Волк и голубка - Кэтлин Вудивисс

— Мой отец не слишком обрадуется, узнав, что я не приобрел новые земли для семьи, — проворчал Рагнор.

— Не терзай себя, Рагнор. К чему эта горечь? Гай — человек немолодой и мыслит, как все старики. И поскольку он сумел приобрести состояние, естественно, считает, что тебе нетрудно сделать то же самое.

Рагнор с такой силой стиснул рог, что побелели пальцы.

— Порой, Вашель, я его ненавижу.

— Я тоже временами теряю терпение с отцом. Представляешь, он угрожал мне, что, если я награжу какую-нибудь девку очередным ублюдком, он выкинет меня на улицу и лишит наследства.

Впервые с того момента, как он переступил порог Даркенуолда, Рагнор де Марте закинул голову и расхохотался: — Признайся, Вашель, что отец в чем-то прав.

— Ах, кузен, горшку ли перед котлом хвалиться, — хмыкнул Вашель.

— Верно, но должен же мужчина хоть как-то развлекаться, — улыбнулся Рагнор, и взгляд его снова упал на рыжеволосую девушку. Он погладил ее по щеке, неожиданно опьяненный видением этого стройного тела. Начиная ощущать знакомое нетерпение, Рагнор запутался пальцами в ткани ее ганны, срывая платье с плеч попытавшейся вырваться пленницы. Жадные взгляды захватчиков устремились на ее полуобнаженные груди, вздымавшиеся над разодранным воротом. Мужчины вновь что-то ободряюще закричали; послышались грубые шутки, но Эйслинн не поддалась панике. Стянув края платья, она подняла голову, и лишь глаза говорили о ненависти и презрении к завоевателям. Воины смущенно замолчали, отвернулись, пытаясь заглушить неловкость огромными глотками эля, перешептываясь между собой, что девчонка, несомненно, колдунья.

Леди Майда лихорадочно прижала мех с вином к груди, в ужасе наблюдая, как Рагнор ласкает ее дочь. Его руки медленно скользили по шелковистой плоти, под тканью платья, касаясь местечек, куда не смел раньше проникнуть ни один мужчина. Эйслинн вздрогнула от омерзения, и Майда задохнулась от страха и ненависти.

Она взглянула на темную лестницу, ведущую в спальни. В своем воображении она уже представляла, как дочь борется с Рагнором на широкой хозяйской постели, той, которую она много лет делила с мужем, на которой родила Эйслинн. В ушах зазвучали крики боли и ужаса. Норманн не подумает проявить милосердие, а Эйслинн не унизится до просьб. Ее дочь унаследовала упрямство и гордость лорда Эрланда.

Майда отступила в тень, стараясь сделаться невидимой. Справедливость не восторжествует, пока убийца мужа не будет наказан. Она отомстит. Жестоко отомстит.

Рагнор встал и, подняв с пола Эйслинн, притянул к себе упругое тело. Девушка отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, и норманн злобно хмыкнул, находя извращенное удовольствие видеть болезненную гримасу, искажавшую ее лицо.

— Откуда ты знаешь язык Франции? — надменно бросил он.

Эйслинн, вскинув голову, смело встретила его взгляд, но промолчала. Только в глазах стыла ненависть. Рагнор, поняв, что она так легко не сдастся, ослабил хватку. Скорее всего никакими пытками не вырвать ответа у пленницы. Недаром она лишь плотнее сжала губы, когда он осведомился, как ее зовут. Тогда Рагнор пригрозил избить ее до полусмерти, и только вмешательство матери, поспешившей сообщить имя дочери, спасло гордячку. Впрочем, существует немало способов усмирить самую высокомерную девчонку.

— Лучше говори, Эйслинн, иначе я велю сорвать с тебя одежду и отдам позабавиться своим людям. После этого, клянусь, ты будешь посговорчивее.

— Бродячий трубадур прожил в доме несколько лет, когда я была совсем маленькая, — неохотно процедила Эйслинн. — Он побывал во многих странах и успел выучить четыре языка. И научил меня своему родному, потому что это его веселило.

— Бродячий трубадур, который развлекался сам, вместо того чтобы развлекать хозяев?! Не вижу, в чем смысл этой странной шутки.

— Говорят, ваш герцог с самого детства мечтал захватить Англию. Мой веселый трубадур знал эти слухи, потому что часто играл для знатных людей вашей страны. В юности он дважды или трижды услаждал слух вашего герцога, пока тот не отрезал ему мизинец за то, что несчастный спел в его присутствии балладу о рыцаре-бастарде. Трубадуру доставляло удовольствие учить меня французскому на тот случай, если мечты Вильгельма сбудутся и тогда я смогу смело называть вас гнусным сбродом, в полной уверенности, что меня поймут.

Рагнор помрачнел, но Вашель лишь невозмутимо хмыкнул, не отрывая губ от чаши.

— И где теперь твой галантный трубадур, девица? — осведомился молодой норманн. — Герцогу и сейчас не нравится, когда его называют бастардом. Вероятно, теперь смельчак лишится не только пальцев, но и головы.

— Он там, — язвительно протянула Эйслинн, — куда не проникнуть ни единому смертному, и поэтому месть вашего герцога ему не грозит.

Брови Рагнора сошлись на переносице.

— Ты напоминаешь мне о не слишком приятных вещах.

Однако полуобнаженные плечи девушки, просвечивавшие сквозь лохмотья платья, отвлекли Рагнора и придали его мыслям другое направление. Нагнувшись, он подхватил ее на руки, не обращая внимания на гневные протесты и поток цветистых ругательств, весьма странных для девушки благородного происхождения. Рагнор только смеялся над ее попытками освободиться, пока Эйслинн почти не вывернулась из его объятий. Но Рагнор, тотчас же перестав смеяться, с силой прижал ее к себе, не давая пошевелиться. Наклонив голову, он накрыл ее губы своими, влажными и горячими, но тут же дернулся от боли. Тонкая струйка крови потекла по подбородку.

— Ты, злобная гадючка! — охнул он и, тихо зарычав, перекинул Эйслинн через плечо. Девушка на мгновение задохнулась — жесткие холодные звенья кольчуги впились в живот, причиняя невыносимую боль. Она беспомощно обмякла. Норманн схватил свечу со стола, направился к темной лестнице и стал взбираться по ступенькам под гогот и грубые шутки. Войдя в хозяйскую спальню, он пинком затворил дверь, шагнул к кровати и бесцеремонно бросил Эйслинн на постель, успев обратить внимание на длинные стройные обнаженные ноги, прежде чем девушка вскочила и метнулась к двери. К несчастью, она совсем забыла о веревке. Рагнору было достаточно поймать конец и дернуть на себя, как Эйслинн снова повалилась на кровать. Но он, хищно улыбаясь, начал наматывать веревку на запястье, пока не принудил Эйслинн встать па колени, лицом к нему. Сейчас у девушки был настороженный вид животного, ожидающего новых пыток от своего мучителя. Норманн рассмеялся и, распустив веревку с руки, привязал ее к массивному столбику в изножье кровати. Он принялся не спеша раздеваться, небрежно бросая на пол кольчугу, меч и кожаную тунику. Оставшись лишь в полотняной сорочке и штанах-чулках, он направился к очагу. Страшное предчувствие охватило девушку. Эйслинн лихорадочно рвала веревочный ошейник, но узел был слишком тугим. Норманн разворошил кочергой уголья, добавил дров и, немного согревшись, разделся догола. Эйслинн конвульсивно сглотнула при виде стройного загорелого мускулистого тела.