Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Действительно, кроме самого Аввакума с женой и четырьмя детьми для помощи по хозяйству ехала с ними племянница Анастасии Марковны, Маринка, молодая девка, что по причине смерти родителей с малолетства жила в семье протопопа. Все ласково называли ее Марусей, на что она немало не обижалась. И хотя страдала она обычной для ее возраста ленью и желанием подольше поспать, не умела содержать хозяйство в чистоте и порядке, но дети привязались к ней за мягкость и незлобивость и не желали менять ни на кого-то другого.

А деток своих в Протопоповой семье почитали, чуть ли не как святых угодников, потакая и многое им прощая. Аввакум, выросший в строгости и под частыми затрещинами скорого на расправу грозного родителя, хорошо помнил детство свое и может потому лишь грозился проучить сыновей за шалости, но ни разочка руку на них не поднял. Первенец, Иван, рос парнем смышленым и рано стал учить азбуку, пробовал выводить куском угля непонятные каракули на приспособленной для того сосновой доске.

Но Аввакум относился к тому из-за вечной занятости своей без особой ревности, полагая, что все должно прийти само и в свое время, когда возникнет в том потребность. К своим девяти годам Иван дорос отцу до плеча, но был по-мальчишески худ и пока еще слабосилен. А вот нравом пошел в отцовскую породу, любил верховодить, за что часто получал синяки от своих ровесников, не терпящих подобного проявления превосходства от поповского сына. Он с малолетства проявлял необычную привязанность ко всякой животине, постоянно приносил в дом приблудных щенков, а то и новорожденных слепых котят, из глупого сострадания или по иной причине не утопленных кем-то из соседей.

Правда, отец, понимая, чтоб без кошки котята вряд ли выживут, приказывал отнести их обратно, но Иван прятал их где-то в укромном месте, пытался выхаживать, но через какое-то время становился вдруг тих и задумчив, из чего можно было заключить, что хлопоты его оказались пустыми и бедное животное без должного питания наверняка околело, не перенеся разлуки с матерью. Но проходил срок, и Иван забывал о потере и вновь где-то пропадал с утра и до позднего вечера, чаще всего, подружившись с кем-то из состоящих при хозяйских лошадях конюхов, помогал чистить в стойле, запрягать коней в телегу, чтоб потом попросить из рук своего знакомца вожжи и проехать, гордо помахивая кнутом, мимо собственного дома. Несколько раз он заводил с отцом разговор о покупке коня, но Аввакум лишь отмахивался, считая, что и без этой обузы ему забот и так вполне хватает.

Второй их сын, Прокопий, а все его звали не иначе как Проша, рос ребенком замкнутым и малообщительным. Недавно ему исполнилось пять лет, но редкого когда улыбка освещала его худенькое личико, словно был он на что-то обиженным, чем главным образом и отличался от своего старшего брата, хотя внешне они были очень схожи. Сама Анастасия Марковна объясняла это тем, что до него у них рождались еще двое детей, умершие по разным причинам в недельном возрасте, едва окрещенные, а потому она очень боялась будущих родов, что наверняка и сказалось на Проше.

У многих женщин, потерявших детей в малолетстве, страх за благополучное рождение и судьбу следующего дитяти оставался на всю жизнь, и бороться с этим было бессмысленно. Потому Марковна в случае любой, даже самой незначительной, Прошиной болезни буквально места себе не находила, звала тайно от мужа знакомых знахарок, поила его разными настоями и не давала, как говорится, ветерку дунуть в его сторону. Аввакум же, уповавший главным образом на молитвенное заступничество, читал в храме акафисты и подолгу у себя дома не вставал с колен перед образами. Когда Прохор начинал поправляться, то и отец сам светлел лицом, и жена молодела на глазах, все это время переживавшая не только за сына, но и за мужа, изнуряющего себя дольше обычного постом и молитвенным бдением, буквально валилась с ног от напряжения и усталости.

Но проходил год, за ним другой и в аккурат на день Ивана Купалы у них родилась девочка, нареченная Аграфеной, а по русскому обычаю звали ее Агриппина, или просто Гриппа, Грипушка, Грипочка, Грибочек. Была она светловолоса, но глаза имела карие и кожу более смуглую, чем у братьев. Аввакум часто подшучивал над женой, что это все благодаря ее отцу, бывшему заправским кузнецом, у дочери такой цвет глаз и кожи. «Батюшка твой дюже прокоптился в кузне своей, оно внучке его и передалось». Марковна отшучивалась как могла, радовалась своему малому счастью и ждала, когда из дочери вырастет достойная помощница, чтоб можно было хоть часть забот переложить на нее.

И уже перед самой отправкой в Сибирь Анастасия Марковна благополучно родила третьего сына, нареченного Корнилием. Аввакум в это время находился в заточении в подвалах Спасо-Андроникова монастыря, и даже крестины сына пришлось проводить без него. Верные люди тайно передали ему о том, и он, как зверь в клетке, рвался на волю, проклиная мучителей своих, лишивших его даже одной из самых радостных минут в жизни, присутствия при наречении имени очередному наследнику.

Когда же ему объявили патриаршее решение об отправки в сибирскую ссылку и на несколько дней отпустили пожить дома, то он, не сдерживая радости, летел со всех ног к семье, где первым делом расцеловал жену, дочь, прижал к себе обоих старших сыновей, смущенных столь явным проявлением ласки обычно сдержанного в чувствах отца. А потом, осторожно ступая, подошел к люльке, где спал младшенький, внимательно вгляделся в сморщенное личико и, не решаясь взять того на руки, лишь глубоко вздохнул и тихо спросил, обращаясь к Марковне:

— Как же вы тут без меня останетесь?

Хотя и знал, что она будет возражать ему, противиться, но не ожидал что та столь непреклонно заявит в ответ, твердо глядя ему в глаза:

— Не бывать тому. Одни без тебя не останемся. Коль в радости вместе, то в беде и подавно. Не возьмешь с собой, пешком следом отправимся, покуда сил хватит. Ты меня знаешь, мое слово нерушимо.

Как же, он знал ее слово. Знал и то, что ни разочка не нарушила супруга решения своего, и в таких случаях спорить с ней было бесполезно. Но попытался все же возразить, пробовал убедить, как трудно им будет с малым дитем на руках, сколь долгая дорога их ждет, какие морозы бывают в Сибири. Но Марковна даже слушать не хотела, а, усадив его за стол, уже накрытый заранее в ожидании мужниного возвращения, отправила детей на улицу, а племянницу Марину зачем-то в амбар и принялась перечислять, что нужно в первую очередь взять с собой из одежды, съестных припасов и куда что укладывать.

Аввакум было решил оставить уговоры до завтра, тем более что усталость после полуголодных дней, проведенных в заточении навалилась вдруг на него, и он чуть не заснул прямо за столом. Но когда на другой день проснулся, увидел женины приготовления, пришедших помогать знакомых женщин, то ему вдруг совсем расхотелось говорить на эту тему. Да и понимал он, что права Марковна, поодиночке им еще хуже будет, а вместе, Бог даст, переживут очередное испытание в смирении и молитвах. Так и не удалось ему переубедить жену, а потому выехали вместе, и теперь их заботы были всецело посвящены пригляду за детьми, чтоб были сыты, тепло одеты, не мерзли в пути.

…Неизвестно как, но о том, что в ссылку везут человека, выступившего против патриарших новшеств, местный народ узнавал задолго до появления в их краях самого Аввакума. И на многих постоялых дворах к нему незаметно пробирались скорбного вида мужички, безошибочно выделяя его из числа других приезжих, и, улучив момент, шептали, что ждут его вечером в местном храме, чтоб отслужить молебен по прежним, дедовским, канонам, а потом и поговорить, как им жить дальше. Никому из них протопоп не отказал и, как только ночевавший обычно рядом с ним Климентий засыпал, осторожно выбирался на улицу, где его уже ждали и отводили к местной церкви. После службы все собирались в трапезной или ином месте и иногда до утра вели долгие беседы о грядущих переменах и как можно им противостоять.