Любовная лихорадка - Эустакиу Гомиш

Эустакиу Гомиш

Любобная лихорадка

События

Эта хроника опирается на четыре основных источника. Перечислим их: это акты Муниципального совета города Кампинас за март-апрель 1889 года; устное свидетельство хрониста и историка Ж. Б. Канастры, справлявшего свой день рождения раз в четыре года 29 февраля; газеты той эпохи, главным образом «Диариу де Кампинас», полная подшивка которой — предмет особой гордости Центра науки, литературы и искусств; и, наконец, моя незаурядная способность к логическим построениям, которую Канастра злонамеренно называл воображением.

А теперь перейдем к самой истории.

В те черные дни углы пустынных улиц освещались кострами, и по городу проезжали иногда две-три коляски — не больше. В них сонно возлежали врачи, окутанные клубами сигарного дыма. Врачи перемещались из одного конца города в другой, ведя учет мертвецов. Они вели также учет отвращения, которое накапливалось внутри города, как навоз копится внутри дворика.

Перед отелем «Европа», между колодцами с гнилой, цветущей водой, днем стояли телеги водовозов. Луис Алвин высунул голову наружу, увидел их и окончательно проснулся. Когда коляска, набирая скорость, свернула на улицу Дирейта, Алвин закрыл окно.

Недалеко от этого места некий старик изнемогал, придавленный грудями нимфы. Барон Да Мата, пахнущий жженой веревкой, с грязными ногтями и желтыми усами, перевел дух, застонал и откинулся в сторону. Вот черт, опять приступ. Он знал, что ревматичен и бессилен — совсем как монархия. Неважно, главное — держать девушку за семью замками. Сдерживая отвращение, прекрасная и недоступная Анжелика подчинилась его воле, прежде чем преклонить колени в часовне. А затем, чтобы не думать об этом, погрузилась в домашние задания своих учеников.

Завернувшись в шелковые простыни, барон начал выискивать причины своей очередной неудачи. Если хорошо поискать, то причины обязательно найдутся, пусть даже и сомнительного свойства. Во-первых, накануне был праздник — свадьба свояченицы, — на котором он выпил изрядное количество мускателя. Затем, он так и не отошел от ссоры с женой, чья необъяснимая неприветливость по отношению к приглашенным — она исчезла через сорок минут после начала — еще ждет того, чтобы за нее отмстить. И наконец, барон не переставал готовиться в уме к завтрашней деловой поездке — предстояло преодолеть пятнадцать лиг. В этот момент единственное, что приносило ему удовольствие — это мысль, что он отправил свояченицу на месяц в Париж. Кроме того, это дорогое удовольствие производило нужное впечатление, от него еще веяло модным по тем временам фальшивым либерализмом. Свояченица запоем читала Жорж Санд.

В конце концов, это любовная история, в которой нет места жалости. Есть место лишь безумной страсти, часто вспыхивающей в тропиках между мужчиной и женщиной. И, говоря о несчастной женщине, павшей жертвой какого-нибудь распутника в красном галстуке (эмблеме республиканцев), которых немало встречается в барах, злые языки тут же заключали: Республика поимела Империю.

Люди читали Золя в подлиннике, и Жулиу Рибейру[1] царил ко всеобщему удовольствию, но литература — это одно, а жизнь — это другое. У жизни всегда трагический конец, что мы вскоре и увидим. Вторая мировая война, казалось, окончательно сдала эту историю в архив. Однако в 1975 году безымянный историк вырыл ее из пыльных папок и сделал всеобщим достоянием, слегка сдобрив собственной фантазией. Этот историк утверждал, что встречался с Алвином в год его смерти в клинике для больных лейкемией и лично почерпнул от него подробности.

Фантазия лучше действительности, но мы будем строго придерживаться фактов, иначе какая же это хроника? Не стоит увлекаться. Вопреки утверждению того самого историка, Алвин был не романтиком, а неутомимым постельным бойцом. И благодаря этому — редкому в мужчинах — качеству он заполучил нежную Анжелику. Та, регулярно испытывая удовольствие, раздалась немного в бедрах. Да Мата отметил это, когда перед ним развернули простыню с обнаженным трупом.

Что за ностальгическая грусть реет в воздухе над этими землями, которые некогда, в туманные доисторические времена, покрывали океанские волны? Грусть по жару человеческих тел, как же иначе. В 1889-м это был обычный субтропический район страны, где процветали болезни и всяческие злоупотребления. Еще хуже: все гостиницы были битком набиты всяким сбродом. Но в городе, именовавшем себя сельскохозяйственной столицей штата, все полагали, что лихорадка — зараза, занесенная откуда-нибудь из Сан-Паулу. Наши горожане были настолько высокомерны и горды, что на улицах вели себя так, будто незнакомы друг с другом: делали вид, что живут в большом городе. За границей, если их спросишь: «Откуда вы?», то сначала говорили: «Из Кампинаса», потом нехотя уточняли: «Из провинции Сан-Паулу», и далеко не сразу признавались, что они… из Бразилии. А когда республиканская зараза разрослась бурно, как сорная трава, кто-то выдвинул лозунг Республики Кампинасских Соединенных Штатов.

Светает. Да Мата приказывает подтянуть подпруги у лошадей. До Сан-Паулу еще далеко, но как истинный монархист Да Мата не получает никакого удовольствия от путешествия на поезде. А если отправляешься в срочную деловую поездку, то ничего не стоит потерять голову и наделать глупостей. Он встает с трудом из-за огромной грыжи. Когда он отправляется в путь вместе с Лусио, бывшим рабом, Анжелика выходит на веранду и машет им рукой. Воздух прозрачен настолько, что на расстоянии оба кажутся нарисованными акварелью.

Зависть — могучее чувство. Бесчисленные кокотки барона, его изысканные манеры дали полную волю злоязычию санпаульцев. Кое-кто с научным рвением доказывает, что мужское население нашего города всегда склонялось к гомосексуализму. На самом деле это пришло позднее. Но неважно, к черту историческую достоверность. Так или иначе, был еще один город, на Юге, название которого лучше сохранить в тайне. Говорили, что санпаульцы толпами устремлялись как туда, так и в Кампинас.

Да Мата ехал неспешно, наслаждаясь окрестным пейзажем.

Годом раньше

Еще не высохли чернила на бумаге с Золотым Законом, еще негры весело плясали на площади перед церковью Матрис, как на двери гостиницы «Униан» была укреплена табличка из металла. Ни один негр не пожелал больше прислуживать, так что хозяину гостиницы пришлось делать все самому, из опасения потерять клиентов. «Газета» отметила этот факт, сообщив также, что в городе поселился доктор Луис Алвин, выпускник Медицинской школы Рио-де-Жанейро, специалист по общим заболеваниям. Временно принимает в гостинице «Униан» с 9 утра до 4 дня. Является по вызову в любое время суток. Холост.

Последнее лукавое слово породило в некоторых зависть и возбудило среди медиков корпоративный дух. И так как почти все они были республиканцами, Да Мата в очередном приступе печеночных колик воспользовался моментом, чтобы выказать нерасположение доктору Анжелу Симоенсу, ставшему его политическим противником. Он послал за Алвином. Так что всего через неделю после выхода Алвина на вокзальную платформу весь город уже относился к нему недружелюбно.

Двумя месяцами позже, когда Алвин прекратил приемы в гостинице и спешно вернулся в Рио, все эти события казались публике вполне логичными и объяснимыми. «Газета» порассуждала на эту тему в разделе светской хроники, но ошиблась. Статья заканчивалась иронической фразой: «Пусть врачи нашего города успокоятся — господину барону больше не на что рассчитывать».

Если бы «Газета» знала о том, как все было на самом деле! Но об этом знала только Анжелика да еще ласточка, однажды вечером присевшая на веранду баронского дома.

Преподобный Менделл, заядлый натуралист, исчислял количество ласточек, летавших над Кампинасом в 1889 году, двумя миллионами. Однако ни одна из них не умела говорить.

Безразличный к ласточкам, что выписывали у него над головой диковинные фигуры, Энрике де Барселос закрыл за собой дверь редакции «Диариу» (ни одна другая газета с ней не сравнится!) и направился к бару «Элой». Сегодня в промежутке между бильярдными партиями он со своими друзьями опять будет мечтать о республике без налогов и о счастье нации. Там, попивая херес и пильзенское, его уже ждали Шико Глисерио, Перейра Лима, Леополдо Амарал, Кампос Салес, а может, и Жулио Мескита. До утра Бразилия будет сто раз построена и перестроена, словно пазл из кубиков. И как жаль, что днем надо возвращаться к своим прямым обязанностям!