Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через пару минут сзади раздались выстрелы. Желтый густой воздух задрожал, он был похож на желе, которое можно резать ножом, что-то в нем начало перемещаться, пересыпаться, двигаться, в пробоины, оставленные пулями, также что-то потекло. Послышался тихий свистящий звук, он впивался в уши, мешал двигаться.
Петраков продолжал бежать.
Напарник его действовал по прежней схеме (как, впрочем, и душманы, которые тоже действовали по своей неизменной схеме) – завалил двух душков. Те, азартные, бородатые, злые, увлеклись и потеряли осторожность – тут Костин их и подсек. Один из преследователей распластался на срезе хребта, как на крыше высотного здания, второй молчаливым кулем покатился вниз, в курящуюся коричневую глубину ущелья.
Впрочем, Петраков ничего этого не видел. Он продолжал бежать, не сбавляя темпа и держа в опущенной руке автомат, на бегу думал о доме. Ох, как хотелось бы ему оказаться сейчас в Москве, дома, в тихом своем районе, где есть скверики, похожие на парки и большой пруд, в котором водятся настоящие золотистые караси с крупной, будто у карпа, чешуей, а над водой неподвижно парят яркие кобальтовые стрекозы.
Хорошо бывает утром, поднявшись вместе с солнцем, глядя, как теплый багряный свет окрашивает землю в радостные тона, делает ее обжитой, близкой, а в листве начинают отряхиваться, шебуршаться птицы, затянуться сигаретой – и не каким-нибудь утонченным заморским «кемэлом» или «мальборо», а родненькими российскими гвоздиками, набитыми краснодарским табачком, способным и слезу выбить, и удовольствие принести, – затянуться и ощутить себя счастливым человеком. После двух затяжек можно услышать, как в теле хрустят просыпающиеся мышцы, как сладко ноют все косточки и сухожилия, в ушах от этого стоит тихий здоровый звон, – а все естество наполняется необъяснимым блаженством…
Петраков продолжал бежать – равномерно, не делая рывков, втягивая в себя сквозь ноздри горячий пыльный воздух, – зубы у него были сжаты, лицо залито потом, в волосах пот засахарился и проступил морозной белью, руки безвольно висели. Работали только ноги, туловище, плечи отдыхали. Да в голове что-то тренькало по-синичьи тревожно, звонко, не давало ему отойти от мыслей о доме.
Как там Ирина, жена, как Наталья – карзубое симпатичное существо, при виде которой у него всегда перехватывало дыхание – а вдруг ее залапают, обидят, оскорбят видавшие виды современные кривозадые юнцы с костлявыми подбородками, украшенными некрасивой редкой порослью, вызывающей у окружающих гаденькое хихиканье, – сами юнцы также гаденько хихикают, смолят цыгарки, тыкают пальцами в девчонок, стараясь их обидеть. За дочку Петраков боялся. Впрочем, он знал: если кто-то Наташку обидит, он этого человека достанет из-под земли.
Стрельба за спиной оборвалась, Петракову захотелось остановиться, оглянуться – как там Леня Костин? Что-то жесткое сжало ему сердце – не подстрелили ль Леню? Но Петраков обрезал в себе желание останавливаться – не имел на это права, – как бежал, так и продолжал бежать.
С Костиным ничего не случилось, он догнал командира через двенадцать минут, взмокший, надсаженно хрипящий, с обострившимся лицом.
– Ну и бег у тебя, командир, – пробормотал он. Впрочем, в этом бормотании ничего осуждающего не было, наоборот – звучали довольные одобрительные нотки, – будто у паровоза. Еле догнал.
– До площадки осталось два километра, – выбил из себя Петраков вместе с жарким дыханием, споткнулся на округлом, со скошенными углами камне, взмахнул рукой, в которой был зажат автомат. – Я так понял – душки место, куда придут вертолеты, знают. Придется нам еще пару раз отогнать их. Иначе они вертолетчикам не дадут сесть.
– Отгоним, куда они денутся… Душки на то и существуют, чтобы их отгонять.
На площадку они прибыли точно по часам. Площадочка была маленькая, кривоватая, для одного только вертолета, второму места на земле не было – только в воздухе.
Вертолеты на задания ходят парами, страхуя друг друга, одинокий вертолет обязательно вызывает ощущение некой слезной обиды, оторопи – значит, второй сбили, из дружной пары птиц осталась одна…
Спецназовцы были точны и вертолетчики тоже были точны – едва Петраков с Костиным залегли в разных углах косого пятачка, как в недалеком ущелье послышался гром, словно по склонам его потекли камни, потом гром исчез, накрытый древней пыльной грядой, гряда отгородила его от людей, но похоронить не сумела, гром вновь вытаял откуда-то из-под земли, растекся по воздуху и снова угас…
Это шли вертолеты.
Через несколько минут в недалеком ущелье появились две подрагивающие в горячем вареве мухи, устремились к площадке. Душманы тоже увидели вертолеты, дали несколько дружных очередей, обессилено смолкли – бить по вертолету из автомата – все равно что стрелять из рогатки по доскам забора, камень только отскочит, и все. Петраков настороженно приподнялся на локте здоровой руки – что-то смутило его, будто бы накатился теплый морской вал, обманчиво-ласковый, шуршащий по-домашнему, как где-нибудь в Пицунде. Он помнил, что стоило только ступить в этот пузырчатый накат одной ногой, как тот втягивал человека в себя целиком, сминал, волок в холодную глубину, всегда оказывавшейся твердой, как железо и льдисто холодной, тело в воде быстро деревенело, делалось чужим, крик, невольно родившийся в глотке, там же и застревал, становясь то ли камнем, то ли деревом, то ли куском еды, который человек так и не смог проглотить… Тревога, возникшая в Петракове, не исчезла, она в несколько мгновений подмяла его, будто тот самый вал – ему даже дышать сделалось нечем.
А мухи увеличивались на глазах, они то приподнимались над курящейся каменной глубью, то опускались, рождали внутри не только тревогу, но и радость, выплевывали из себя дым, грохот, железный звон – вертолеты шли к ним.
– Родненькие! – не удержался от восклицания Костин, засек душмана, неосторожно высунувшегося из-за камня с раскрытым ртом, быстро передернул автоматный затвор, поймал полоротого на мушку и надавил пальцем на спусковой крючок.
Душман удивленно приподнялся и так, с открытым ртом, рухнул на спину. Из-за камня поднялся столбик желтой пыли, провисел несколько мгновений в воздухе и исчез.
– Люблю вояк-романтиков, – сказал Костин, – которые на мир с открытыми ртами смотрят.
Голос его забил тяжелый, будто молотком колотили по днищу бочки, стук. Из скальной расщелины выметнулась длинная оранжевая струя, словно бы из теснины горы, из темени ее ударил цветной пеной пожарный брандспойт; струя прошила воздух под днищем головного вертолета и ушла за хребет.
ДШК – тяжелый двухствольный пулемет, гроза самолетов и вертолетов, цель снимает на расстоянии в три тысячи метров… Петраков не выдержал, застонал невольно, во рту у него появилась медная горечь – от досады, что он ничем не сумеет подсобить вертолетчикам. Вертолет против ДШК бессилен, когда
