Веллоэнс. Книга первая. Восхождение - Андрей Шумеляк

– То бишь?

– Нас рано или поздно найдут.

Авенир сжал кулаки, так что костяшки пальцев побелели, шумно выдохнул, ударил по столу:

– Да и ладно. Авось здравы будем. Куда податься-то, надоело пылью дышать!

Пармен выкатил глаза, сморщил нос.

– Где хозяин? Спросить, как к мудрецу попасть. В любом городе есть хоть один

мудрец, который знает ответы на все вопросы.

Корво расплылся в довольной улыбке:

– До вечера все турмы в подвалах. После ночи отходят. На улице лишь рабы да

бродяги. Из них никто про мудреца неимает.

Чернявый поднялся, зевнул:

– Все одно. Надобно на свет. Земли осмотреть надо. Может, что вкусное

найдем.

Растреножили коней, муравит выполз на голос. Жертвенник обгорел, от

несчастных не осталось и пепла. Идольское дерево за ночь подросло, распустило

алеющие цветки. «А какого еще могут быть цвета, если поливают кровью» – от

вчерашних воспоминаний Пармена замутило. Солнце стояло в зените, в городе

тихо, даже пташки умолкли, спрятались от дневного жара. В мареве расплывались

горы, Турмага крепко в них вросла. Корво говаривал, что местные навлекли на себя

проклятие, раскопав древний артефакт и попав в немилость демона-стража. Авенир

морщился – глаза слепило, пыль забивала ноздри, пробовал дышать ртом, долго

потом отхаркивался. Повязал на лицо тряпицу, стало легче.

Копыта мерно стучали по мостовой, скреблись лапки муравита. «Здесь все из

камня – дороги, дома, даже жители» –чаровник потер лазурит во лбу. Добрались до

невысокого здания – приземистый широкий ангар отливал синевой, – волхву оно

показалось странно знакомым – очень уж похоже на обиталище старосты Роуэльда.

Может и сейчас еще кряхтит, да чай распивает с другом, если кондратья не хватила.

Повеял ветерок, пахнуло потом – горьким, крепким, как самогон деревенского

старосты. Корво обернулся. К ним приближалось существо – полутурм-

получеловек. На две головы выше рыжебородого, под бровями в черных глазницах

вспыхивают злобные искры, под сероватой шкурой формируются каменные

пластины, кое-где уже протерли кожу. Голова переходит в плечи, огромный кривой

рот венчают толстые пунцовые губы. Монстр сжимал в руке плоский, похожий на

дубину, кусок скалы.

Бородач, не дожидаясь нападения, стремительно кинулся на врага. Переверт

оказался проворен, взмахнул глыбой, снеся воина.

Корво резко поднялся, с щеки содрана кожа, шелом слетел, со звоном

прокатившись по мостовой. Презрительно сплюнул:

– Продажные наемники. Душу отдадут за каменную шкуру.

Авенир подыскивал заклинание, руки дрожали. Когда бились со змеем,

отступать было некуда, да змей толковый оказался. А этот дурной, так пришибет,

без разбору – да и проймут ли такого огонь и молния? Пармен выхватил кинжалы, но тоже понял, что его сталь этому булыжнику не вредна, угрюмо вложил в ножны.

Мужичина подбежал, увернувшись от глыбы, дал плечом под дых. Великан

покачнулся, руки выронили оружие, тут же сцепились в замок. Хрустнули кости, Корво ощутил слабость, в глазах темнело, во рту появился соленый привкус. Вдруг

резко дернуло, брызнули слезы – грохнулся на камни подбитым боком. Сверху

навалился глухо рычащий переверт. Дыхание остановилось, каменную морду

противника окутал туман.

Щеки горели, голова налилась свинцом. Тело ломит, словно кубарем катился с

горы, а потом еще и горой сверху… Охнул – зубы разжали, влили что-то горькое.

Взор просветлел, Корво увидел друзей. Они находились в ангаре, прохлада приятно

остужала тело. Торс плотно перевязан тряпками, на плече какая-то пахучая

зеленоватая масса, клейкая – похожа толи на болотную жижу, то ли на сопли.

Опасливо огляделся – кольчуга с фальчионом, кушаком и одежей сложены

неподалеку, волхв рассматривает исписанные стены. Пармен пихает баклажку с

гадостным пойлом.

– Коровыч, ну надо. Пей, поправляйся.

С усилием сел, сделал глоток. К горлу подступило, заставил проглотить. Еле

сдержался, чтобы не скривиться – мужчине не подобает быть брезгливым. Тупым, смешным, суровым – да, но не брезгливым. Чернявец смотрел заботливо, боялся

потерять соратника.

– Ничо ты этого…

– Переверта? Ничего не помню.

– Ну этого… Да… Мы ему ноги бечевой… и свалили. И то, подвезло. А ты

голыми руками. Оказалось – есть шея.

Корво приподнялся, шатаясь, на четвереньках пополз к облачению. Пробурчал

– Пармену показалось, что с гордостью:

– Эти переверты… Поганый род. Не хотят быть людьми, все норовят в кого-

нить перекинуться. Особенно турмы-переверты. Песок жрут, пьют кровь с

жертвенника.

– А от нас чего надо было?

Авенир устало протянул:

– Чем больше убьет, тем чернее душа. Тем быстрее обернется.

Бородач кивнул:

– Ага. Только дуреют, изверги. От турма им пользы нет (да и не одолеть), вот

на людей и кидаются, бывает, друг друга заламывают. Из десятка желающих один

остается, другие каменеют. Турмы хоть и твари, но мирные – если к ним в город и

душу не лезть, даже торгуют с людьми, разговаривают. А этих никто не любит. Да

и кто перебежчиков уважать станет?

Волхв открыл котомку, достал книгу:

– В ангаре силы быстрее восстанавливаются. До вечера прождем, потом к

Нюкру.

– Добро. До Луны бы успеть. Сегодня ритуальная ночь пуще прежней –

полнолуние все-таки, ведьмины пляски.

Нюкр уже покрылся серой пеленой, глаза расширились. Увидев гостей,

бесстрастно произнес:

– Горница готова, отдыхайте. Я как раз ухожу.

Авенир огляделся:

– Хмуро тут. Горе какое, хозяин?

– Ритуальник идет – турмы в это время только ночь привечают, днем худо нам.

До темени бережемся в подвалах.

Троица прошла в просторную комнату. Палати устланы, чисто, прибрано –

хороший хозяин, этот Нюкр, заботливый. Корво сбросил сапоги, рывком снял

перетягивавшие тело бинты, стянул кольчугу. Торс изрисован полосками ссадин, левый бок от подмышки до пояса в желто-зеленых шишках. Потрогал ушиб, поморщился:

– Пару ребер всего. К завтрему уже почернеет, через неделю сойдет целиком.

Так, щекотнул малость, этот еще маленький попался.

Авенир усмехнулся:

– Ну да. Так испужался дядьку Коровыча, что пополам его сломал. Как кровью

плевался, уж и не помнишь?

Бородач насупился, хрюкнул в грудь:

– Старею, вестимо. Уж и память худа стала.

Пармен елозил на кровати. Лег. Повернулся на бок, на правый. Потом на

левый. Естество клокотало, бурлило, внутри распирала ярость, из сердца рвался

наружу нечеловеческий рык. Открыл глаза, взглядом щупал в сереющей горнице

потолок. Маленький муравей деловито пробежал по камням, исчез в трещине.

Цыган присел, направился к двери. Та открылась, не скрипя, шарниры лоснились

от жира, что расплылся по косяку, образовав на полу чернеющую лужицу.

Почувствовал, как ногу что-то держит, в темноте зацепил перевязь.

Постарался поднять и чуть не взвыл от резкой боли.

– Куда?

Корво зажал лодыжку. Держал двумя пальцами. Пармен махнул рукой.

Бородач ухмыльнулся, чуть сдавил. Цыган жалобно испустил воздух, на шее

вздулись вены – так вопить охота, а надо быть мужчиной. Процедил:

– Не спится. От твоего храпа на три версты все издохли. Да после ужина живот

пучит. И горло саднит – простыл видать.

– Так куда?

– Пойду воздухом подышать. Вам лучше, чтобы вышел.

– На праздник значит. Оргийничать захотелось, молодая кровь, горячая. Иди, коль шкуру не жалко. Скоро луна в полный круг войдет, на ритуальнике как раз

самое пекло.

Воин разжал ногу. Пармен, хромая проковылял до выхода, скрылся в черной

ночи.

Потирая опухшую лодыжку, добрался до площади, спрятался на чердаке

ближайшего домика. По кругу горели костры, во мгле сборище похоже на

бурлящую серую массу. Квадратные стражи бьют огромными кулаками по

натянутым на каркас шкурам, гул барабанов невидимой стеной давит на лицо. В

темноте копошащиеся турмы хватают друг друга, заваливают, скрежещут

гранитных пластин. Изможденный жрец лежит под жертвенником, на котором

извиваются, корчась от ужасных шипов, новые молодые юноши и девушки.

Открывают рты, но сорванные связки не издают звука. Сверху, из тонких отверстий

кувшинов на обнаженные истерзанные тела падают раскаленные капли, шипя,

застывая на коже черной коркой. Юноша закрыл глаза, отвернулся. Сердце

сжимало стальными иглами, от страха перехватывало дыхание, по щекам катились

крупные соленые валуны. Он сидел и смотрел. Боязнь сменилась ненавистью, в

животе пыхнуло жаром, от напряжения и злобы задрожали руки, а глаза налились

кровью. Внезапно накатила волна колючей, горячей боли, площадь и костры

размазало цветастым пятном, бой барабанов исчез. Пармен падал в темноту.

Глава 25. Кровь на небе