Разводящий еще не пришел - Николай Камбулов

— Прошу разрешения. — Сазонов чуть наклонил голову и продолжал: — Слышал, слышал. И здорово прихватила хворь-то?

Водолазова всего передернуло: «Этого еще недоставало — все село знает. Ну и ну». Он подвинулся немного, уступая место на скамейке Дмитричу.

— Не беспокойтесь, товарищ полковник. Мы люди занятые, сидеть нам нет времени. Вот яблок принес. Продукт отменный, особенно тогда, когда недуг у человека.

— Спасибо, Дмитрич. Из своего сада?

— Угадали, товарищ полковник, со своего. Фрукт в Сибири — редкая штука. Труда большого и умения просит он. Но мы, — Сазонов вытянул вперед тяжелые, с толстыми пальцами руки, — не привыкли лодыря гонять. Ночью на посту у фермы стоишь, днем на своем участке колдуешь — изогнешься так, что спина криком кричит. — Сторож помолчал, окидывая дворик любознательным взглядом. — Десяток али два возьмете?

— Давай уж три десятка.

Водолазов начал отсчитывать яблоки, раскладывая их на скамейке. Дмитрич советовал, какие взять:

— Это только по внешности хорошо, а изнутри не тае, вот возьмите это: платьице бледненькое, а там за кожицей — один сахар, язык проглотишь.

Водолазов полез в карман за деньгами. Дмитрич, чуть скосив глаза на полковника, застыл в ожидании.

— Благодарствую, товарищ полковник. Фрукт для больного человека — лучшее лекарство. Желаю вам скорейшего здоровья. — Он собрался уходить, но вдруг присел на скамейку. — Наш председатель, Околицын Матвей Сидорович, совершенно измотался. Собирается к вам за подмогой. Машин не хватает для вывозки зерна... Нонче все спешат...

Когда Дмитрич ушел, Водолазов направился в дом. На столе лежали газеты. Полковник взял одну из них, начал читать заголовки: «Маневры войск НАТО». «Западный Берлин — фронтовой, город», «Американские военные инструкторы в Лаосе». Швырнул газету на диван, позвонил в полк, вызвал, майора Бородина:

— Степан Павлович, это я. Водолазов. Как там дела?

— Нормально, — услышал знакомый голос в трубке.

— Знаешь, Степан, три дня назад я подал рапорт, решил уволиться в запас... Теперь вот мучаюсь, ведь я ни- с кем не посоветовался. Подожди меня в штабе, сейчас приду. — Он резко опустил трубку и поспешно начал одеваться. За воротами почувствовал боль в груди, но не остановился, хотя идти было трудно. «Вот почему скверно на душе: я ни с кем не посоветовался, ухожу, как дезертир», — шептал Водолазов и все шел и шел...

Майор Бородин в ожидании командира полка перелистывал подшитые в красную папку протоколы заседаний партийного бюро. У двери, взявшись за ручку, стоял подполковник Крабов. Они договорились вместе поужинать, как это делали часто после того, как в прошлом году умерла у Бородина жена.

Бородин захлопнул папку, под его тяжестью заскрипел стул, на скуластом лице майора отразилась озабоченность.

— Мне кажется, что Шахов прав, нам следует поддержать лейтенанта, Лев Васильевич.

— Что, снова будем спорить? — Подполковник сощурил большие темные глаза.

Ему не хотелось возвращаться к праздному, по его убеждению, разговору. За последнее время в армии появилось столько начинаний, вносится столько предложений, что если каждому из них придавать значение, то все уставы и наставления надо выбросить за борт. Как этого не поймет Степан! У Крабова промелькнула недобрая мысль: «Старается, пока замполит на учебе, показать себя на этой должности: смотрите, какой я настойчивый и умный, хоть сегодня утверждай замполитом полка... Куда метит!» Но тут же, почувствовав, что это уж слишком — так думать о Бородине, человеке, которого он знает не один год как честного солдата и друга семьи, выбросил из головы эту мысль. Дома жена ждет к ужину и, наверное, теперь стоит у калитки, чтобы встретить его и вместе войти в квартиру. Крабов почесал затылок, вздохнул:

— Пойдем, Степан, хватит на сегодня. Нас ждет Лена, ужин приготовила.

— Я подожду командира, он обещал прийти. Звонил недавно.

— Выздоровел?

— Не знаю.

— Сдает старик... Чувствую, другого командира полка пришлют, из своих никого не назначат. А ты как думаешь, Степан?

— Никак я не думаю. Он на месте, что же тут думать?

— Нет, не назначат. — Крабов помолчал, наблюдая, как Бородин что-то записывает в блокнот, и тем же тихим, вкрадчивым голосом продолжал: — Ну а если бы Водолазов ушел, могли назначить кого-то из наших?

«Знает, что ли, он о рапорте?» — подумал Бородин и, положив в сейф блокнот, с улыбкой бросил:

— А чем не командир полка заместитель по строевой части подполковник Крабов? А?

— Нет, Степа, меня не назначат.

— Почему? Ты вроде бы не рыжий и командирским баском обладаешь, — засмеялся Бородин. — Потянешь, Лева.

Крабов на миг задумался. Что-то приятное, волнующее шевельнулось в груди: «Нет, Степан по-настоящему добрый человек. И Лена так о нем отзывается». Он толкнул дверь плечом, напомнил об ужине:

— Не задерживайся. Холодная медвежатина, маринованные грибки... и косушка найдется.

Ждать Бородину пришлось недолго.

— Вот и я. — Полковник вытер платком лицо, поискал взглядом, куда бы сесть. — У тебя, Степан Павлович, валидолу нет? — спросил он, растирая ладонью грудь.

— Валидолу? Что это такое? — Бородин стоял перёд Водолазовым, большой и немного застенчивый.

«Да-а, — спохватился полковник, — откуда же такому знать это лекарство?» Он ощупал свои карманы и, найдя таблетку, завернутую в целлофан, положил ее в рот, но тут же почему-то выплюнул в урну, стоявшую в углу.

— Теперь поговорим о моем рапорте. — Он сел у стола. — Знаю, обязан был посоветоваться с тобой как секретарем партийного бюро, а сейчас еще и замполитом. Однако же мне этого не хотелось делать. И вот почему. Я — командир полка. Мой шаг могут истолковать неправильно, особенно молодые офицеры, тот же, к примеру, лейтенант Узлов. А ему еще служить да служить. Понимаешь?

— Понимаю, товарищ полковник, и очень ругаю себя.

— За что?

— Какой же я, к чертям, партийный секретарь, когда не знаю, о чем думают коммунисты.

— Погоди, погоди, — насторожился Водолазов. — Значит, ты полагаешь, что я бегу из армии? Так, что ли?

Бородин промолчал. Очень уж не хотелось сейчас, глядя на болезненное лицо полковника, говорить на эту щекотливую тему: Бородину именно так и думалось — спешит Михаил Сергеевич уволиться из армии.

— Ну говори, говори, что ж молчишь? — торопил Водолазов. Боль в груди прошла, и он чувствовал себя лучше, чем по дороге в штаб, у полковника даже повеселел взгляд и исчезла та бледность на щеках, которая бросилась в глаза Бородину, когда Водолазов искал в карманах таблетку. — Нет, секретарь, — продолжал командир полка, — я не бегу из армии. Я просто соизмерил свои силы и понял — нелегко мне было прийти к такому выводу, понял, что я не имею права больше задерживаться на своем посту. Ведь служба в армии — это не должность, это — творчество, нелегкий труд. — Он вдруг умолк, досадуя на себя за то, что так вот, уж слишком громкими словами, объяснился с секретарем. Бородина он знал давно, еще когда тот был капитаном и командовал батареей. Водолазов поднялся и тихо промолвил: — Вот теперь мне легче, исповедался, а то ходил эти дни и не знал, откуда у меня такая тяжесть на душе. Оказывается, я утаил свое решение... Ну, что ты скажешь, Степан Павлович? Правильно я поступил или... нет?

Водолазов сам точно не мог ответить на этот вопрос. Да, конечно, хворь мешает ему продолжать службу — раньше, даже полгода назад, он мог, не зная усталости, работать сутками, теперь нет той прыти, нет той энергии. Но это ли главная причина, побудившая его написать рапорт об увольнении из армии? Прямо сказать он не мог, не мог и боялся, даже себе не осмеливался сказать: а ты подумай, Водолазов, хорошенько подумай, настолько ли уж ты болен? Боли в груди — не новость, да и не так они серьезны, чтобы на дистанции покидать маршрут. Нет ли другой причины? «Соизмерил свои силы и понял...» Какие силы и что именно ты понял? Не думаешь ли ты: «Все это лишние и ненужные хлопоты, коли сокращают армию»? Не эта ли болезнь беспокоит, тревожит твою душу?

Не мог Водолазов даже наедине с самим собой прямо ответить на эти вопросы.

— Что я могу сказать, товарищ полковник? — наконец промолвил Бородин. — Не ожидал от вас... Подумайте, может, поспешили?

— Поздно, Степан Павлович, поздно, рапорт у генерала. Брать назад — это уж слишком, не в моем характере. Одним словом, мосты взорваны... Доложи мне, как прошли собрания личного состава. Или сегодня итоги не обсуждали? — Он посмотрел на часы. — Времечко-то уже позднее. Пойдем, Степан, по дороге расскажешь.

Длинной пулеметной очередью застрочил будильник. Бородин схватил подушку и накрыл часы. Стараясь в темноте не задеть за что-нибудь, он ощупью нашел обмундирование, начал одеваться, все так же опасаясь, как бы не разбудить спящего сына и не потревожить хозяйку дома. За окном в пучке электрического света виднелись деревья. Ветер раскачивал ставню. Она скрипела на петлях. «Ты бы починил ее, может, придется нам не один год квартировать здесь». — вспомнил Бородин просьбу Кати и прижался лбом к холодному стеклу.