Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Яков Кириллович. А ведь вы сами сказали – вы только что убили двух человек. А может, у них есть жёны? Дети? Старики-родители? Вы меня всё время стыдите – плохой Сталин, плохой. Убивает. Всех убивает. А сами?

— Верно, — согласился Гурьев. — Это очень, очень верно, Иосиф Виссарионович. Вы помните, почему Бог не разрешил Давиду построить храм? Он сказал: ты государь, ты полководец, ты собиратель державы. Но ты пролил столько крови, что тебе невместно строить храм Господу. И не разрешил. Понимаете, почему я не наследник и не могу им быть, даже если сильно захочу?

— Вы верите в Бога?

— А вы, Иосиф Виссарионович? Можете не отвечать. В этом нет, на самом деле, необходимости, — Гурьев махнул рукой и вздохнул.

— А наследник? — тихо спросил Сталин.

— Он ещё слишком юн, — покачал головой Гурьев. — Там посмотрим. Я чувствую, что мысль о наследнике вас захватила, Иосиф Виссарионович. Я прав?

— В каком-то смысле, — осторожно произнёс Сталин и повторил, немного другим тоном и чуть громче: – В каком-то смысле.

— Захватила, захватила. Это не удивительно, — Гурьев потрогал большим пальцем ямочку на подбородке. — Как и мысль спрятаться после смерти у наследника в тумбочке. Оставить наследнику правильные инструменты. Потому что идея-то – хороша. И посещала вас, Иосиф Виссарионович, не раз и не два. Но куда же обратить взгляд? Как быть? Ведь если меня боятся, то Наследника-то – должны будут полюбить. Иначе не заработает. Не стрельнёт. Что же делать? Кого же полюбят? Назначить наследником – быстренько-быстренько, поднятием рук на заседании Политбюро, — какого-нибудь Маленкова, Куманькова, Щербанькова, Гундосина? Наследник Великого Сталина – Сидор Хохряков, родом из деревни Большое Дышло, что в пяти часах езды от колхоза «Имени Двадцать лет без урожая». Да разве в фамилии дело? Это Сталин – заслужил, выстрадал право называться Сталиным. Кто посмеет вспомнить, что было до того, как Сталин стал Сталиным? Нет, не в фамилии дело, совсем не в фамилии. Ну, обзовётся Сидор Хохряков Исиодором Алмазовым – что это изменит? Только ещё хуже. Вся Россия прыскает в кулак, а весь мир – так и вовсе со смеху покатывается. И даже не столько смешно, сколько скабрезно это. Похабно. Вы потому и тянете, и гоните от себя эти мысли, потому что понимаете: похабщина, похабщина и цирк. Дешёвка. Фарс. Ничего не выйдет. С такими наследниками – ничего. Никто не поверит, не воспримет, не признает. Не полюбит. Да и сам товарищ Сталин не любит ни Куманькова, ни Хохрякова, ни всех остальных. Сказал бы я, что чувствует к ним товарищ Сталин, да не люблю таких слов произносить. Что же делать? Что, что? Не годится Хохряков. Не подходит. Не пляшет. То есть пляшет – но и дураку видно: именно пляшет, — самозванец-тиран какого-то клоуна вместо себя выставил. И знаете, что придётся этому вашему Хохрякову делать?

— Я слушаю, слушаю вас, Яков Кириллович.

— Ему придётся – для того, чтобы уверить всех в своей «законноизбранности» – нагадить на вашу могилу, Иосиф Виссарионович. Он будет кривляться, бить себя в грудь, рассказывая, каким ужасным монстром был великий Сталин, каким жутким, кровавым тираном. Как издевался над ними, верными ленинцами, как глумился. Как истреблял лучшие партийные кадры, как плевал на интересы державы, на страже которой стояли они, хохряковы и куманьковы. Плохой Сталин, плохой. Памятники посдёргиваем, бельё перетряхнём, грязь поищем – и найдём, найдём, да сколько! Видите?! Видите?! Смотрите! Ах, злодей, злодей! А я, Хохряков – хороший, хороший! Разоблачаю его, такого-сякого! Я – не по закону, не по чину, зато – по правде! Верьте мне, люди! И следующий за Хохряковым. И следующий. Даже вообразить себе – и то страшно, во что всё превратится. Труд всей жизни. И опять – смута за смутой, опять – все против всех, опять кругом – прах и мерзость запустения. Нельзя, нельзя такого допустить, Иосиф Виссарионович.

— Это мне понятно, Яков Кириллович. Хорошо понятно. И вам, я вижу, понятно. И вы предлагаете вашего наследника.

— Вашего, Иосиф Виссарионович, — поправил Гурьев. — Не моего, ни в коем случае, — вашего. Я не просто предлагаю его вам, Иосиф Виссарионович. Я предлагаю вам его нежно, трепетно полюбить. С первого взгляда. Одного только его – больше никого. Не меня – это уж точно. А вслед за вами его станут любить все остальные. Потому что ваш авторитет великого властелина может – и должен – сделать эту любовь всеобщей. А любовь, как уже установлено, самоподдерживающийся процесс, стоит его только запустить. В отличие от ненависти и страха. И то, чего невозможно добиться ни ненавистью, ни страхом, будет исполнено и совершено любовью. И освящено, и освещено – ею же. В том числе и вашей, потому что это правильно, хорошо и необходимо – любить творение своих рук. И сбудется, наконец, ваша главная мечта – вы окажетесь над схваткой, вы получите ту самую легитимность, которой у вас нет и не может быть. В Наследнике. В Царском Роде. Отныне и навсегда.

— А ведь я его даже не знаю, — печально произнёс Сталин, поглаживая ус. — О ком же вы говорите? Кто это?

— Да вы что, Иосиф Виссарионович?! — потрясённо захлопал ресницами Гурьев. — Да побойтесь же Бога, — за кого же вы меня принимаете-то?! Мы же с вами ещё не то, что к консенсусу – даже к тени его не приблизились. И вы уже хотите, чтобы я взял – и самую дорогую свою мечту, самую заветную думушку, кровиночку свою – вот так вот перед вами взял, да и выложил?! За ваши, Иосиф Виссарионович, красивые глаза, которые у вас, к тому же, не красивые, а вовсе даже страшные? Да за что ж это вы со мной так, Иосиф Виссарионович?!

— Ну хватит, хватит, — помахал Сталин перед лицом ладонью. — Одно из ваших условий я знаю. Вы хотите быть моим советником. Что ещё?

— Нет-нет, давайте сначала остановимся на этом. Советник, — Гурьев воздел очи горе и повторил, словно пробуя на вкус: – Советник. Это не горячо, Иосиф Виссарионович. Это так – тёпленько. Видите ли, какое дело. Я не могу быть вашим советником.

Вот теперь Сталин удивился. По тому, как прыгнули блики в тигриных глазах, Гурьев понял – на этот раз Сталина он достал. Зацепил.

— Почему? — с глубоким, неподдельным интересом спросил Сталин. — Это стыдно – быть советником Сталина? Опасно? Тяжело?

— Это и опасно, и тяжело, — вздохнул Гурьев. — Но не стыдно – конечно, нет. И совершенно не в этом дело. Нет, ну, действительно, Иосиф Виссарионович, — как вы это себе представляете? Вдруг, откуда ни возьмись, вырастает за креслом у товарища Сталина какой-то гладкорожий откормленный громила с оловянными буркалами, а товарищ Сталин заявляет: это, дорогие товарищи и соратники, большевики и коммунисты, мой новый советник – Яков Кириллович Энский, прошу любить и, так сказать, жаловать. Вы представляете себе, какая буря поднимется? Какая начнётся аппаратная игра, какие столкновения амбиций, какие шекспировские страсти! Зачем это?! И потом – как я уже говорил, меня не интересуют награды и привилегии.

— Допустим, вам действительно не бывает ни жарко, ни холодно, — кивнул Сталин. — Но вы, по-моему, не дух. Вам нужно есть, пить, спать. Где-то жить. Разве нет?

— Конечно, — вздохнул в ответ Гурьев. — Но зачем же быть при этом официальным советником товарища Сталина? Можно быть сторожем. Или принимать стеклотару. А к товарищу Сталину просто заходить поболтать. Никаких обязательств. Ни с моей стороны, ни со стороны товарища Сталина. Мы будем присматриваться друг к другу, проверять наши взаимные чувства. Разговаривать. Беседовать. О том, о сём. Обо всём. Товарищ Сталин будет знать, что Якову Кирилловичу от него ничего не нужно. И Яков Кириллович будет знать, что товарищ Сталин искренне заинтересован в том, чтобы, иносказательно говоря, жениться на Якове Кирилловиче – доказать ему свои абсолютные серьёзность, чистоту и глубину намерений. Чтобы Яков Кириллович ему поверил – и показал наследника.

— А вы не верите товарищу Сталину? — улыбка снова промелькнула в сталинских усах.

— И снова не в этом дело, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся в ответ Гурьев. — Дело в том, что ради награды человеку следует потрудиться. Даже великому Сталину. Только тогда человек – даже великий Сталин – будет относиться к награде так, как награда того заслуживает. И к себе самому тоже.

— Это верно, — кивнул Сталин, снова берясь за трубку. — Но ведь люди любопытны, Яков Кириллович. Даже товарищ Сталин иногда любопытен.

— Ещё бы, — покладисто кивнул Гурьев. — Конечно, товарищ Сталин не будет ждать у моря погоды и милостей от природы. Товарищ Сталин даст отмашку товарищу Ягоде, товарищу Берзину, товарищу Литвинову. И эти товарищи, конечно же, будут искать товарищу Сталину то, что спрятал от товарища Сталина злой, противный и ужасно недоверчивый Яков Кириллович. И даже, возможно, найдут. А может, и не найдут – это, опять же, неважно. Ну, найдут. И что? Заточат в каменный мешок? Убьют? А для чего?! Если Великий Сталин не объявит наследника – Наследником, не введёт в оборот в этом качестве – зачем он нужен? Кому опасен? Бессмысленно.