Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый вертолет прошел опасную зону, не задерживаясь, второй чуть подвернул, лег набок и с яростным шипением отплюнулся «нурсом». Ракета с железным звоном всадилась в камни. Над расщелиной вздыбилось мелкое рыжее облако, заслонило собою половину неба. Следом вертолет послал еще один «нурс». Облако, заслонившее небо, сделалось больше и гуще.
– Так, так, так, – заведенно пробормотал Петраков, грохнул кулаком о камень. Сзади раздалась автоматная очередь, за ней – вторая, потом – третья. Душманы ожили, вновь двинулись на «шурави». – Леня! – предупреждающе выкрикнул Петраков. – Не зевай!
Выплюнул изо рта взболток противного коричневого вазелина. Очень уж быстро пыль во рту сбивается в эту гадость.
Костин в ответ приподнял руку: не зеваю, мол, и через полминуты завалил еще одного «гуся» – мрачного широкоплечего мужика с яркой рыжей бородой, плотно перетянутого крест-накрест патронной лентой, подобно революционному матросу семнадцатого года и так же, как и матрос, ожесточенно набычившегося, глазастого, зубастого, упрямого.
Старый автомат ППШ, с круглым диском, времен Великой Отечественной, проданный в банду каким-то гадом-прапорщиком из наших же частей, вылетел у душмана из руки, несколько пуль размолотили у автомата приклад и старый ППШ унесся в пропасть.
– Какой счет? – выкрикнул Петраков – в этом грохоте, в лязганье, стуке ему захотелось услышать собственный голос – просто понадобилось это сделать.
– Не помню, – с дробным смешком отозвался Костин. – Вначале я считал, сколько их подставилось, а потом счет потерял.
Вдруг откуда-то снизу, из-под каменного отвеса вновь полыхнула длинная оранжевая струя. Следом раздался тяжелый дробный стук. Камни под Петраковым затряслись. Струя развалила пыльный столб пополам, поползла влево, стремясь догнать первый вертолет, но догнать не смогла – стрелку помешал каменный отвес, несколько пуль выбили яркие электрические брызги, с макушки отвеса покатились камни, десятка полтора булыжин, похожих на пушечные ядра, с вязким воем, как настоящие ядра, унеслись вниз.
Пулеметчик резко переместил спаренный ствол ДШК, длинная струя метнулась, будто луч прожектора, вправо, снова разрезала гигантский пыльный взболток, метнулась вверх, потом соскользнула вниз, словно бы у пулеметчика выскользнули из пальцев обе рукоятки пулемета – он искал второй вертолет, но найти не успел, вертолет обозначился сам, ударил по пулемету «нурсом», за первой ракетой послал вторую.
Интервал между пусками был небольшой. Первый «нурс» врезался в камни, встряхнул гору. Вверх, блестя светлыми сколами, понеслись куски камней, один из них шлепнулся в пыль рядом с Петраковым, второй снаряд устремился точно к цели. Его все-таки опередила дымная струя, коснулась вертолетного бока, легко проткнула его, будто игрушку, сделанную из пластика, затем шибанула по лопастям, опять соскочила вниз, вторично протыкая тело вертолета.
Петраков не выдержал, зажмурил глаза – ну словно бы пули просадили его самого, ему сделалось больно, он закусил зубами нижнюю губу – сейчас ведь пулеметчик завалит вертолет, а это больно, так больно… Несколько пуль взорвали кабину – высветилось красным цветом лицо командира, вцепившегося обеими руками в рубчатую головку шаг-газа, лицо его было словно бы обваренным огнем, Петраков на мгновение засек это лицо и в следующий миг лица командира не стало.
Не стало и меткого пулеметчика-бородача в стеганом халате и старых кроссовках, снятых с убитого советского разведчика, «нурс» всадился точно в него, пригвоздил к каменной полке, на которой лежало несколько гранат, и взорвался. Душман даже закричать не успел – как не успел и ничего понять. Смерть он так и не увидел в глаза.
А вот русский летчик увидел, и испугаться успел, и взять себя в руки успел – он перенес то, что не дай Бог кому-либо перенести. Петраков выругался. У душмана смерть была легкой, у русского пилота – тяжелой.
Впрочем, легких смертей не бывает.
Вертолет задымил, развернулся вокруг собственной оси – очередь душмана отрубила ему направляющий хвостовой винт, задел обрубком длинного, будто у рыбы хвоста за выступ, прочертил на нем глубокую борозду, снова развернулся вокруг оси. В пилотской кабине вспыхнуло яркое белое пламя, рассыпалось брызгами, из выбитого блистера вымахнула струя дыма и через несколько секунд вертолет горел уже целиком.
Петраков почувствовал, как ему сдавило скулы – будто кто-то вцепился в них железными пальцами, стиснул, глаза сделались влажными. Глаза у него всегда делаются противно влажными, когда он видит, что гибнет небесная машина, самолет или «вертушка», любовь к небесной технике у Петракова родилась, когда он еще был курсантом военного училища в Харькове и готовился стать авиационным инженером. Но потом судьба его совершила поворот, зигзаг, как подметил покойный отец, уволокла в сторону от авиационных тропок – он ушел в спецназ.
И не простой спецназ, а элитный, погранцовый, который только председателю Комитета госбезопасности, да командующему погранвойсками и подчинялся.
Работал этот спецназ исключительно по высоким заказам, когда надо было вызволить какого-нибудь завалившегося сынка члена Политбюро, вздумавшего поиграть в шпионские игры, вытащить его – и его вытаскивали, козла этакого, людей теряли, а дурака вытаскивали, и еще извинялись перед ним, что причинили неудобство, вывозя на нашу территорию в багажнике какого-нибудь автомобиля, либо еще в чем-то, хотя козлу этому надо было бить морду. Так бить, чтобы сопли летели во все стороны, но вместо этого с ним: «Тю-тю-тю, сю-сю-сю, пардоньте, у вас случайно пуговичка на пиджаке оторвалась, не пришить ли ее вам?» – и так далее.
Среди сынков могущественных людей той поры появилась некая мода – пойти работать шпионом: это и непыльно, все время в добротном костюме, с ухоженными руками, с неплохой зарплатой в валюте, с ощущением покоя в душе – если что-то и случится, если сынок и не добудет снимки какого-нибудь нового американского танка или французской ракеты – ничего страшного. Папаня ведь в любом случае обязательно прикроет, скажет нужное слово, а где надо и ботинком топнет – он же ведь в ПеБэ состоит, а ПеБэ – Политбюро тогда было великой силой…
И шли никуда не годные сынки учиться благородной профессии разведчика, учились в специальных школах спустя рукава, а если быть точнее, то вовсе не учились – ежели кто-то пытался в порядке наказания за лень пощипать их за щеку, либо малость покрутить ухо, – незамедлительно мчались жаловаться папаням и на следующий день строгий преподаватель исчезал из родного учебного заведения… Заваливались же сынки на мелочах, ловили их по пустякам, как маленьких несмышленышей: то вылезет такой разведчик из сортира, застегивая на ходу ширинку, чего никогда не сделает местный житель –
