Дикое золото - Александр Бушков

– Наше вам, Степан Филатович…

– И вам, господа, коли не шутите, – спокойно ответил сидящий, не делая попыток к бегству или сопротивлению. – Что это вы, Ермолай Лукич, двери ногой пинаете в пределах чужой части? У нас тут свой пристав имеется…

– Садитесь, господин ротмистр, – спокойно сказал Мигуля и, подавая пример, опустился на колченогий стул. – Это верно, Филатыч, часть тут не моя, соседняя, но пока ты к прокурору добежишь, я тебе все зубы высвистну… Да и не побежишь ведь к прокурору, а? Он хоть и либерал, а биография твоя его вмиг заставит Уложение вспомнить…

Усевшись, Бестужев рассмотрел незнакомца. Это был человек средних лет, одетый совершенно незамысловато и, судя по лицу, отнюдь не принадлежавший к мелкой уголовной шпане. От него веяло злой силой и уверенностью в себе.

– Ну что, Шкряба Степан Филатыч? – спросил Мигуля весело. – Докатился, шпаргонец? Господа жандармские офицеры твоей поганой персоной интересуются… Предъявите ему, господин ротмистр, ваши бумаги, он по-печатному читать умеет, хоть и темным прикидывается сплошь и рядом…

Бестужев показал карточку. В глазах сидящего что-то явно изменилось, но он пожал плечами с видом полнейшего равнодушия и благонадежности:

– Мы, Ермолай Лукич, как вам должно быть прекрасно известно, к политике-с стараемся касательства не иметь…

Х-хэк! Кулачище Мигули впечатался ему в скулу так, что Бестужев на миг зажмурился. Ударенный не упал, лишь слегка колыхнулся со стулом. Опустив глаза, елейно протянул, щупая пухнущую на глазах скулу:

– Неаккуратно-с, Ермолай Лукич…

– Где Ванька Тутушкин? – рявкнул Мигуля.

– Впервые слышу о такой персоне…

Бестужев ожидал второй затрещины, но ее не последовало. Мигуля, взяв со стола спичечную коробку, высыпал из нее на стол некоторое количество спичек и сказал:

– Смотри внимательно, выродок…

Вслед за чем принялся брать по одной и аккуратно откладывать в сторону. И Шкряба, и Бестужев следили за его действиями с одинаковым недоумением. Когда перед приставом осталась одна-единственная спичка, он ухватил ее за кончик двумя пальцами и поднес к лицу Шкрябы:

– Видел? Вот так я в данном случае и работал. Сначала перебрал в уме всех, кто заведомо не мог прятать Ваньку Тутушкина, отсеял их, пересортировал… и остался ты у нас, одинокий, как каменная баба на кургане… Смекаешь? Розыском установлено: последним, с кем видели Ваньку, был Сережка Маз, в полпивной на Всехсвятской. А Сережка Маз любому понимающему человеку известен, как твоя подметка… И допрежь того у них с Ванькой дел не было, они, все говорят, и незнакомы были вовсе… А ушли вместе…

– Помилуйте, Ермолай Лу…

– Ма-алчать! – кулак Мигули заколыхался в опасной близости от угреватого обонятельного органа Шкрябы. – Вот этот индивидуй, чтоб вы знали, господин ротмистр, среди уголовного народа числится Иваном. Ежели перевести на ваши политические мерки, Иван – это как бы член ЦК нелегальной партии. Этакий генерал уголовного мира.

– Скажете тоже, Ермолай Лукич…

– Молчи, выползок, – сказал Мигуля не особенно зло. – Ты хоть знаешь, Филатыч, что тебя погубит? А твое известное кой-кому желание подобраться к верхам. Ну какого хрена тебе в верхах делать-то? Я ведь наслышан, как ты тихомолком пытаешься в секреты проникнуть… Чтобы поиметь с этого свою выгоду… Ты и Ваньку-то спрятал не по доброте душевной, не на деньги позарившись – охота тебе из него секретиков надоить… Губья раскатал на Ванькины секретики касаемо верхних… Эх ты, дурья голова, да кто ж тебе сказал, что у тебя получится?! Не зря давным-давно умными людьми подмечено: всяк сверчок знай свой шесток…

– Ермолай Лукич, вы б объяснили ваши претензии…

– Не допираешь? – искренне изумился Мигуля. – Всерьез? Ваньку нам изволь на блюдечке!

– Кто-то вас в заблуждение ввел…

– Ну, хотел я с тобой по-хорошему… – пожал плечами Мигуля. Достал из кармана нечто напоминавшее щипцы для сахара и кинул на пол. Судя по звуку, темный предмет был металлическим. – Что, зовем околоточного с понятыми? Чтобы приобщили сей предметик?

– Нечестно поступаете, Ермолай Лукич…

– А может быть, – согласился Мигуля. – Только дела обернулись так, что в честность играть некогда… – Он протянул руку, ловким движением сцапал со стола серебряную с чернью папиросницу Шкрябы, сунул Бестужеву. – Вот, господин ротмистр, обратите внимание на украшающие сие вместилище табака фигурки. Все они тут не просто так, а со смыслом… Бутыль казенной – «бутылка сгубила». Семейная пара за столом и рядом аист с дитем – значит «родителей не знаю, аист принес». Христово распятье перевернутое – «бог отвернулся». Чертячья рожа – «черт прислонился». А вот последняя фигурочка, крошечная корона, на их варначьем языке, на «музыке», означает, что Шкряба, изволите ли видеть, «коронован в Иваны». Вам, господин ротмистр, как офицеру политического сыска, эта корона, в точности повторяющая очертания российской императорской, неужели не дает пищи для ума и оснований для задержания господина Шкрябы?

Под его выразительным взглядом Бестужев не колебался. Покачав папиросницу на ладони, серьезно сказал:

– Как же, пристав… Субъект, столь нахально поместивший на предмете личного обихода точную копию короны российского императорского дома, заслуживает, чтобы его препроводили не под шары,[26] а прямиком в охранное отделение. И возбудили дело об оскорблении величества.

– Шутить изволите? – вскинулся Шкряба.

Но улыбка его была вымученной. Бестужев сухо сказал:

– Какие там шутки. Собирайтесь, господин Шкряба. Вы – человек с богатым жизненным опытом, не могли не слышать, что законы наши временами – как дышло, куда повернул, туда и вышло… Даже если я вас и не загоню в Акатуй, насидитесь по политической линии до-олгонько… Разумеется, если вы соблаговолите ответить на вопросы господина пристава, я постараюсь как-то недоразумение уладить… – и стукнул кулаком по столу: – Шутить со мной не советую, оглодыш!

– Господи… – протянул Шкряба, и по тону Бестужев понял, что партия ими выиграна. – Да зачем вам этот сморчок понадобился?

– Быстро, Шкряба, быстро! – грозно поторопил Мигуля. – Меня ты знаешь, а господина ротмистра вскорости узнаешь тоже… Это, – он кивнул на пол, на загадочный предмет, – да еще вдобавок оскорбление величества… Ну?

– Ванька в Овсянке, у Демида… – глядя в стол, вымолвил Шкряба. – Затаился там и деться никуда не должен…

– Ну, смотри, – удовлетворенно сказал Мигуля, поднимая с пола похожий на щипцы предмет. – Если соврал – пустим по Владимирке, как паровоз по рельсам, и надо-олго… Всех тебе благ!

– Чем вы его так застращали? – спросил Бестужев на улице.

– А вот… – Мигуля грузно залез в пролетку. – Извольте полюбопытствовать. Не доводилось прежде видеть?

На внутренней стороне лопаточек этих странных «щипцов» Бестужев сразу рассмотрел изображения обеих сторон серебряного двугривенного – четкие до идеальности.

– Вот в эту дырочку металл заливается, – пояснил Мигуля. – Продукт умелых рученек наших мазов, сиречь мошенников первой руки. И получается, доложу я вам, столь убедительная монета, что темный мужик не сразу и отличит, да и человек из общества примет за настоящую. Не люблю я, признаться, этаких методов, какие только что продемонстрировал, но обстоятельства таковы, что миндальничать и неудобно как-то. А вы молодцом, господин ротмистр, с маху подхватили мою мысль и хорошо подыграли, у него сердце в пятки ухнуло, хоть и храбрился, уж я-то его знаю, тварюгу, как облупленного…

…Мигуля хлопнул по плечу извозчика:

– Феденька, останови тут. С нами не ходи, справимся. Сделаем, господин ротмистр, так…

Во исполнение плана Бестужев открыто, посреди улицы подошел к невысокому заборчику, постучал кулаком в калитку, и, когда во дворе залилась бдительным лаем рыжая собачонка, встававшая на задние лапы на длинной брякающей цепи, а за отдернувшейся занавеской мелькнула чья-то физиономия, закричал:

– Открывайте, полиция! Кому сказано?

Продолжая барабанить кулаком в калитку, услышал сквозь яростный собачий брех и лязг цепи, как на другой стороне дома звонко распахнулось окно, послышался стеклянный дребезг – кто-то выпрыгнул столь поспешно и неосторожно, что выбил при этом стекло. Бестужев остался на месте, но стучать перестал. Потом из огорода послышалось:

– Порядочек, господин ротмистр, дело сделано!

С другой стороны дома показался пристав Мигуля, влекущий перед собой без всяких усилий человека с заломленными за спину руками. На ходу пристав громко и весело комментировал:

– Ишь, в окошко прыгать вздумал, нервная натура! Огорчительно мне, что этот народец нас до сих пор за дураков держит… – Чтобы не проходить в опасной близости от злившейся шавки, он лихо и непринужденно выломал пинком кусок забора, вывел пленного сквозь образовавшуюся дыру. Обернулся к окошку, за которым все еще маячила перекошенная физиономия: – Демид, ареопаг ты драный! Живи уж пока! Ты нас не видел, а мы тебя не видели… Шагай в пролетку, Ванька, с шиком поедешь…