюсь с родными, и снова на фронт. — Он нагнулся к Хадичэ, словно боялся, что кто-нибудь услышит его в поле, и прошептал: — Есть у нас такое оружие! Въедливая штучка... Только ты не спрашивай, я не скажу! Со временем услышишь, — подмигнул он и молодцевато сдвинул пилотку на голове. — Вон тесовая крыша с железной трубой — моя ведь, а? Дымок вьется... И чего она дома сидит в такую страду?.. Погоди, разыграю-ка я ее, войду тихонечко, чтобы не слыхала.

Прошли речку и поднялись на улицу.

Солдат, взволнованно одергивая гимнастерку, шагнул к родному дому.

7

Сердце Хадичэ бурно колотилось в предчувствии того страшного, что может произойти сейчас. Она боялась, что Султан в гневе погубит и тех, кто в доме, и себя. Но как же остановить его?

Она ушла было в клеть, сказав себе: «Пусть глаза не видят, уши не слышат!» — но, вспомнив, что у Султана нет даже родителей, раздумала и прошла на всякий случай в садик к себе, откуда виден был двор соседей.

На скрип калитки у Апипэ из-под крыльца с лаем выскочила черная, кудлатая собака с белой подпалиной на шее. Но, услышав знакомый голос, она заюлила, завизжала и, как бы моля о прощении, припала к земле и на брюхе подползла к хозяину.

Султан присел на корточки и погладил собаку, а та ластилась к нему, взвизгивала от радости. Вдруг глаза Султана удивленно уставились на голое место рядом с сенями, где раньше стояла клеть. И на месте амбара высилась только куча навоза. Сквозь проломы в заборе виднелись соседние огороды. Счастливую улыбку, недавно сиявшую на лице солдата, словно рукой смахнуло. Он недоуменно повел глазами по одичалому, заросшему лебедой да крапивой двору: всюду валялись помятые тазы, битая посуда, тряпье...

Султан встал, пристально вглядываясь в занавешенные окна, медленно поднялся на крыльцо и потянулся к полурастворенной двери, но, увидев что-то, резко отпрянул и, оторопело осматриваясь, словно сомневаясь, в свой ли попал он дом, остановился как вкопанный.

И тут же из сеней рванулся здоровый краснолицый мужчина в желтой расстегнутой рубахе и помчался к огороду. Вслед за ним выскочила и сама Апипэ, растрепанная, в резиновых калошах на босу ногу. Она стала неторопливо спускаться с крыльца, переваливаясь с боку на бок, как утка, и вдруг, увидев мужа внизу, истошно закричала и грохнулась всем телом на ступеньки.

Лицо у Султана побелело, рот раскрылся как бы в немом крике. Он схватился дрожащими руками за ворот и, задыхаясь, тяжело поводил шеей.

Апипэ застонала и с жалобным воем поползла к Султану.

— Убей меня, Султан, убей, крылышко мое! Пусть не увижу я белого света! — вопила она, волоча по земле грузное тело.

А пес то подбегал к Апипэ, то бросался к Султану, лизал ему руки, словно хотел примирить своих хозяев.

Султан устало прислонился к забору и провел рукою по лбу. Он оглядел застывшими глазами дом и разоренный двор и, отворачиваясь от жены, глухо прохрипел:

— Не подходи! — Губы его дрожали, и он с трудом выговаривал слова. — Не подходи, иди к своему...

Апипэ вскочила и упала ему в ноги.

Султан вздрогнул и, гадливо крикнув: «Не прикасайся!»— выбежал на улицу.

— Султан! Крылышко мое, не уходи! — выла Апипэ, ползая по траве. А Султан уже перешел улицу и повергнул в переулок.

Хадичэ кинулась вслед за солдатом.

«Господи, ушел. Как же его удержать? Ведь это тяжкое пятно на совести не только соседей, но и всей деревни».

И Хадичэ бросилась бежать, выкрикивая на ходу слабым голосом:

— Султан, сынок мой! Остановись!

Солдат шел не оглядываясь, все больше ускоряя шаг, и Хадичэ начала уже задыхаться.

— Не удержала, уходит с проклятьем! — шептала она в отчаянии.

А солдату, видно, так опостылело все, что он даже ни разу не обернулся, поднялся на косогор и скрылся за двумя соснами.

Хадичэ опустилась в изнеможении у дороги и заплакала.

К счастью, на телеге, груженной зерном, возвращался с поля дед Айтуган. Узнав, что Султан ушел из деревни, даже не заходя в избу, дед рассвирепел.

— Это что ж такое? — рычал он. — Ежели жена у него оказалась свиньей, так ведь свет не на ней одной держится! Кроме жены, имеются односельчане, деревня, народ! Нет, я этого не допущу! А ну-ка, давай за ним!

Они свалили мешки с зерном у дороги, и дед Айтуган, поправив на голове тюбетейку, сердито взмахнул вожжами и погнал лошадь.

Весть о происшествии во дворе Султана быстро облетела деревню. Вскоре вокруг сидевшей на земле Апипэ собрались соседки. Она была разлохмачена, на щеки спадали спутанные волосы, калоши свалились с ног и лежали тут же рядом. Женщины хмуро разглядывали ее, точно видели впервые.

Хадичэ не выдержала и принялась ругать Апипэ:

— Ни стыда у тебя, ни совести! И мужа не пожалела, и народа не постыдилась. Ишь, со страстями не справилась! Семью разрушила. Дом разорила. Над кем надругалась? Над воином! Ему в огонь идти. С каким сердцем пойдет он теперь?..

Вслед за Хадичэ и другие женщины стали выкладывать свои гнев и обиду:

— Всяких проходимцев и бездельников привечаешь, бесстыжая!

— Всех солдаток позоришь...

— Что руками натворила, подними-ка теперь плечами!

— Ладно еще, Султан смирный. Другой бы на месте пристрелил!

При последних словах Апипэ вдруг встрепенулась. Вскочив на ноги и отряхнувшись, она обвела собравшихся злыми сверлящими глазами.

— Крылышко мое! — выкрикнула она голосом, полным изумления. — И какого черта я так раскисла? С какой стати позволяю издеваться над собой! — И тут она сама накинулась на собравшихся вокруг. — Вам какого рожна здесь надобно? Полюбоваться пришли? Ишь, собрались, привидения! Между мужем и женой чего не случится: и поссоримся и помиримся! А вам какое дело? Может, носы на лакомый кусок потянуло? Думали, уйдет от меня, вам перепадет? Завидно, что Апипэ гуляет, а вам уж не под силу?..

Старухи, испугавшись змеиного языка соседки, разбежались кто куда. Расходившаяся Апипэ накинулась тогда на Хадичэ:

— Сказала бы я и тебе, Хадичэ-апа! Ты давно уже заслужила себе рай, ну так сиди и не суйся между мужем и женой. Говорят: смех идет посмеивается, за тобой гонится. Смотри, недалеко ведь ходит от тебя!..

— Ты меня не учи... — начала была Хадичэ, но так и осталась с открытым ртом.

Апипэ прервала ее:

— Не учу, Хадичэ-апа, а только говорю. И чему учить? Ведь за бедой тебе не к соседям ходить!..

Хадичэ терпеть не могла ругань, но тут сочла необходимым ответить Апипэ:

— Гафифэ, соседка! Пусть я плоха, ладно, но сына и невестку не тронь. Довольно ты уж намолола о них. Душа не принимает твоих сплетен!

Но теперь Апипэ уж нельзя было остановить никакими силами:

— Это я-то сплетничаю?! Я?! Да я своими глазами видала их. Не веришь, так у Ильгизара, у невинного дитя, у Сумбюль спроси! Недавно со своим Хайдаром все утро под липой обнималась. Вот лопни мои глаза, если вру!

Хадичэ побелела как полотно.

— Неправда! Лжешь!..

— Ага, правда глаза колет! — усмехнулась Апипэ. — Может, еще сказать тебе новость? Вон только что с поля вернулись... Правильно говорят: красивая девушка на свадьбе срамится! Хваленая твоя невестушка весь колхоз опозорила. «Я» да «я»! «Я сто сорок пудов пшеницы возьму!» Как бы не так! Сайфи-абы на глазах у всего колхоза взвешивал, пшеница у нее только половину вытянула. Уж и знамя у нее отобрали... Ну, хватит? Иль еще добавить?

Хадичэ остолбенела.

— Господи, что еще ты мне уготовил? — прошептала она пересохшими губами. — Пусть бог тебя покарает, пусть язык твой отсохнет!

— Как бы не отсох, — отплюнулась Апипэ. — Отсохнет, да не у меня!

«Значит, правду сказала! — ужаснулась Хадичэ. — Господи, что я буду делать? Куда деваться от позора?..»

Опустив голову, она медленно побрела к своему дому.

8

Нэфисэ удивленно остановилась у порога. В доме царила глухая тишина, и огня почему-то не зажигали. Ей, пришедшей с поля, показалось даже, что горница стала маленькой и тесной.

— Мама, ты дома? — окликнула она Хадичэ.

Никто ей не ответил.

Вдруг с улицы донеслись взволнованные голоса. По переулку, шумно переговариваясь, шла группа людей.