Разводящий еще не пришел - Николай Камбулов

Ко двору подъехала крытая брезентом легковая машина. Из нее сначала вышел солдат-водитель, затем высокий большеголовый офицер с медицинскими погонами на тужурке. Он окинул взглядом обширный двор, добротный, городского типа дом с верандой, фруктовый сад (ветки деревьев гнулись под тяжестью плодов), хозяйственные постройки — небольшой закуток под шиферной крышей и сарай, подле которого заметил собачью конуру.

— Это у нас вроде постоялого двора, — словоохотливо пояснил солдат, подойдя к калитке. — В полку квартир не хватает, многие офицеры поначалу живут у Дмитрича. Сазонов, этот самый Дмитрич, человек хозяйственный и приветливый.

С крыльца сошел мужчина лет под шестьдесят, в ситцевой сорочке и солдатских брюках. На ногах у него были порыжевшие кирзовые сапоги.

— Принимай, Дмитрич, жильца, полковник Водолазов просил устроить, — обратился к нему шофер, как к старому знакомому.

Дмитрич открыл калитку и без лишних слов предложил:

— Прошу, заходите и располагайтесь... Багаж какой у вас есть? — спросил он, разглядывая капитана медицинской службы. «Глаза-то какие свирепые», — отметил Дмитрич и принялся сгружать многочисленные тюки и чемоданы.

...За окном высились горы. Освещенные нежно-розовым закатом, они напомнили врачу родной Кавказ, Нальчик, где прошло его детство и юность. Позабыв о том, что надо распаковать книги, он все смотрел и смотрел на молчаливые громадины, которые всегда волновали его своим видом. Бой часов, неожиданно зазвучавший над головой, прервал мысли о родном крае. Часы висели под самым потолком — круглые, увенчанные летной эмблемой. Они издавали мягкий, мелодичный звон. Довольно просторная комната имела два окна, между которыми стоял письменный стол с чернильным прибором, у глухого простенка — железная кровать, покрытая верблюжьим одеялом. В углу — вешалка, тоже, как и часы, украшенная пропеллером.

— Да ведь это гостиница! — воскликнул Дроздов. Он разделся, повесил шинель, опустился в кресло. — Ничего, жить можно.

За дверью послышались шаги.

— Можно к вам? — Дмитрич робко перешагнул порог. Его маленькие глазки остановились на багаже.

— Это книги, — сказал врач.

— А здесь?

— Книги.

— А тут?

— Книги, папаша...

— Первый раз вижу, чтобы военный таскал столько книг. Кто же вы будете, если не секрет?

— Врач, Дроздов Владимир Иванович.

— Ага! — о чем-то подумав, обрадовался Дмитрич.

— Вы начальник гостиницы? — спросил Дроздов.

— Что вы, это мой дом. Я колхозник, ночной сторож.

— Хорошо живете. Мебель, часы...

— А-а, — протянул Дмитрич, — квартировал у меня летчик с семьей, Герой Советского Союза, товарищ Морозов. Здесь неподалеку имеется аэродром. Несчастье случилось с летчиком. Разбился в горах. Жена с ребятишками уехала. Вещички — они напоминают о любимом муже. А это — лишняя боль, лишняя... Вот, я и полагаю, бросила она их... У меня же они денег не просят и питания для них опять же не требуется... Так вот и стоят... Устраивайтесь, не буду мешать, о цене за комнату потом поговорим. — Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

«Ночной сторож, а глаза совсем свежие. Спит на дежурстве!» — решил Дроздов и начал распаковывать вещи.

Квартирантов, главным образом военных, перебывало у Дмитрича не один десяток. Были и гражданские с новостройки. Жил с неделю иностранец — не то англичанин, не то американец, какой-то важный турист. Все ходил по комнате, курил трубку, ругал русские морозы. Деньжищ у него была уйма, возьмет пачку, и на, Дмитрич, ступай за виски. Не считал деньги-то. Дмитрич привык к жильцам. Но вот этот, новенький, почему-то не понравился. «Взгляд, как у следователя, аж оторопь берет, — рассуждал Сазонов, выйдя из дому. — Ничего, как бы он ни смотрел, а денежку платить будет».

Со двора хорошо был виден город, с одноэтажными и двухэтажными домиками, разбросанными вдоль железной дороги. С севера почти вплотную примыкали военные казармы, обнесенные кирпичной стеной, с востока — заводская строительная площадка с бараками и башенными кранами, похожими издали на стадо жирафов, а дальше вокруг простирались лес и горы. Гремя цепью, поднялся Сыч. Собака встала на задние лапы, а передними уперлась в грудь Дмитричу, скуля и ласкаясь.

— Ну чего тебе, жрать захотел? Пошел вон! — Хозяин пнул ее ногой и направился к дощатому закутку, откуда слышалось гоготание гусей. Дмитрич начал считать птицу.

— Пятьдесят. Вроде бы и неплохо. А можно иметь больше. Можно.

Потянуло в овчарню, потом в коровник, заглянул в свинарник. Здесь он почесал бока двум жирным боровам. Дмитричу приятно было рассуждать о своем хозяйстве, подсчитывать, прикидывать.

— Пятьдесят гусей — раз, — загибал Дмитрич палец, — десять барашков — два, корова — три... Вот тебе и колхозная жизнь! Веки вечные жить бы при ней... — Савушка! — окликнул он приемного сына, показавшегося во дворе. «Эх, парень, и за что тебя судьба пришибла? Вот так из-за угла шибанула, и живи теперь не в своей тарелке. А может быть, это и лучше — смирненький, податливый», — рассудил Дмитрич, глядя на приемыша. — Савушка, присядь-ка, — показал Дмитрич на опрокинутый ящик-кормушку. — А как у нас, Савушка, с этим минимумом трудпалочек? Это ведь очень сурьезная вещь.

Савелий извлек из кармана замусоленную тетрадь, послюнявил палец и, полистав обтрепанные листки, сказал:

— В порядке, батя. Вот это мои палочки. Их уже тридцать пять штук. А вот эти ваши. Мамаше надо подтянуться. Могут из колхоза выпихнуть.

Дмитрич посмотрел на Савушку: «Гусенок ты, гусенок! Выпихнуть... Кто же это может сделать, коли соблюдается минимум?»

— А кто у нас новый квартирант? — поинтересовался Савушка.

— Врач. Книжек у него уйма!

— Может, он полечит меня? — прошептал Савушка и задумался.

Он не помнит отца и мать. Слышал от других — они погибли на фронте в первый год войны, когда ему было три года. Его взял к себе Дмитрич. В шестнадцать лет обнаружилась какая-то болезнь: он вечно не высыпался, сколько бы ни спал, хоть двадцать четыре часа подряд. Врачи говорят — пройдет, но вот который год его туманит и клонит ко сну, и он всегда будто полуживой, хотя болей никаких...

— Насчет этого сообразим, Савушка, опосля, — сказал Дмитрич, толкая в плечо уже прикорнувшего приемыша. — Почисть овчарню, а я схожу к полковнику. Слышал, занедужил Водолазов, яблок снесу.

Михаилу Сергеевичу Водолазову нездоровилось: по ночам ныли раны, а когда они не ныли, — такого он не помнит. И все же раньше так паршиво себя не чувствовал. Расклеился с того момента, как вручил полковнику Гросулову рапорт об уходе в запас. Пришлось сходить в санитарную часть полка. Хорошо, что накануне отозвали старшего врача в Нагорное, тот отправил бы в госпиталь: он знал одно средство против болезней — госпитализацию, за что Водолазов недолюбливал старшего медика, называл перестраховщиком.

Дроздов послушал полковника, посоветовал денек-другой отлежаться дома: «Это у вас, товарищ командир, от переутомления. Пройдет». — «И то правда, — обрадовался Водолазов. — Пройдет!»

Будто бы особых болей и нет, а на душе скверно. Полковник встал с постели, вышел на улицу. Дом, в котором он жил, стоял на возвышенности, у обрыва реки. Речушка мелководная — по колено воробью, но быстрая, горная. Вода билась о камни, шумела и пенилась. Водолазов вслушивался в ее неугомонный рокот, и становилось как-то покойнее. Но стоило только перевести взгляд на постройки военного городка, раскинувшегося подле села на взгорье, перехватывало дыхание, и тревога вновь овладевала им. «Черт знает что!» — шептал Водолазов и спешил во двор, садился на скамеечку, мрачный и скучный.

Завтра в полку будут подводить итоги социалистического соревнования, и Бородин обязательно вспомнит о предложении лейтенанта Шахова, а Крабов, как всегда, начнет бурно возражать: «Это же противоречит «Курсу стрельб».Чепуха, а не идея! И без того хватает неприятностей». И конечно, упрекнет Узлова за его поведение: «Сколько мы цацкаемся с этим лейтенантом, а воз и поныне там!» Наговорят друг другу колкостей, а домой пойдут вместе, вместе пообедают.

Алеша скатился с крыльца, подбежал к Водолазову и отвлек от нерадостных мыслей. Михаил Сергеевич усадил внука на колени, достал из кармана тюбик с таблетками, но, подумав о чем-то, швырнул лекарство за ограду.

— Что это, деда? Что ты бросил?

— Пустяк, безделушка...

Алеше все нравилось в дедушке: и мягкие, слегка поседевшие волосы, и всегда чисто выбритое теплое лицо, и сильные, широкие плечи, на которых он не раз сидел.

— Ну, что же ты притих? Иди встречай маму...

Алеша соскочил на землю, приложил руку к белой панамке и отчеканил:

— Слушаюсь, товарищ полковник! — И шмыгнул в открытую калитку.

Водолазов хотел было идти в дом («Почитать газеты, — может, отвлекусь от этой хвори»), но тут во двор вошел Дмитрич. Он держал в руках пухлую кожаную сумку.