Кетополис: Киты и броненосцы - Грэй Грин

– Друг друга, балда!

Все захохотали. Мир был восстановлен. Ируду вручили кварту очищенной и вернули «дук-дук», стребовав поклясться усами, что против своих его более не обнажит. Бутылку пустили по кругу.

Потом они разгуливали по улицам, задираясь к прохожим, горланя непристойные песни, колотя в окна и ставни домов. Они не пропускали ни одного паба, ни одной самой зловонной забегаловки, и скоро даже Красавчик Энцо передвигался исключительно по кривой. К сожалению, «волы» им больше не попадались, не попадались и другие веселые компании. Кулаки же хотелось почесать просто чудовищно. Без доброй драки и грядущее посещение девочек казалось пресным. Когда они уже готовы были наброситься буквально на фонарный столб, им повстречалась еще одна любопытная парочка.

Сначала Джоу решил – это все те же аристо и «подземная». Однако, приблизившись, понял, что ошибся. Кавалер, несомненно, морской офицер, а девица… Девица походила на какую-то актрису. Но здесь в это время никаких актрис появиться попросту не могло.

«Стало быть, гризетка, – подумал Джоу. – Наверное, дорогая штучка. Интересно было бы испробовать, какова такая баба на вкус. Придется пугнуть морячка».

Он осклабился и потянул из кармашка «дук-дук».

– Прочь с дороги, шваль! – сказал офицер и выставил вперед руку. В кулаке торчал какой-то длинный предмет. Что именно, спьяну не разберешь.

– Бирманец! – заорали сзади. – Джоу, стой! У него пистолет!

– Бирманец Джоу не останавливается, – сказал он, поводя лезвием. – Меня железный кальмар не напугал, а тут… Эй, моряк, красивый сам собою…

Он сделал еще один шаг. Грохнуло. В правый бок словно ткнули острой палкой – и сейчас же по телу начала разливаться омерзительная слабость. Офицер продолжал оставаться на месте, поэтому Джоу повернулся назад. Следовало строго, очень строго спросить, кто из парней, черт возьми, валяет дурака?

Парни убегали. Последним бежал однорукий Ди. Его постоянно заносило в сторону.

Джоу плюнул им вслед. Трусы!

Мимо быстрым шагом прошли офицер с «актрисой». В сторону Ируд а они даже не взглянули.

– А… – начал говорить Джоу, но сразу же забыл, что намеревался произнести дальше.

Ноги почему-то отказывались его держать.

Джоу привалился к склизкой от плесени стене, медленно сполз на землю и сел, подтянув колени к груди. Голова кружилась, перед глазами колебались смутные силуэты. Разглядеть их все равно не было ни малейшей возможности, поэтому Джоу опустил веки. В боку, куда попала пуля, ощущались короткие пульсирующие толчки – наверное, это вытекала кровь. Ируд, по-прежнему не открывая глаз, стащил с головы котелок и вынул из него целлулоидную вставку. Без вставки котелок сразу потерял форму и твердость. Джоу смял его в кулаке и прижал к ране.

Толчки ослабли, и сразу смутные силуэты, так скверно видимые глазами, обрели четкость и объем. Странно, однако сжатые веки ничуть не мешали их разглядывать, скорей напротив. Это были горбатые киты. Они парили среди кружащихся снежинок, всплескивали длинными плавниками и беззвучно разевали пасти. Может быть, они пели, а может, дышали, радуясь обилию воздуха, которого вечно не хватает в глубинах. Потом киты все разом превратились в броненосцы, украшенные вымпелами, потом обратно. Потом Джоу почувствовал, как кто-то обнимает его за плечи. Он скосил закрытые глаза и увидел щупальце – такое же, как давеча в цеху. Щупальце обвивало тело Джоу, присоска сдавливала грудь, а один из крюков входил в бок. Ровнехонько в пулевую рану, непостижимым образом миновав и котелок, и руку. На конце у щупальца обнаружился слизистый отросток со ртом, похожим на раскрытого моллюска или женский орган. Рот страстным шепотом вещал об ужасном будущем человечества, где выживут только «сращенные» с механизмами андромехи, и предлагал Ируду, не теряя ни секунды, заменить кишечник шлангами.

Джоу брезгливо стряхнул щупальце с плеча, приоткрыл глаза и начал подниматься. Рассиживаться было нельзя. Пуля вроде бы прошла навылет, но кровь… кровь… Встать удалось со второй попытки. Он некоторое время стоял, отдыхиваясь и определяя, куда идти. Наконец сориентировался и, пошатываясь, побрел. У него имелась крошечная надежда, что толстуха Ванда дома и не спустит его с лестницы. В ушах шумел прибой и орали далекие чайки.

Вдруг сквозь шум пробился звонкий голос:

– Ого! Мама, смотри, кто это! Это же сам Бирманец Джоу! Во, набрался! Привет, Джоу! Познакомься с мамой!

Ируд сконцентрировал взгляд на двух маленьких фигурках, преграждавших ему дорогу. Одна была детской, другая – женской. Или бабской? Нет, решил Джоу, все-таки женской. Лица женщины было не разобрать. Вроде, миленькое.

Пацан был тот, фабричный.

– Селедка? – буркнул он. – Ты, что ли?

– А то!

– Какого дьявола вы тут бродите, мэм? – спросил Джоу женщину. – Красивым дамам сейчас лучше сидеть за крепкой дверью, под охраной мужчины с ружьем.

– Спасибо, у меня есть защитник, – парировала та и протянула узкую ладошку. – Кэт.

– Джоу.

Стоило отнять руку от раны, как пропитавшийся кровью котелок шлепнулся на землю. Головокружение сразу усилилось.

– Эй, да ты ранен, дружок! Ну-ка, обопрись, – скомандовала Кэт и подставила Ируду плечо. – Давай-давай, живо.

Мальчишка подскочил с другой стороны, начал пихать в ладонь Джоу носовой платок. Тот поймал его за шею и сообщил:

– Учти, селедка, за Бирманца уши оборву!

Мальчик покорно кивнул.

– Ну, тронулись, – твердо сказала Кэт.

Они сделали первый шаг. Ируд поймал языком кончик уса, втянул в рот и начал посасывать. Это придавало ему уверенности и сил. Почему-то рядом с этой маленькой женщиной Кэт, вовсе не похожей на его Козушку, Ируду очень хотелось быть уверенным и сильным. У уса был кисловатый привкус железа.

На севере, над Пуэбло-Сиамом, вспухли разноцветные зонты фейерверков. Звук дошел с запозданием, но хлестнул мощно. Так, что отдалось в ране.

Бум!

Потом снова и снова.

Бум! Бум…

Одиночество кальмара

Сказать по правде, Фласк был плохим поэтом, и небывалый ажиотаж, поднятый некоторыми исследователями вокруг «Одиночества кальмара», едва ли можно считать оправданным. То же самое можно сказать и о его художественных способностях – как иллюстратор[2] Фласк был чудовищен.

Устоявшееся мнение, что «Одиночество кальмара» является политической сатирой, также следует признать ошибочным.

Известно всем, что в ОкеанеЖивут чудовищные твариИ все, почти без исключенья,Способны вызвать отвращенье.Однако уделим вниманиеТому нелепому созданию,Что, будучи моим кошмаром,Зовется у людей кальмаром.

Кальмар резиновотелесен,В беседе мало интересен,Но в то же время он болтливИ вызывающе вежлив.В пучине вод запрятав тело,Не любит он сидеть без дела:Он ловит сельдь, лишь заскучает,И поит эту рыбу чаем.

К его убежищу в пучинеНе просто будет нам добраться,Но коль уж выпало так ныне,То все же стоит попытаться.Что ж, значит, нужно собиратьсяК тому, кто, если догадаться,Десятируким господиномВообще-то должен называться.

С собою много в батисфереНе унесешь на дно морское.Положим, секретер с собоюНе взять. Иль вот еще примеры:Не будем платье выходноеМы мять в костюмах водолазных,Что, безусловно, безобразны.Но – кое-что возьмем с собою.

Букет цветов, бутылку джина,Коробку сливы в коньяке.Зажав цветы в одной руке,Другой, поскольку мы – мужчины,Обхватим нежно дамы стан.И так – ко дну, где ОкеанЗаменит небо над главою,Став бездной нежно-голубою.

Что ж, в результате сей прогулкиВ глубины вод погружены,Где к чаю приготовил булкиКальмар – хозяин глубины.Однако ж люди – не селедка,Ему гостинцев припасли.К нему мы на своей подлодкеНе просто так ведь доплыли.

Ну, в общем, славно посидели,Вполне душевный вышел ужин.Конфеты все почти поели,И час пришел проститься уж.Он, глядя на букет азалий,Вздохнет: «Caputca mai folga!»[3].Печальный взгляд из ламинарийВас провожает очень долго.

Нашел покой в стеклянной призмеДесятирукий царь глубин.Он там сидит совсем одинИ поглощает формалин.А посетители глазеютИ тычут пальцами в него,Мол, посмотрите, каковоЧудовище!

А он краснеетИ прячет злобные глаза.В своем бессилье он прекрасен,Как шторм, когда гремит гроза,Играют волны с ветром властным.Он помнит, как из толщи водСмотрел на буйство и гордился,Что океан – его феод,А ныне – формалином спился.

О, одиночества кошмар!О, несвобода заточенья!

Он помнит, что еще кальмар,Но все же близится забвенье.И вот он спит. И видит сныО том, как темными ночамиИз мрачных вод, из глубиныОн возвращается к началу,Когда бездарные киты,Что тоже мнят себя царямиИ любят говорить на «ты»,Хотят повелевать морями.Поднимется кальмарий родИ силою своей ударит,И сам Кальмар откроет ротИ поглотит безумных тварей.

Но вот беда – он одинок.Сидит в своей стеклянной банкеИ ждет, когда наступит срок,Воспрянут водяные замкиИ опадающей струейОбрушатся на злую сушу,И он отправится домой,Свой плен стремительно разрушив.

Но тщетны монстровы мечты,Мы не затем ныряли в воду,Чтоб ничего из той водыНе вытащить для несвободы.И нам безумно повезло,Что от прихваченного джинаКальмара быстро развезло,Его добыли из пучины.

Так пусть себе сидит один,Чтоб мы ему с научной цельюДавали только формалинИ не кормили его сельдью.И бросит глупые мечтыО бунте и освобожденье,А в море гордые китыПоют. Ведь их прекрасно пенье!

Песни китов: история художника