Чужой помады след - Татьяна Брукс

3

– Сердце-е-е… как хорошо, что ты тако-о-ое-е-е,Спасибо, сердце-е-е, что ты умеешь та-а-ак люби-и-иить!

Если бы мы могли увидеть эту странную древнюю старуху, напевающую во весь голос знаменитый утёсовский шансон, то подумали бы, что она не в своём уме. Одета – умора: белая в красный мелкий цветочек безрукавка и, наоборот, красные в белый цветочек капри, на шее – жёлтый легкий шарфик, на ногах – зелёные сандалии. Она пела, вальсируя и кружась. Лицо сияло радостью, а зеленые глаза, которые она время от времени закатывала от удовольствия, излучали такое тепло, что казались горячими. Растрёпанные редкие цвета снега волосы шевелились от движения.

– Ты хоть бы причесалась, если уж прилично одеться не можешь.

Холод в голосе и взгляде молодой особы, пренебрежительно уставившейся на веселившуюся старую женщину, выдавал нетерпение.

– Ты не понимаешь. Это стиль такой – «художественный беспорядок» называется. Он подходит к моему костюму и к моему настроению.

– Да уж, переливаешься всеми цветами радуги.

– Bom и я говорю: настроение у меня радужное. Я бы и тебе посоветовала сменить свое чёрное платье, ну, хотя бы на белое, для разнообразия. Знаешь, в некоторых странах цвет траура – белый.

– Обойдусь как-нибудь без твоих советов, – отрезала изысканная, как всегда, одетая в чёрное особа, устало опустившись на траву в тени березы. Оглянулась.

Очаровательный усеянный полевыми цветами луг жил своей жизнью. Нет, людей здесь не было, но весь он пел, стрекотал, жужжал, шелестел и даже квакал – видимо, неподалеку был пруд. Холодные голубые глаза уставились вдаль. Там темнел лес.

«Ку-ку, ку-ку, ку-ку…» – доносилось оттуда…

– Глупые люди… Они часто спрашивают кукушку, сколько лет им жить осталось, – радужная старушенция присела рядом.

– Отодвинься. Пылаешь вся… Глупые? Я считала, что ты любить людей…

– Люблю. Но зачем же спрашивать о таком у птицы, которую отождествляешь с плохой матерью?

– А кукушка что, плохая мать?

– Она подбрасывает свои яйца в гнезда других птиц. И те вынуждены растить её кукушонка вместо своих птенцов.

– Она не плохая мать. Просто она так заботится о своих детях. Знает, что другие птицы сделают это лучше, чем она сама, – повела плечиком идеальная леди, обожающая черный.

– Да, я всегда знала, что у тебя особый взгляд на вещи. Тебя послушать, так как будто так и надо делать, – сверкнула зелеными глазами экстравагантная старуха.

– Кто знает… Может, и надо… Сами же люди на каждом углу кричат: «Все лучшее – детям».

– Ты считаешь, лучше оставить ребенка? Мать не должна так поступать.

– Почему же? – голубые глаза удивленно уставились на собеседницу.

– Как здесь хорошо, – промолвила вместо ответа старая женщина и с удовольствием растянулась на траве.

– Слишком ярко. Слишком шумно, – любительница темноты и покоя перевернулась на живот, опустила голову на руки, – хорошо пахнет… Землёй… Ну, рассказывай, зачем позвала. Знаю, что задумала что-то. Скучно, что ли, стало?

– Это ты, дорогая моя, любишь покой, а мое дело – дать возможность Душе очиститься и приблизиться к совершенству. Это люди сами придумали себе сказку о том, что я им дана, как Дар великий, как Подарок драгоценный. Только сдается мне, что Подарок предполагает радость и удовольствие. А я что? А от меня одна боль и терзания. Потери, предательство, грехи. А все, что радует человека на Земле: поесть, выпить, секс – греховно и к возвышению не ведет. Хорош Подарочек, а?

– Ну зачем ты так? – голубоглазая очаровательница с интересом впилась глазами в старуху. – А радость любви? Счастье материнства? Благодать прощения, в конце концов…

– Так это после того, как плоть и душа задачу свою выполнят и мои уроки усвоят, если смогут, конечно. Каждому смертному – своя задача, по пределу его сил, не больше, не меньше – иначе смысла нет. Души-то у нас с тобой в подчинении разные, оттого и тяжесть испытания разная… Потерпеть надо, вынести, выстрадать и через это Душу очистить…

– Иногда, Жизнь, ты бываешь права, – Смерть тонким бледным пальчиком заправила за ухо и пригладила выбившуюся волосинку, обвела холодным взглядом луг, – красиво… И… Ты только не перестарайся, а то я тебя знаю, такое наворотить можешь. Сама же говоришь: «по пределу сил». А то после твоих задачек и вправду недолго мозгами тронуться.

– Тогда ты даром избавления явишься. Это люди тебя боятся, потому что не понимают, что подарок драгоценный – это ты. И кого жалеешь, то в младенчестве забираешь, помучиться недолго позволяешь, а уж кого испытать хочешь, так тому многие лета на Земле спину гнуть и слёзы лить… Не понимают они, глупые, что не я решения принимаю, а ты…

Смерть прикрыла глаза и улыбнулась от удовольствия. А бабулька, вдруг сверкнув своими зелеными глазами, неожиданно захохотала:

– Так что спешить мне надо, а то ещё попадет тебе вожжа под хвост, ха-ха-ха… придумают же, эти смертные, такое… а-ха-ха-ха… у них же хвоста нет.

– Да, в умении выдумывать им не откажешь… – сверкнула льдинками глаз, подняв голову, холодышка, а Жизнь продолжала:

– Да… так вот, сдаётся мне, что обе Души: и Надежды, и Богдана – достойны на возвышение. Столько испытаний я им организовала! И вот, смотри, справились же! Как считаешь?

– Возможно…

– Дашь шанс?

– Дам. Мне самой интересно. Много силы у обеих Душ. Большой потенциал. Но совершенно необязательно было меня сюда звать. Могла бы в зале Справедливости всё сказать. Не люблю я Землю…

– Зря ты так думаешь. Нам необходимо иногда спускаться сюда, к людям. Вдохнуть, почувствовать, ощутить… Иначе как же править? А потом, оглянись, неужели совсем не нравится?

Жизнь худой старческой рукой обвела окружность.

Собеседница, подняв бледное худощавое лицо, скользнула ледышками глаз по периметру.

Отсюда было рукой подать до тенистого леса. На нем задержался взгляд её, потом наткнулся на цветок цикория, качающий своей голубой головкой, – дул свежий непоседа-ветерок. Потянулась к нему изящной рукой, сорвала и вплела в волосы.

– Не перестарайся, – бросила сухо.

– О! Я буду осторожна… Обещаю… Но ты же знаешь: все зависит от них самих…

«… Сердце-е-е, тебе не хочется поко-о-о-о-я-а-а-а-а…»

4

В стране творилось непонятно что – грянули «лихие», или, как их ещё называли, «крутые» девяностые.

Сложно понять, почему 90-е годы XX столетия называли «крутыми» или «лихими». Разве что корнем в этом слове является понятие «лихо» – беда. Пустые прилавки в магазинах, очереди за хлебом, молоком, колбасой с пяти-шести часов утра. Крупа, сахар, макароны, водка – по талонам и только по одному килограмму в руки на месяц. Бутербродное масло, от которого у детей появлялся ацетон в крови. Закрытые банки, в которых остались все сбережения людей. Порой эти сбережения собирались всю жизнь – люди отказывали себе в необходимом, чтобы отложить на чёрный день «копейку», а теперь непонятно, кому это все достанется.

Что же тут крутого? Безработица, безденежье, растерянность, страх – бардак, одним словом.

Сегодня до этого положения дело ещё не дошло, но подготовка к нему велась вовсю.

Но Богдан и Надя, сосредоточенные на выздоровлении, работе, приготовлениях к свадьбе, ничего этого не замечали.

Да и разве могут люди обращать внимание на какие-то «мелкие» бытовые проблемы, если они счастливы. Как говорится, «с милым и в шалаше – рай». Тем более что жили-то они совсем не в шалаше, а во вполне приличной, хоть и маленькой трехкомнатной квартире, называемой в простонародье хрущёвкой. Когда-то давно, по указанию Генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, давшего указание обеспечить жильём каждую семью Страны Советов, строили эти неудобные маленькие, с проходящими комнатами, типичные квартиры в трёх-, четырех-, пятиэтажных домах. Сами секретари коммунистической партии, конечно, жили в партийных благоустроенных квартирах, обслуживаемых специально обученными для этого горничными, поварами и нянями. Ещё им положены были благоустроенные дачи в красивом тихом месте за городом или на берегу Черного моря. Но народ был рад и своим положенным по закону квадратным метрам (на душу населения), с определенной долей сарказма называя неуютные квартиры «хрущёвками».

Свадьбу организовали тут же. Во время трапезы у Нади все время вырисовывались картины другого обеда – поминального – в этой квартире. Тогда она, разбитая параличом, грустная и несчастная, помогала на бабушкиных поминках. Тяжёлое было время…