Вот так мы теперь живем - Сьюзен Сонтаг

Когда я был дома, говорят, сказал он, я боялся спать, мне казалось, что я проваливаюсь в черную дыру, уснуть было все равно что уступить смерти, я не гасил свет на ночь, но здесь, в больнице, мне не так страшно. И Квентину он сказал как-то утром, страх раздирает меня, и Айре, он давит меня, вжимает меня внутрь меня самого, страх все делает огромным и высоким, я это чувствую, но не знаю, как выразить, сказал он Квентину. Беда тоже удивительно возвышает. Иногда я чувствую себя так хорошо, таким сильным, как будто могу выпрыгнуть из кожи. С ума я схожу или что. Или это все от внимания и заботы, которыми все меня окружили, как в детском сне, где тебя любят. Или это из-за лекарств? Знаю, что это звучит дико, но иногда мне кажется, что это небывалое ощущение, застенчиво сказал он; но при этом оставался неприятный привкус во рту, шумело в голове, ломило затылок, красные десны кровоточили, было больно дышать, и кожа стала цвета слоновой кости, цвета белого шоколада. В числе тех, кто плакал, когда им сказали по телефону, что он снова в больнице, были Кэт и Стивен (которым позвонил Квентин), Эйлин, Виктор, Эллен и Льюис (которым позвонила Кэт), Ксавье и Урсула (которым позвонил Стивен). В числе тех, кто не плакал, была Хильда, которая сказала, что ей на днях стало известно, что ее семидесятипятилетняя тетка умерла от этой болезни, которую подхватила во время переливания крови после успешной операции на сердце пять лет назад, и Фрэнк, и Донни, и Бетси, но это не значит, по словам Тани, что их это никак не задело, а Квентин думал, что они, возможно, не скоро придут в больницу, но пришлют подарки; палата - на этот раз ему дали отдельную палату - была полна цветов, комнатных растений, книг и пленок с записями. Прилив раздражения, еле сдерживаемого в последние недели его пребывания дома, начал спадать в будничности больничных посещений, хотя многие негодовали по поводу того, что Квентин завел Книгу посетителей (но это Квентин придумал, заметил Льюис); теперь, чтобы обеспечить постоянный поток посетителей, желательно, чтобы приходили не больше двух человек одновременно (это правило, общее для всех больниц, здесь не очень строго соблюдалось, во всяком случае, на его этаже, то ли из соображений милосердия, то ли оттого, что все равно толку от запрета было мало, неизвестно), сначала нужно было позвонить Квентину, узнать, когда у него "окно", и больше никаких перебоев не случалось, его мать уже невозможно было удержать, она приехала, поселилась в отеле неподалеку от больницы, но, кажется, ее ежедневное присутствие угнетает его меньше, чем мы ожидали , заметил Квентин; Эллен сказала, это нас оно угнетает, как думаешь, долго она еще здесь пробудет? Легче быть добрым друг к другу, когда навещаешь его в больнице, заметила Донни, чем дома, когда думаешь, вот опять не удастся побыть с ним наедине; теперь, когда мы опять приходим сюда, строго по двое, уже нет сомнений, в чем заключается наша роль, какими мы должны быть - дружными, смешными, нетребовательными, легкими, важно быть легким, ибо в этом ужасе есть свое веселье, как сказал бы поэт, заметила Кэт (его глаза, такие блестящие глаза, вставил Льюис). Глаза у него скучающие, погасшие, сказал Уэсли Ксавье, но Бетси сказала, что в его лице, не только в глазах, видна душа, теплота; что бы там ни было, сказала Кэт, раньше мне никогда не хотелось избегать его взгляда; и Стивен сказал, я боюсь того, что выражают мои собственные глаза, что я на него смотрю слишком пристально или, наоборот, с наигранной небрежностью, добавил Виктор. И, не в пример тому, как он выглядел дома, он каждое утро был гладко выбрит; его вьющиеся волосы были всегда расчесаны; но он жаловался, что сменились сиделки, а ему не нравится эта перемена, он хочет, чтобы остались прежние. Палата была теперь обставлена с некоторым эффектом (странное слово для обозначения личных вещей, заметила Эллен) индивидуальности, а Таня принесла рисунки и письмо от своего девятилетнего сына, страдающего дислексией, который, после того как она купила компьютер, начал писать; а Донни принесла шампанское и воздушные шары, которые привязали к ножке кровати; расскажите мне что-нибудь, попросил он, проснувшись и обнаружив у своей кровати Донни и Кэт, которые ему улыбались; расскажите какую-нибудь историю, произнес он с тоской в голосе, говорила Донни, которая не нашлась, что рассказать; ты сам - история, сказала Кэт. А Ксавье принесла гватемальскую деревянную статуэтку святого Себастьяна с возведенными к небу глазами и раскрытым ртом, и когда Таня сказала, что это дань эротическому прошлому, Ксавье заметила, там, откуда я родом, считается, будто Себастьян оберегает от чумы . Чуму символизируют стрелы? Да, символизируют стрелы. Все помнят, что тело прекрасного юноши, привязанного к дереву, было пронзено стрелами (мне всегда казалось, что он их не замечает, вставила Таня), но все забывают, что у этой истории есть продолжение, продолжала Ксавье, что когда женщины-христианки пришли хоронить мученика, они увидели, что он еще живой, и выходили его. И он сказал, по словам Стивена, я и не знал, что святой Себастьян не умер. Бесспорно, сказала Кэт по телефону Стивену, умирание завораживает. Мне стыдно, но я ничего не могу поделать. Мы учимся умирать, сказала Хильда; я не готова к такой учебе, сказала Эйлин; и Льюис, который приходил к нему прямо из той больницы, в которой Макса до сих пор держали в реанимации, встретил Таню, которая выходила из лифта на десятом этаже, и когда они вместе шли по коридору мимо открытых дверей, отводя взгляд от утопающих в кроватях больных с трубками в носу, залитых голубоватым светом телевизоров, Таня сказала Льюису, об одном не могу думать без содрогания, что кто-то умирает с включенным телевизором.

Он стал на удивление ко всему равнодушен, сказала Эллен, вот что меня удручает, хотя с ним теперь даже легче общаться. Иногда он ворчал. Мне надоело, что каждое утро у меня берут кровь, зачем им столько моей крови, что они с ней делают, говорят, сказал он; но куда девалась его злость, удивлялась Яна. Но в основном с ним было очень приятно, он всегда говорил, а как ты, как твое самочувствие. Он теперь такой славный, сказала Эйлин. Он такой милый, сказала Таня (милый, милый, простонал Паоло). Сначала он был очень плох, но пошел на поправку, по сведениям Стивена, можно не опасаться, что на этот раз он не выкарабкается, и доктор говорила, что деньков через десять его выпишут, если все пойдет хорошо, и мамашу его убедили вернуться в штат Миссисипи, и Квентин готовил пентхаус к его возвращению. И он все по-прежнему вел дневник, никому его не показывал, однако Таня, придя однажды первой и застав его спящим, заглянула туда и ужаснулась, по словам Грега, не тому, что там прочитала, но тому, как неуклонно меняется его почерк: на последних страницах это просто какая-то паутина, разобрать трудно, буквы клонятся в разные стороны и разбредаются по странице. Я подумала, сказала Урсула Квентину, что разница между рассказом и картиной или фотографией заключается в том, что в рассказе можно написать: "он еще живой". Но на картине или фотографии ты не можешь показать это "еще". Только то, что он живой. Он еще живой, сказал Стивен.