Любовная лихорадка - Эустакиу Гомиш

Может, и к лучшему, что в детстве Барселос оглох на левое ухо, стоя рядом с пушкой в момент выстрела. Так он не слышал недвусмысленных звуков и смеха Анжелики, когда на верху лестницы ее преследовал доктор Алвин с орудием, взметнувшимся высоко, словно республиканское знамя.

В этом и заключалась тайна Анжелики: за неделю до свадебного торжества, обильно приправленного мускателем, она позволила «бедненькому Энрике» (да-да, Барселосу) поднять свое знамя, пусть только на сорок минут. Но с тех пор оно вздымалось над мягким монархическим животом со страстностью конкистадора.

Днем и ночью реяло оно гордо.

Не вдаваясь в объяснения, Алвин забрал свои вещи из гостиницы и расплатился по счету. Служащий не выказал никакого удивления. Он протянул Алвину письмо, пришедшее явно не издалека: оно было не запечатано, а клапан конверта был загнут внутрь. В конверте содержалось уведомление главного медика о том, что Алвин уволен. Плюс — просьба явиться к нему, главному медику, для подписания нужных бумаг. В получении денег Алвину категорически отказывалось. Алвин прикинул в уме, что если он будет питаться в доме Да Маты, то протянет несколько месяцев на те гроши, что у него остались. Но решил все же зайти в банк для верности — и там чуть не подпрыгнул. Кто-то неизвестный положил на его счет почти полтысячи рейсов.

Бродячий цирк кружил по окрестностям, не решаясь въехать в город. Наконец он расположился неподалеку от борделя. Звездами цирка были два акробата, виртуозы трапеции. Но они объявили забастовку, считая что хозяин, г-н Ла Табль, из-за простого каприза подвергает всю труппу риску заразиться. Г-н Ла Табль принес обет перед иконой Богородицы, непорочно зачавшей, и теперь желал его выполнить. Богородица вылечила от артроза прекрасную Жанну, его лучшую балерину и по совместительству — жену. История была по-человечески интересна и тронула Барселоса. Он был так впечатлен икрами жены Ла Табля, что написал в газете: «Богородица сделала больше, чем от нее просили».

Тем утром Республиканский клуб гудел как улей. Телеграмма от Двора гласила, что граф Эу, обладатель кругленького капитала, от имени императора объедет все города, пострадавшие от заразы. В данное время он инспектировал побережье близ Сан-Паулу на броненосце. Либералы и консерваторы втайне готовились дать ему роскошный ужин на четыреста приглашенных. По их мнению, это могло поспособствовать поднятию престижа империи. Граф мечтал о Третьей империи и даже не отвечал на обвинения в том, что его поездка имеет политический подтекст.

Алвин перешел через улицу, все еще в потрясении от чудесного пополнения счета, и натолкнулся на Барселоса собственной персоной. Они знали друг друга и раскланивались, но более тесных отношений Алвин завязывать не хотел. Он прозревал в беспокойной душе журналиста неведомые пропасти. Барселос схватил его за руку. Он был подвыпивши и потащил Алвина, словно старого приятеля, в Республиканский клуб. Там они поиграли в бильярд. Когда ввалилась группа людей с острыми бородками, Барселос объявил: «Господа, вот человек, который отказался быть на содержании Империи». А Алвин добавил про себя: «Чтобы жить за счет барона Да Мата».

Что касается острых бородок, то республиканская партия могли похвастаться немалым их количеством. Как и красный галстук, такая бородка сделалась символом республиканца, и многие монархисты сочли своим долгом побрить лицо.

Работы в городе больше не было, народ начал голодать. Объяснялось это просто: все торговцы и ремесленники сбежали из Кампинаса. По прикидкам Барселоса, население сократилось на две трети, то есть до десяти тысяч человек. Напротив театра Ринка был открыт пункт по выдаче съестных припасов. В первый же день его осадила орущая толпа. Провиант исчез за каких-нибудь полчаса, не обошлось без потасовки.

Граф Эу сошел с экстренного поезда и проследовал в отель «Кампинейро», прошедший дезинфекцию и открытый специально по такому случаю. Графу уже доложили о недовольстве жителей. На стенах — оскорбления в адрес империи, графа и даже наследника Педро Аугусто! Пресса утверждала, что поездка графа — прямое издевательство над населением города. Анонимный памфлетист молил Господа опустошить город до конца, чтобы ни у кого не возникало желания подбирать объедки с императорского стола. Возмущение еще больше усилилось, когда граф поднял тост за горожан и бросил на украшенный цветами стол мешок с деньгами: подачка ценой в шестьсот тысяч рейсов. Лестницы, забитые республиканцами, чуть не рухнули вниз.

Барселос делал подсчеты. Государственной казне визит графа обошелся в тридцать тысяч. Все это — ради удовольствия небрежно швырнуть на стол жалкие шестьсот тысяч! И графу не пришлось ничего платить за обед, который обошелся в четыреста тысяч.

Граф оценил архитектуру и внутреннее убранство собора; особенно же понравилось ему густое, глубокое мощное звучание колокола «Байя».

О славный собор Кампинаса, самое величественное глинобитное сооружение в мире!

В день, когда два акробата решили прекратить забастовку, г-н Ла Табль дал небольшой ужин для избранных под куполом цирка. Он послал за Барселосом и позвал, кроме того, полдюжины проституток. Поскольку бордель находился в двух шагах, те даже не дали себе труда переменить одежду. Самой большой трудностью было преодолеть забор, отделявший их от цирка. Девицы были очарованы, когда Жанна принялась танцевать полуголая при тусклом свете двух фонарей. С трогательной простотой они сказали Жанне, что она может разбогатеть года за два, если предоставит свои ноги в распоряжение мадам Зила, хозяйки борделя. Жанна со смехом ответила, что любит покувыркаться в постели, но презирает деньги.

Поздно ночью несколько клиентов мадам Зилы, не стерпев, перепрыгнули забор в поисках двух беглых овечек. С приятным удивлением они обнаружили на новом месте весьма располагающую обстановку, не слишком отличную от только что виденной. Правда, здесь было побольше живости. Играла музыка, а манеж превратился в танцевальную площадку. Пьяный Ла Табль расслаблялся на груди у двух проституток. Жанна и Барселос убежали, укрывшись под кровом безутешной Зилы. Только эти трое и нарушали наутро мертвую тишину борделя.

Утром шум праздника окончательно затих, и приглашенные побрели вместе в направлении города. Шлюхи решили, что после ночи, изобильной на любовь, но скудной на деньги, самое лучшее — это посетить шестичасовую мессу. Кто знает — может, Богоматерь непорочного зачатия пошлет им мужа.

Полковник Деусдедит, чья безупречная репутация могла продаваться на вес золота, был застигнут неподалеку от собора с женщиной, в малопочтенной позе. Падре Менделл спросил полковника, сошел ли тот с ума или просто паясничает. Тот ответил, что это неважно, но что он не умрет, прежде чем не наверстает упущенное за годы католической юности. В задумчивости непризнанный изобретатель побрел к себе, уселся там за письменный стол и принялся разглядывать блестящий тротуар улицы Конститусан.

Город превратился в кладбище. Залитые гудроном улицы оживлялись только телегами водовозов да катафалками. Алвин бродил по центру, размышляя о полумиллионе рейсов, оставленных на его счету неизвестным. Здесь чувствовалась рука баронессы. Алвин улыбнулся и ускорил шаг, хотя никуда не торопился. В их любовной связи денежные дела были необходимой частью наслаждения.

В окрестностях улицы Формоза слышались крики. Алвин поспешил туда и обнаружил скопление людей вокруг телеги. Рядом дрались мужчина и женщина, нанося друг другу удары головой и руками. Одна только лошадь оставалась безучастной к происходящему. В телеге неподвижно лежал мальчик лет восьми, светловолосый, хорошенький и мертвый. Женщина громко рыдала, пытаясь приблизиться к телеге и одновременно помешать ей уехать. Наконец, женщину оттащили прочь, кучер вспрыгнул на козлы и хлестнул лошадь. Колеса заскрипели по гудрону, и телега последовала дальше.

Кто-то пришпилил к двери монархиста Даунта молитву следующего содержания: «Император наш, сущий во дворце! Да будет имя твое упоминаться с уважением, да прольются на нас твои милости, да будет воля твоя и в провинциях, как в парламенте. Государственные ассигнования дай нам днесь, прости наше воровство, как и мы прощаем единоверцам нашим. Ниспошли нам умеренность в чаевых и избавь нас от республиканцев. Аминь».