Первый/последний (СИ) - Ру Тори

Дешевая манипуляция. Приторное дерьмо, которое она мне больше не скормит.

В мозгах что-то щелкает, и эмоции отключаются. Оттолкнув ее, прохожу в сумрачную, вечно пустующую гостиную, ребром ладони сшибаю огромный, написанный маслом портрет Энджи и, набрав на металлической дверце дату рождения отца, открываю спрятанный в стене сейф.

Энджи разъяренной кошкой бросается мне на спину, впивается ногтями в плечи, но я легко стряхиваю ее с себя, вытягиваю из верхнего отсека тонкий бумажный пакет с документами, вместе с содержимым разрываю на мелкие кусочки и швыряю в угол.

В квартире воцаряется благословенная тишина. Энджи беспомощно обвивает себя худыми руками и пятится назад, по бледному лицу и распухшим губам катятся слезы...

Пофиг. Не жалко. Не в этой жизни.

— Энджи, я более не нуждаюсь в твоих услугах, — я чеканю каждое слово, и выматывающее, давно придавившее к земле ощущение неизбывного горя вдруг лопается, словно мыльный пузырь, освобождая душу для света. — Отныне ты не представляешь мои интересы в судах и при сделках, не имеешь права подписи и не распоряжаешься моими активами. Я знаю, как устроен бизнес отца и возьму его на себя — для того и выбрал эту специальность. Я найду других помощников.

Первый луч солнца проникает в окно, освещает предметы интерьера, мебель и осунувшуюся фигуру Энджи. Я впервые не вижу в ней превосходства и силы.

— Пользуйся счетом, который на твое имя открыл отец — если умеришь аппетиты, вполне хватит на несколько лет достойной жизни. И... смени адрес. — Я набиваю и отправляю на ее номер сообщение с координатами хозяйки халупы, где живет Эрика. — Аренда оплачена на полгода вперед.

— Ладно, черт с тобой, подонок. Тебе аукнется. Ты еще узнаешь, что такое настоящий ад...

Энджи поджимает губы, изящным жестом поправляет волосы, покрепче перетягивает пояс на халате и вдруг шарахается к прихожей. Она бежит на кухню, с грохотом раскрывает и закрывает дверцы шкафчиков, звенит посудой и столовым серебром, и я неспешно плетусь следом. Выхватив из подставки огромный разделочный нож, она молча заносит его над запястьем и вперяет в меня невменяемый, пустой взгляд.

— Давай, режь, — усмехаюсь я. — Я вызову скорую, и тебя упекут в дурку.

Нож с лязгом падает на пол, Энджи медленно оседает рядом. Мерзкая, подлая, жалкая. Это она культивировала во мне уродливую вину перед отцом, вынуждала ощущать себя никем и делать людям больно. Но это она... Во всем виновата она.

Я вычеркиваю ее из памяти, замазываю все дни и ночи, проведенные с ней, чистым белым мелом и зарисовываю яркими граффити кислотных цветов. Моя первая девочка — Эрика. Именно она дотронулась до моей руки, коснулась души и достучалась до сердца. Рассмешила, согрела и помогла понять, что я тоже достоин любви.

— До позднего вечера у меня дела. Но, когда я вернусь, тебя здесь не будет. Тебя не будет ни в этой квартире, ни в моем будущем, ни в моих воспоминаниях, — я набрасываю на башку капюшон и поправляю рюкзак. — Прощай, Энджи, и не обольщайся: моей первой ты не стала.

Как только за мной щелкает замок, из-за двери доносится пронзительный, леденящий душу вой, но я прикрываю уши ладонями и, не дожидаясь лифта, сбегаю по лестнице вниз.

Мне бесконечно жаль, но не ее, а покинувших меня друзей и драгоценных, неповторимых и навсегда потерянных дней прошлого.

***

Глава 43. Влад

Солнце медленно выползает из-за края крыши, утренний воздух пробирается за шиворот, бодрит и покалывает кожу кристалликами льда. Колотит от нервяка, решимости свернуть горы и гребаной неопределенности — я понятия не имею, где сейчас Эрика.

Она бы не стала приглашать урода в квартиру и сдаваться без боя, но, если они все же остались наедине, хрупкая девчонка не смогла бы продержаться долго.

Кадры — один страшнее другого — вспыхивают в сознании, и я ловлю мощный приступ паники. Ноги подкашиваются, на лбу проступает холодный пот. А что если я... опоздал?

...Она будет нужна мне даже поломанной. Печальной, отчаявшейся, больной... По пути к исцелению я готов идти рядом с ней хоть целую вечность.

Торможу у шлагбаума, сверяюсь со временем и открываю «телегу» — единственный мессенджер, где Эрика регистрировалась и была в моем списке контактов. Грустные смайлики так и висят непрочитанными, зато в диалогах мелькает кружок входящего от Елистратова — вечером, серфя по форуму и по волнам своей памяти, я умудрился его пропустить.

Эта всесторонне недоразвитая личность какого-то лешего обо мне вспомнила, и я на автомате кликаю по сообщению.

«Съел, ушлепок? Александрова тебя тоже прокатила? Крепись. У нее есть парень, и он вроде как сделал ей предложение», — недоумок явно знает больше, чем простые смертные, и я надиктовываю голосовое:

— Упоролся и попутал берега, слизняк? Говори, что с ней, или я тебя прямо в аудитории урою!

Видимо, Макар уже успел протрезветь, осознать низость своего вчерашнего поступка и раскаяться и, несмотря на ранний час, тут же присылает ответку:

«Костян собирался у Эрики перекантоваться. В девять у него самолет в Москву».

Я боюсь представить, что могло произойти в квартире за ночь, глохну от шока и в бессилии сжимаю кулаки, но Макар поясняет:

«Не ссы, Владик. С ним приехала ее мать».

От внезапного облегчения сердце подпрыгивает к горлу, зрение искажает пленка слез. С пробуксовкой срываюсь с места и, пугая редких прохожих, несусь по городу на предельных скоростях — я должен извиниться перед Эрикой, бросить к ее стройным ногам небо и звезды, вывернуться наизнанку, только бы снова заслужить ее доверие. А еще я должен прозрачно намекнуть здоровенному ублюдку, что, для его же блага, к Эрике лучше не приближаться минимум на пару сотен световых лет.

Я влетаю в сонный тихий двор, уперевшись ладонями в колени, успокаиваю дыхалку, и шторм в душе и мыслях сменяется полным штилем: судя по сдвинутым шторам, Эрика еще спит. Не ломиться же к ней с признаниями прямо при ее матери...

Залезаю на сломанную скамейку, утыкаюсь в айфон и терпеливо жду ее появления — в восемь в универе начинаются пары, она не может их пропустить, значит, мне представится шанс с ней поговорить.

Час спустя со скрежетом отворяется подъездная дверь, и из-за нее выплывает молодая стильная женщина в светлом плаще и с дорожной сумкой и... Эрика. Ее кожа словно подсвечена изнутри, русые волосы отливают золотом, а в синих безднах глаз невероятными оттенками сапфиров и бирюзы сверкают осколки солнца.

Я рискую без чувств свалиться в пожухлую клумбу, но в последний момент хватаюсь за доску и мотаю гудящей головой.

Эрика замирает в проеме, долго и хмуро на меня смотрит, но равнодушно отводит взгляд и делает вид, что мы незнакомы.

Во рту пересыхает. Теперь меня штормит от отчаяния, от боли и просранных надежд, от осознания, что ее никогда не будет рядом.

Я весьма талантливо исполняю роль пустого места или элемента ландшафтного дизайна — обе красотки не обращают на меня ни малейшего внимания, встают на асфальтовом пятачке и оживленно общаются. Верзилы поблизости не наблюдается, а женщина — мама Эрики — раздает многословные напутствия, чмокает ее в щеку и спешит к подъехавшему такси.

Эрика с каменным лицом проходит мимо меня, но вдруг прислоняет палец к вишневым губам и подмигивает.

И я снова ухаю вниз с горки эмоций.

— Ну что, ребенок, когда осчастливишь бабушку визитом? — спрашивает Эрику мама, но та неопределенно пожимает плечами:

— Не знаю. Я еще раз хорошенько все обдумаю, мам. Может, и тут все неплохо сложится — в универе сильные преподаватели, да и ребята мне... нравятся.

Они совместными усилиями заталкивают сумку в багажник, прощаются, и авто с шашечками медленно уползает за угол и исчезает в буйстве красно-желтых красок осени.

Едва мы оказываемся вне зоны видимости пассажирки, Эрика разворачивается, улыбается и бежит ко мне. Я мгновенно слетаю со скамейки, шагаю навстречу и застываю как истукан — ее густые ресницы трепещут, из приоткрытых губ вырывается тихий всхлип, и я с трудом сдерживаю желание в них впиться.