Прозрение (сборник) - Урсула Ле Гуин

И я сказал:

– Да, я верю тебе.

Куга жил в грязи, никогда не мылся, отвратительно выделанные шкуры гнили и жутко воняли, однако пищу он хранил весьма аккуратно и старательно делал запасы. Он коптил, точнее, вялил мясо всех наиболее крупных животных, которых ему удавалось добыть – кроликов, зайцев, иногда козлят или оленей, – подвешивая его над очагом в той части пещеры, где у него была «кухня». Он ловил в силки всевозможных полевых зверюшек – даже древесных крыс, даже мышей-полёвок, – и варил их сразу, с аппетитом поедая свое нехитрое варево. Его силки имели весьма хитроумное устройство, а терпение его было поистине безгранично. Но вот с лесками и крючками ему явно не везло, и рыбу он ловил редко. Во всяком случае, достаточно крупные рыбины, чтобы их стоило коптить, ему почти не попадались. Я понимал, что вот тут-то моя помощь и была бы очень кстати. В качестве лесок Куга использовал только сухожилия, вымоченные для мягкости, а я вытянул из льняной основы своего коричневого одеяла несколько крученых нитей и привязал к ним те прекрасные костяные крючки, которые он вырезал сам. Вскоре мне удалось поймать несколько крупных окуней, затем я наловил мелкой коричневой форели, в изобилии водившейся в заводях нашего ручья, и Куга научил меня вялить и коптить рыбу. Но в целом ему от меня пользы было мало. Он не разрешал мне ходить с ним вместе в лес и зачастую вообще целыми днями не обращал на меня внимания, блуждая в потемках своего скособоченного разума и без конца бормоча себе под нос одно и то же. Но когда он садился есть, то всегда делился едой со мной и со Стражем.

Я никогда не спрашивал его, почему он взял меня к себе, почему оставил в живых. Такие вопросы мне и в голову не приходили. Я вообще старался ему вопросов не задавать. И только однажды спросил, откуда взялся Страж.

– Одна пастушья сука, – пояснил он, – ощенилась вон там, чуть подальше, с восточной стороны той скалы. Я заметил ее щенков, они выползли из норы поиграть, и решил, что это волчата. Взял нож и пошел туда. Хотел вытащить их всех из норы да глотки им перерезать. Подхожу к ее логову, а эта сука как вылетит из-за валуна и прямо на меня! Тут я ей и говорю: «Эй, спокойно, мамаша. Волка я бы точно убил, но собаку никогда не трону, ясно тебе?» А она мне зубы показала, вроде как улыбнулась... – и Куга в насмешливом оскале продемонстрировал мне свои коричневые зубы, – да и нырнула к себе в логово. А я домой пошел. Потом еще несколько раз туда приходил, мы с ней познакомились, и она перестала меня бояться, стала сама щенят наружу выносить, а я смотрел, как они играют. А с этим малышом мы подружились. Он потом сам со мной ушел. Я иногда хожу туда ее навестить. У нее сейчас как раз новый помет.

Сам Куга так ни одного вопроса мне и не задал.

А если бы задал, то ответов у меня все равно не было бы. Стоило мне начать что-то вспоминать, и я тут же гнал эти воспоминания прочь, отворачивался от них, старался думать только о том, что в данный момент было у меня перед глазами или в руках, только этим и жил. И те, прежние, «воспоминания», или видения, меня совсем не посещали. А если мне что-то и снилось, то, проснувшись, я этих снов уже не помнил.

Свет по утрам теперь отливал старинным золотом, дни стали короче, а ночи – холоднее. Как-то раз «хозяин Кугаманта», сидя напротив меня у нашего небольшого очага, снял губами с палочки небольшую, целиком зажаренную форель, отправил ее в рот, тщательно прожевал, проглотил, вытер руки о голую, покрытую коркой грязи грудь и сообщил:

– Зимой тут ух как холодно! Помрешь ты тут со мной.

Я ничего не ответил. Он знал, о чем говорит.

– Ты дальше иди.

Я долго молчал, потом сказал:

– Некуда мне идти, Куга.

– Есть, есть куда! В лес – вот куда тебе надо! – Он мотнул головой в сторону северных лесов. – В Данеран. В большой лес. Говорят, у Данеранского леса и конца нет. И уж там-то никто за рабами охотиться не станет. Нет-нет. Охотники за рабами туда не суются. Там только лесные люди встречаются. Вот туда тебе и надо идти.

– Там у меня тоже крыши над головой не будет, – сказал я и подбросил в очаг еще кусок коры.

– Нет-нет. Они там славно живут. И крыши у них есть, и стены, и все такое. И кровати, и одеяла. Они меня знают, и я их знаю. Мы с ними друг друга не трогаем. Они меня хорошо знают! Потому и держатся от меня в сторонке. – Куга нахмурился и снова, как обычно, принялся бормотать: «Держатся в сторонке, держатся в сторонке...»

На следующий день он растолкал меня с утра пораньше, выложил на плоский камень у входа в пещеру мое коричневое одеяло, шелковый кошелек, полный монет, вонючую меховую шапку, которую не так давно подарил мне, и сверток с вяленым мясом.

– Ну, давай! – И он кивнул в сторону моих пожитков.

Но я застыл как вкопанный. Лицо Куги помрачнело, стало напряженным.

– Сохрани это для меня, – сказал я, протягивая ему шелковый кошелек.

Он задумчиво пожевал губу, помолчал и спросил:

– Боишься, что тебя из-за него убьют?

Я кивнул.

– Может, и убьют, – сказал он. – Это очень даже может быть. Воры, болтуны... Только и мне эта штуковина совсем ни к чему. Да и где мне ее спрятать-то?

– В коробке с солью, – подсказал я.

Глаза у него гневно вспыхнули.

– А где ты ее видел? – рявкнул он, охваченный неприязненной подозрительностью.

Я пожал плечами.

– Нигде. Я ее так и не сумел найти. По-моему, ее никто бы не нашел.

Это ему понравилось, и он засмеялся, широко раскрыв рот.

– Я знаю, – сказал он. – Знаю, что не нашел бы! Ну, ладно.

И тяжелый, покрытый пятнами, утративший свой первоначальный цвет кошелек исчез в его огромной ладони. Куга нырнул в глубины пещеры и довольно долго не появлялся. Затем он вышел оттуда, кивнул мне и сказал:

– Ну, давай, пошли. – И тут же двинулся в путь своей неуклюжей – он слегка прихрамывал – походкой; казалось, он идет довольно медленно, но на самом деле легко преодолевал огромные расстояния.

За лето я окреп, так что вполне поспевал за ним, хотя к вечеру и почувствовал себя совершенно измотанным, да еще и ноги себе стер.

У последнего ручья, где мы остановились, Куга велел мне напиться вволю. Затем мы перебрались через ручей, взобрались по пологому склону холма и остановились на вершине. Это был последний холм; дальше расстилалась просторная равнина, на дальнем краю которой виднелась темная полоска леса. Лес охватывал весь горизонт, утопая в голубоватой дымке, и не было ему ни конца, ни края. Солнце еще не село, но тени уже стали длинными и темными.

Куга тут же захлопотал: принес дров и разжег костер, причем большой костер, специально воспользовавшись сырым деревом, чтобы дым можно было заметить издали.