Чужой помады след - Татьяна Брукс

– Давай телефон. Буду звонить.

Гудки в трубке телефона раздавались довольно долго. Потом телефон клацнул, крякнул, и на другом конце провода сонный мужской голос просипел:

– Але…

– Здравствуйте.

– Зрассе… Вы кто?

– Иван, вы, наверное, меня не знаете… Может, даже вообще не знаете о моём существовании… Меня зовут Надя. И, похоже, что я – ваша сестра…

– Блин, прям бразильский сериал какой-то… Это до утра подождать не могло? Вы уверены, что попали туда, куда хотели? У нас тут ночь. Полпервого…

– Правда? Ой, извините, а мы тут считали, считали и все-таки ошиблись… Вы уж простите нас… А Петрова Елена Николаевна тут живёт? Я могу с ней поговорить?

– У матери нездоровое сердце. Не хочу её волновать на ночь глядя. Попробуйте позвонить завтра. Но я не уверен, что она захочет с вами… сестра… разговаривать, – и положил трубку.

Надя глазами, полными слёз, посмотрела на мужа.

– Он бросил трубку.

– Я же говорил, что не надо звонить.

– Ну уж нет! Вот теперь-то я точно поговорю с ней, а потом поеду и всё выясню. Тем более что он сказал позвонить завтра утром. У них, оказывается, полпервого ночи сейчас.

– А, тогда это как-то объясняет его недовольство.

– Все, Богдан, едем покупать билеты.

– Ага. Щассс… Мне сначала отпуск оформить надо. У меня двенадцать дел в производстве.

– Ну так оформляй. Или я поеду одна.

Надя нетерпеливо потерла одну ладошку о другую.

– А тебе что, не надо отпуск оформлять?

Богдан подошёл к жене сзади, обнял, взял её холодные ладошки в свои – горячие и, прошептав: «А одну я тебя никуда не отпущу», – поцеловал в тоненькое полупрозрачное ухо.

Надя прижалась спиной к его крепкому плоскому животу. Поцеловала палец руки, в которой он держал её ладонь.

– А я без тебя и не поеду никуда, – прошелестела в ответ.

Плавно, как бы нехотя, повернулась к нему лицом.

– Пошли в постель…

– Так рано ж ещё…

– Так и я же не сказала, что спать…

Через несколько дней после телефонного разговора с Еленой Николаевной, которая, хоть и нехотя, но не отказалась встретиться с дочерью, Надя и Богдан наблюдали проносящиеся мимо окна скоростного поезда Киев – Энск ноябрьские пейзажи. В это время года оформить на недельку отпуск оказалось просто даже для Богдана. А Надя организовала себе творческую командировку, справедливо решив, что в любом городе, независимо от того, большой он или маленький, найдутся новости, люди или будут проходить какие-нибудь мероприятия, о которых можно будет написать репортаж.

Пейзажи, которые мелькали за окном, особой радости не приносили. Черно-белые поля, холмы, деревья, серое небо. Сгорбленные, кутающиеся в тёмные одежды люди с нерадостными лицами. А чему радоваться? Холодно, голодно, бедно.

В поезде душно и грязно. Люди с мешками, сумками, баулами сновали туда-сюда, ругаясь и злясь. В купе плацкарта, где сидели Надя с Богданом, протиснулась толстая женщина с пузатыми корзинами и баулами, за ней – худенький солдатик с тощим рюкзаком.

– Здесь не занято? – смущённо спросил солдатик.

– Садись, садись, чего спрашивать. Вишь, не сидит никто. Только я внизу.

Баба была прямой противоположностью молодому человеку. Огромная, наглая, громкая.

– Анатолий, – представился солдатик, протянув Богдану руку.

– О! Анатолий! Профессор, что ль? Нет, чтобы просто сказать: «Толик», а то – Анато-о-лий… Подумать только, какие все важные стали…

– А вас, женщина, как зовут? – Богдан хотел остановить недовольное бормотание скандальной старухи.

– Какая я тебе женщина? – вопреки ожиданиям взвилась она. – Мамаша тебе женщина, а я – Галь Ванна… Женщина… Ишь, научились…

– Давайте я вам помогу, Галина Ивановна, – не оставлял попытки успокоить скандалистку Богдан.

– Ну, помоги, помоги… – поостыла на время баба.

Богдан поставил объёмные тяжёлые корзины в ящик под нижним сиденьем. Он хотел сунуть туда и грязную вонючую сумку размером с добрый чемодан, но старуха заартачилась:

– Нет. Это я с собой…

Она уселась возле окна и поставила возле себя этот дурно пахнущий несвежей селедкой баул так, что никто возле неё сесть уже не мог. На противоположной скамейке сидела Надя. Она придвинулась поближе к окну. Богдан сел рядом с ней.

– Присаживайтесь, Анатолий, – пригласил Богдан, придвинувшись поближе к жене.

– Спасибо.

Он сел, вытянув одну ногу перед собой.

– Ты чего это свои копыта расставил? Не пройти, не проехать! – тётке явно было скучно сидеть молча. Она жаждала скандала.

– Галина Ивановна, успокойтесь, пожалуйста. Вы же сейчас выходить никуда не собираетесь? А когда вам надо будет, мы подвинемся, – теперь Надя попыталась успокоить её.

– Подвинутся они… – лицо её стало наливаться пунцом, дыхание становилось хриплым, жирное тело колыхалось в такт движущемуся поезду.

– Ничего… ничего, – потупил глаза Анатолий. – Я встану, если надо. Просто у меня нога не сгибается… То есть… там… нет ноги…

– Ой божечки! А как же? Молодой, а ноги нет! – вдруг сочувственно воскликнула толстуха.

– Из Афгана?

Богдан уже давно разглядел медаль за отвагу, которую Анатолий смущённо прикрывал тонкой курточкой. У него самого была подобная. За Чернобыль.

– Да.

– Домой?

– Домой, – почему-то тяжело вздохнул солдатик.

– Меня зовут Богдан, а это моя жена Надя, – протянул Богдан руку советскому солдату-дембелю.

Говорят, что в поезде люди становятся разговорчивыми. Они думают, что доедут до своей остановки, выйдут и никогда в жизни уже не встретятся. Что случайному попутчику можно рассказать самое сокровенное. А что? Может, и так. Сколько таких мимолётных встреч бывает в жизни? Пройдёт мимо, заденет легонько плечиком или просто обдаст дыханием и пойдёт себе дальше. И сколько несостоявшихся поворотов судьбы, упущенных возможностей от нашего невнимания к случайному…

– Надя? Надежда Ярош?

– А вы что, Анатолий, меня знаете?

– Господи, да кто ж не знает знаменитую журналистку Надежду Ярош? Как же я рад с вами познакомиться, – потянулась рука для крепкого дружеского пожатия.

Богдан скромно заулыбался, а у бабы, сидящей напротив, глаза полезли из орбит от удивления. Оказывается, она едет в одном купе со знаменитостью!

– И чем же эта пигалица знаменита?

– А эта пигалица… – Анатолий сглотнув, сделал ударение на обидном слове, – рискуя своей жизнью, собирала информацию о героях Чернобыльской аварии, практически ценой своей жизни. Эта пигалица рассказала всему миру о героях, которые спасали страну, а возможно, даже и весь мир. Она получила смертельную дозу радиации и победила рак. Перед этой пигалицей готовы преклонить колени мужчины, побывавшие в горячих точках, – голос пронзительный, звенящий.

– Ой, да не такая уж я и знаменитая, – смущённо пролепетала Надя. – Просто делала то, что должна была… Вы же тоже, вот, в Афганистане воевали.

– Я – другое дело. У меня выхода не было. Попал туда с первым контингентом из Венгрии. Кто ж знал, что желающие поехать служить «на юга» попадут прямо на войну. Уже в Термезе это поняли, когда увидели самолёты, доставляющие на Родину груз «200». Мы ведь давали подписку о неразглашении… А вы могли не ехать. И вы, Богдан Юрьевич, тоже могли дома остаться…

– Я не мог… – покачал головой Богдан, – не мог…

– Я читал о том, как вы поймали того, кто разграбил дом лейтенанта Правика. Вы там, в Чернобыле, познакомились?

– Нет, – Надя смущённо опустила голову, – мы раньше знакомы были.

Темнело, и по всему вагону включили лампочки, которые, впрочем, почти никак не повлияли на освещение ни в вагоне, ни в купе, настолько они были слабыми, киловатт пятнадцать, и засиженными мухами.

Скандальная женщина попритихла. Она смотрела на молодых людей, сидящих перед ней, и ей было стыдно. Она не знала ни знаменитую журналистку Надю Ярош, ни этого загадочного лейтенанта Правика, ни того, что они совершили. Своих троих сыновей она от армии отмазала. Теперь пожинала плоды слепой материнской любви: один сын спивался, второй – коротал свой срок в местах не столь отдалённых. И только один, самый упрямый и, как ей казалось, приносивший одни разочарования, сын стал нормальный человеком. Хотя степень нормальности тоже понятие неординарное – зависит от точки зрения человека, который эту нормальность пытается определить. Сама женщина всегда считала ненормальным именно его, своего младшего сына, упрямого и независимого. Узнав, что мать сделала все для того, чтобы его не взяли в армию, он ушёл из дома. Уехал из села, в котором они жили, в город и устроился на работу на завод. Выжить в городе было тяжело. Зарплаты еле хватало на то, чтобы заплатить за жильё, но мальчишка чувствовал себя неполноценным оттого, что все его друзья, вернувшись из Армии, смогут гордиться тем, что прошли эту школу становления мужчины. Им будет о чем рассказать. У них будут армейские альбомы с фотографиями, которые они бережно оформляли в казармах с трепетом и любовью, они женятся на девчонках, которые их дождались. Ему нечем будет гордиться, не о чем будет рассказывать. Поэтому через год упрямый мальчишка сам пошёл в местный военкомат и попросился в армию. В десантные войска. Туда, где тяжелей. Просьбу его удивленные офицеры удовлетворили, и оттуда он вернулся возмужавшим, сильным и уверенным в себе молодым человеком. Вспомнив всё это, женщина приумолкла.