Надежда умирает последней - Тесс Герритсен

– Вы провели немало времени в кабинете у генерала, – заметил он.

– У меня было к нему много вопросов, – кивнула она.

– Вы репортер?

– Что? – Она посмотрела на него. – О нет, это давние семейные дела.

Он ждал, что она расскажет подробнее, но она снова отвернулась к окну.

– Должно быть, что-то уж очень важное, – предположил он.

– Почему вы так думаете?

– После того как вы ушли, он отменил все свои встречи, со мной в том числе.

– Вас так и не приняли?

– Дальше секретаря пройти не удалось. При том что генерал сам изъявил желание меня видеть.

На мгновение она нахмурила брови, явно озадаченная, но затем лишь пожала плечами:

– Уверена, что я здесь ни при чем.

«Уверен, что еще как при чем», – подумал он про себя раздраженно. Боже, что же его в ней напрягает? Вот ведь сидит не шелохнувшись, но он явно чувствовал, что в этой хорошенькой головке бушуют вихри. Насчет хорошенькой теперь, конечно, сомневаться не приходилось, но безо всяких там глупостей. Ей хватало ума не пользоваться косметикой: это поставило бы под сомнение облик «правильной девочки». Его никогда раньше не интересовали такие «правильные». Ему ближе были «неправильные» – те, что из «неправильных» районов или с «неправильных» улиц. Но на этот раз все по-другому. У нее были глаза дымного оттенка, острый подбородок и небольшой вздернутый носик, слегка присыпанный веснушками.

Рот же, при правильном обращении, вполне годился для поцелуев.

Сам собой с его языка сорвался вопрос:

– Ну и надолго вы в Бангкоке?

– Я уже пробыла здесь два дня и завтра улетаю.

«Черт», – подумал он.

– В Сайгон.

– Сайгон?! – У него отвисла челюсть от удивления.

– Ну или город Хошимин, как угодно.

– Вот это совпаденьице, – сказал он тихо.

– Что именно?

– Я лечу в Сайгон через два дня.

– Неужели? – Она глянула на сиденье, где лежал портфель с выведенным через трафарет «Армия США, отдел опознания».

– Правительственное задание?

Он кивнул.

– А у вас что?

Она устремила взгляд строго вперед:

– Я по семейному делу.

– Ясно, – сказал он, раздумывая, что же это за дела, блин, такие семейные, – а вы раньше бывали в Сайгоне?

– Была один раз, но мне тогда было всего десять лет.

– Отец там служил?

– Положим. – Она продолжала смотреть куда-то вдаль перед собой. – Города я толком не помню, пыльно, жарко, полно машин, одна большая пробка. Еще женщины красивые.

– Многое изменилось с тех пор, машин здорово поубавилось.

– А женщин?

Он засмеялся:

– Нет, женщины остались, жара и пыль тоже. Но все остальное изменилось.

Он замолчал. Потом словно невзначай добавил:

– Если случится застрять там где-нибудь, так я смогу помочь.

Явно заинтересованная его предложением, она не знала, принимать ей его или нет.

«Ну же, давай, не отказывай мне», – думал он и вдруг поймал в зеркале ухмыляющуюся физиономию Пуапонга, который откровенно глумливо подмигивал ему. Только бы она ничего не заметила! Но Вилли, разумеется, видела подмигивания и ухмылки Пуапонга и немедленно разгадала их глубокий смысл. «Старая история», – подумала она устало. «Сейчас он предложит с ним отужинать, я скажу, что не могу, тогда он позовет чего-нибудь выпить вместе, и тогда я сломаюсь и соглашусь, ведь как устоять перед таким красавцем».

– Представляете, у меня сегодня выдался свободный вечер, – сказал он, – вы не хотели бы поужинать со мной?

– Я не могу, – ответила она и подумала, кто же все-таки сочинил этот постылый сценарий и удалось ли кому-нибудь хоть раз отклониться от него?

– Ну, может быть, тогда пропустим по стаканчику? – Легкая зовущая улыбка в ее сторону.

И тут ей показалось, что она вот-вот сорвется в пропасть. Самое-то смешное, что он вовсе не был красавцем. Нос приплюснут – где-то, наверное, умудрился сломать его и даже не позаботился выправить. К волосам явно давно не притрагивались расческой, чего там говорить о парикмахере. По ощущениям, ему было где-то под сорок, хотя возраст не сказался на внешности, разве что морщинки вокруг глаз от привычки улыбаться. Бесспорно, она встречала в жизни куда более привлекательных мужчин, и таких, которые могли бы предложить побольше, чем просто ночка кувырканий в гостинице на чужбине. «Что же все-таки меня в нем привлекает?»

– Всего по стаканчику, – снова предложил он.

– Да нет, – ответила она, – нет, спасибо.

Слава богу, он не стал больше настаивать.

Кивнув, он откинулся на сиденье и стал смотреть в окно. Пальцами он барабанил по портфелю, и этот беспорядочный ритм стал выводить ее из себя. Она попробовала не обращать на него внимания, так же как и он старался игнорировать ее, но у нее ничего не получалось – слишком заметным было его присутствие. Когда они приехали к отелю «Ориенталь», ей уже хотелось выпрыгнуть из машины, что она в общем-то и сделала.

– Спасибо, что подвезли, – сказала она на прощание и хлопнула дверцей.

– Эй, погодите, – крикнул он через окрытое окно, – я так и не знаю вашего имени.

– Вилли.

– А фамилия есть?

Она обернулась и, зашагав вверх по ступенькам, бросила через плечо:

– Мэйтленд.

– Как-нибудь увидимся, Вилли Мэйтленд! – выкрикнул он.

«Сомневаюсь», – подумала она, но, как только дошагала до входа, не удержалась и взглянула вслед исчезающей за поворотом машине. Тут только она осознала, что не знает, как его зовут.

Гай сидел на кровати в гостинице «Либерти» и гадал, что же его занесло в эту дыру.

Пожалуй, воспоминания. Ну и скидки для правительственных сотрудников. Он всегда, с самой войны, останавливается здесь, когда ездит в Бангкок, и только теперь осознал давнюю нужду в перемене. Конечно, с этим местом было связано много воспоминаний. Он никогда не забудет тех жарких любовных ночей 1973 года. Ему двадцать, он – рядовой в отпуске; ей тридцать, она – военная медсестра. Дарлин, точно, так ее звали. Когда он видел ее в последний раз, она была обвешана тремя детьми, дымила как паровоз и на ней было килограммов двадцать лишнего веса. Жалкое зрелище. Скатилась – что она, что эта гостиница. «Да я и сам, наверное, скатился», – подумал он, его взгляд блуждал по улицам Бангкока за грязным гостиничным окном. Как он любил раньше этот город, любил бродить по рынкам, таким пестрым, что в глазах рябило. Любил шататься ночами по закоулкам Пэт-Понга, где не было отказа в музыке и женщинах. Он был тогда совершенно беззаботен: ни жара, ни шум, ни запахи его не волновали, ни даже пули. Он ощущал себя неуязвимым, бессмертным. Кто-то другой получит пулю и будет отправлен в деревянном ящике домой, кто-то, но только не он. Ну а если ты начинал трястись беспрестанно за свою жизнь, боец из тебя получался некудышный. И в конце концов он превратился в такого бойца. Он до сих пор недоумевал, как это ему удалось тогда выжить. Сам факт того, что он живым вернулся домой, был выше его понимания – как подумаешь об остальных на том транспортном самолете из Дананга – этой руке спасения, что должна была их вытащить из пекла и доставить в родное гнездо. По-прежнему на нем шрамы от крушения, и по-прежнему он до смерти боится летать. Он откинул в сторону мысль о предстоящем полете в Сайгон. Передвижение по воздуху, к сожалению, было неотъемлемой частью его профессии, и ему ничего не оставалось, как в очередной раз сесть в самолет.