Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Почему?

— Потому что товарищу Сталину наследник куда нужнее, чем Якову Кирилловичу. Во много, много раз. Потому что от этого зависит дело всей его жизни. Поэтому – очень важно, чтобы товарищ Сталин заслужил наследника. Тогда он его увидит. И Яков Кириллович обещает товарищу Сталину – наследник товарищу Сталину очень, очень понравится. Понравится хотя бы тем, что сможет бестрепетно товарищу Сталину в глаза заглянуть. Он потому и находится сейчас далеко-далеко, чтобы все узнали, когда время придёт – ни в чём, ни в чём не замешан. Не царское это дело – навоз разгребать. И плохо, когда такое творить, кроме царя, некому. Но для того, чтобы всё получилось, товарищ Сталин должен понимать, и понимать очень хорошо: невозможно пришить живую голову к мёртвому телу и заставить его скакать. Надо подготовить почву. Поэтому товарищ Сталин будет с Яковом Кирилловичем иногда разговаривать. И с его друзьями он тоже будет иногда разговаривать. И даже иногда кое-что им разрешать – и никому-никому из своих тупых засранцев-прихлебателей, мародёров и бездарей, всех этих хохряковых-куманьковых, ничего не станет объяснять. Во-первых, потому, что он – Великий Сталин, а они – прихлебатели и засранцы. Во-вторых, потому, что бесполезно – к чему метать бисер перед свиньями? У товарища Сталина есть теперь цель – и не какая-то там вонючая троцкистская мировая рррыволюция. Что – разве важно товарищу Сталину быть не хуже Троцкого? Разве хочет товарищ Сталин выполнить «завещание Троцкого»? Помилуйте, — да зачем же?! Теперь цель гораздо реальнее. Великая держава, которая обеспечивает Великое Мировое Равновесие – одним лишь своим существованием. Срединная Империя. Не китайский муравейник с его церемониями, а настоящая империя – мощная, динамичная, с компактной, профессионально подготовленной и отлично вооружённой армией, с молодой, белозубой и яркой элитой, с самой передовой наукой и техникой, с великолепной сбалансированной промышленностью, с зажиточными крестьянами, а не колхозным быдлом, с грамотными квалифицированными рабочими, а не с рабами, прикованными к тачке. Постепенно, шаг за шагом. Не завтра, и даже не третьего дня. Но – неуклонно. И все будут знать – это сделал Великий Сталин. И его имя, и его дело будут жить в веках. Всё это он, Великий Сталин, а не какой-то там Яков Кириллович Энский. А Яков Кириллович – он будет тут, рядышком. Подставит плечо, протянет руку. Ну, и если кто-нибудь будет товарищу Сталину серьёзно палки в колёса втыкать – тогда, конечно, Яков Кириллович резво такого мазурика укоротит, на голову-другую. Есть у Якова Кирилловича такая слабость – любит он, в общем, сабелькой махнуть, особенно, если дело того требует. Как вам, а, Иосиф Виссарионович? Причем, что самое интересное – это ведь не я всё придумал. Это всё он, товарищ Сталин придумал. Это его мысли. Слова, конечно, мои, а мысли – его. Все-все. Уж за это я вам ручаюсь, Иосиф Виссарионович.

— Ну, хорошо, — Сталин на мгновение остановился, но тут же продолжил свой «бег». И медленно, размеренно повторил: – Хорошо. Яков Кириллович. Допустим, у вас действительно серьёзные, очень серьёзные намерения – да, это очевидно. Допустим, вы действительно верите в то, что говорите.

— А вы мне не верите.

— Не нужно меня перебивать, — тихо, но с явным неудовольствием проговорил Сталин. — Не нужно этого делать, Яков Кириллович. Я закончу свою мысль. Да, вы, очевидно, и не агент, и не шпион – вы для этого слишком умны и слишком себя уважаете. Это, действительно, повторюсь, очевидно. Хорошо. Вернуть себе, да и не только себе, свою страну – да, это, пожалуй, достойная вас задача. От каждого – по способностям, это очень правильно, очень. Ответьте мне, Яков Кириллович, на один вопрос. Кто отнял у вас вашу страну? Большевики? Ленин? Сталин? Кто виноват? Кто должен понести наказание?

— Фамилии, явки, адреса, — Гурьев вздохнул, трагически приподнял брови. — А я, в свою очередь, спрошу вас, Иосиф Виссарионович: чего вы ждёте от меня – ответа или каких-то гарантий?

— Гарантий? — удивился Сталин.

— Ну да, — Гурьев улыбнулся. — Гарантий личной неприкосновенности, например. Или уверений в преданности делу Ленина – Сталина. Не будет этого, Иосиф Виссарионович. Ни уверений, ни гарантий. А ответ будет. — Гурьев сжал пальцами гладко выбритый подбородок и потянул их пачки на столе перед собой новую папиросу. — Я допускаю: в это трудно поверить. Но – я не собираюсь никого обвинять. И ни с кем сводить счёты я тоже не собираюсь. Я говорю так гладко и спокойно потому, Иосиф Виссарионович, что не однажды и не одному человеку успел это объяснить. Взгляд на большевиков, как на «виноватых во всём» – до того смехотворен, что недостоин обсуждения вовсе. Вставать на чью-либо сторону – красных ли, белых ли – забава, которая взрослого человека в наши дни отнюдь не украсит. Когда виноваты все – невозможно встать на чью-то сторону. Когда виноваты все – не виноват никто. А когда никто не виноват – это значит, что все виноваты.

— Вот как, — Сталин остановился, подошёл к столу, отодвинул стул, сел. Выложил руки на стол, продолжая держать ими трубку, и, тяжело посмотрев на собеседника, повторил: – Вот как. Продолжайте, Яков Кириллович. Продолжайте. Я слушаю. Значит, по-вашему, все виноваты?

— Точно так, Иосиф Виссарионович, — все. И вы, и я, конечно же, в том числе. Поэтому сводить счёты и мстить – это сводить счёты с собой и мстить самому себе. А мы должны быть умнее. Да, большевики наворотили неведомо что, наломали дров – кто же будет с этим спорить. И ещё наломают – это уж как в России водится. Некоторые думают, будто на месте большевиков у них вышло бы лучше. А я – сомневаюсь, и сильно. И думаю, нет у нас времени на бесплодные споры о том, у кого вышло бы лучше – у белых без красных или у зелёных без синих. Двести лет русское общество боролось с самодержавием, и не было в этой борьбе ни правды, ни смысла, — ни с чьей стороны. Правда в том, что борьба эта закончилась взаимным уничтожением – то есть единственным, чем и могла закончиться такая борьба. Зло невозможно победить добром – только другим злом, под именем добра успешнее вербующим себе сторонников. И теперь, когда не осталось уже ни красных, ни белых, всё придётся начинать сначала. Россию. Империю – ибо Россия рождена империей и обречена ею быть на вечные времена. Но если вы думаете, будто я пришёл мирить остатки красных с ошмётками белых – вы опять ошибаетесь. Это произойдёт само собой, но несколько позже. Хотя, конечно же, не без усилий с моей стороны.

— Вы любите говорить загадками, Яков Кириллович, — покачал головой Сталин.

— А товарищ Сталин не любит загадок, — подхватил Гурьев. — И в этом я товарища Сталина очень хорошо понимаю. К сожалению, всего сразу без всяких загадок я рассказать не могу. Нужна соответствующая подготовка. И мне, и товарищу Сталину.

— А вы начните, Яков Кириллович, — мягко посоветовал Сталин. — Времени, как я понимаю, достаточно, а мысли свои вы чётко, легко излагаете, прямо слушать приятно. Вот, о борьбе русского общества с самодержавием – очень, очень здравая мысль.

— Да что ж в ней такого особенного? — удивился Гурьев. — Обыкновенная мысль, естественная, можно сказать. Помните, Иосиф Виссарионович, был такой царь – Пётр Третий? Тот, что изволил даровать «Указ о вольности дворянской». Этим указом родил прусский капрал не больше, не меньше, как русскую интеллигенцию. То самое «общество». Родил литературу с поэзией и музыку с живописью – и забил первый, можно сказать, гвоздь в гроб Российской Империи. Нет, нет, это не Фридрих его надоумил, — отнюдь. До такого иезуитского способа уничтожить Россию и сам господин Лойола[39] не додумался бы. Такие фортели, поверьте, только случайно в голову приходят, а если и нашёптывает их кто – так это не люди, а бесы, которым человеческая природа куда лучше, нежели нам самим, известна. Вы следите, Иосиф Виссарионович? Это ведь интеллигенция развоевалась – «служить бы рад, прислуживаться тошно». Создайте мне условия для службы, а я ужо подумаю – соизволить мне вам послужить или того, лучше в Париж, к кокоткам. Прежде о Париже и в ум не взбрело б – некогда, службу государеву справлять надобно. Но вышла вольность по указу безмозглого царя, коему наплевать было на Россию, и – пожалуйте бриться. И началась война с проклятым царизмом – в первую очередь за то, чтобы означенную «вольность» отменить не умудрились. Только самые совестливые из них задумывались: как же так – нас, дворян, от тягла избавили, а народишко – ещё пуще в ярмо запрягли? Несправедливо – надо, значит, и народ освободить. Освободить – да вот только не от себя самих, отныне бессовестных дармоедов, а от государства, от России, освободить. Вот куда их вольность вывернулась, вот как осознали они свободу. Вот кому Россия, государство, империя менее всего требовалась. А большевики – это, Иосиф Виссарионович, не причина, а следствие. Сначала – Чацкий с Печориным, потом – Базаров с Верой Павловной, а там уж и до Ленина с Троцким рукой подать. Но вот Иосиф Виссарионович Сталин – это уже явление совершенно иного порядка. Именно поэтому я тут у вас и сижу. В первую очередь потому, что сталинская партия – это не партия в политическом смысле слова. Это форма государственной службы. Но – заметьте, Иосиф Виссарионович: ведь служить не хотят. Получать, как за службу, очень даже желают, а вот служить готовы буквально единицы. Дворянской служилой закваски, что от Рюрика до Петра ставилась, хоть на полтораста лет хватило, а этих – без закваски – и на год не хватает. А что будет без Сталина – и вовсе представить страшно.