Город смерти - Виктор Глумов

Зачарованный, слонялся Вадим от стены к стене, от картины к картине. В груди ныло, словно в каждый рисунок было заложено чувство: вот светлая-светлая тоска по несбывшемуся, вот тоска вязкая, хватает за ноги и тянет в зыби, здесь — бессильная ярость разбивается волнами об острые скалы. Хватит, и так кошки всю душу изодрали!

Вадим вернулся на диван. Сжал голову. И что теперь делать? Вот надоест он девчонке, останется один в этом мире, подохнет же… Сандра села рядом, коснулась его руки.

— Эй! Не уходи в мысли. Не думай! Не смей! Свихнешься.

Вадим безучастно покосился на нее. Девушка продолжила:

— Тут есть мой недопитый коньяк. По-моему, пришло время напиться. Подожди, сейчас найду.

Сандра полезла в массивный комод, завозилась. Вадим наконец решил осмотреться. Мебели в помещении было мало: комод, три разнокалиберных стула, овальный стол и книжные полки. Книги громоздились стопками, занимали самодельные полки и валялись на диване.

— Так выпьем или поиграем в цивил?

— Не понял. — Вадим уставился на пузатую пластиковую баклажку.

— Наверное, тебе привычнее пить из хм… рюмки. Во-о-от.

Граненый стакан наполнился на четверть. Вадим поднес пойло к губам и скривился: оно воняло обувным клеем.

— Я точно не подохну от этого? Коньяк, блин! Самогон из резины, а не коньяк!

— Фиг его знает, помрешь, не помрешь, — девушка дернула плечами, — ты же нежный. Коньяк ему не нравится. Знаешь, сколько у Баронства такая бутылка стоит? Ну, у Кремля…

— Хуже не будет. Ну, за… не знаю, что и сказать. За что тут пьют?

— Наверное, за удачу. За встречу, я так понимаю, пить не стоит.

Спирт обжег горло, но Вадим стерпел. Не прошло и минуты, как голова закружилась и внутри потеплело.

— Я тоже была на твоем месте… Я ведь из лунарей, понимаешь? Я преступница оттуда, и я, — она вздохнула, — видишь, жива.

— Что же ты натворила? — Вадим изо всех сил старался не показать, что у него заплетается язык.

— Не подчинилась приказу. Не смогла стрелять в людей. Там были женщины. И дети. Совсем маленькие, с цыплячьими шейками… Я могла бы сделать вид… там же и другие были. А я психанула. Дура. — Она потупилась, мелкие кудряшки зазмеились по лицу. — Хочешь узнать, что лунари делают с преступниками?

Вадим кивнул. И ее прорвало.

Рассказ Сандры

В черной качающейся будке сумеречно. Напротив на корточках сидит парнишка в белом нарядном шарфе поверх темного пальто, сидит совершенно неподвижно. Иногда кажется, что он — манекен. Маленький круглолицый дядечка, даже скорее дед, бормочет под нос и раскачивается. Нас, преступников, сегодня трое.

Подхожу к решетке, встаю на цыпочки: мой город. Я вижу его в последний раз, но до сих пор не верится. Меня для него нет. Меня нет уже ни для кого, память обо мне стерта из базы данных. Наверное, что-то подобное испытывает плод во время аборта. Но я по-прежнему существую. Странное ощущение.

Вижу огромные ворота, выпускающие машину. Подтягиваюсь, прижимаюсь лицом к решетке.

Далеко отъезжать не стали, так и выпустили нас около самых ворот. Выхожу. Сырой ветер треплет волосы. Четверо мужчин в бронниках держат нас под прицелом автоматов, один из стволов направлен мне в лицо. Чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Чувствую себя вещью. Бумажкой, которой подтерлись и теперь выбрасывают.

Солдаты знают, кто я, и они начеку. Один из них говорит:

— Осужденные, у вас есть две минуты, чтобы покинуть зону отчуждения. Ровно через две минуты мы открываем огонь.

Никто не двигается. Даже я не могу заставить себя шагнуть в неизвестность, хотя знаю, что они — военные. Никому из них не хочется оказаться на моем месте. Они выстрелят. Они делали это неоднократно.

У лысого дядьки сдают нервы, он бросается в ноги крайнему вояке, тому, что дал нам две минуты, и причитает:

— Это недоразумение! Я известный нейрохирург! Это несчастный случай!

Военный пинает его ногой в пухлый живот, смотрит на часы и говорит:

— Осталась минута двадцать секунд.

— Бежим! — Я дергаю парнишку за рукав и бросаюсь к маячащим вдалеке останкам домов.

Парень несется следом. Слышу его прерывистое дыхание. Доносится автоматная очередь — решилась судьба упрямого нейрохирурга. Еще очередь — это стреляют по нам. Не на поражение, для страха. На всякий случай падаю, попадаю в грязь. Парень продолжает бежать, запрокинув голову и нелепо размахивая руками. Глупый, необстрелянный.

Поднимаюсь, растираю грязь по куртке. Здравствуй, новая жизнь! Оборачиваюсь: машина уже исчезла за воротами. Сажусь на молодую траву, достаю сигареты — это все, что мне позволили взять с собой. И начинаю ржать.

Успокоившись, бреду в сторону развалин. Силуэт брата по несчастью маячит впереди. Окрикиваю его. Оборачивается. Ждет. Протягиваю ему сигареты. Уныло качает головой.

— Тебе проще, — говорю я.

Идем молча. Он не выдерживает:

— За что тебя?

— Неподчинение приказу.

— Военная? Тебе проще. — Его усмешка похожа на предсмертную гримасу. — А я студент… бывший.

Вот и первые дома — стены без крыш, дверей и окон, зато с лестницами. И вдруг из-за кучи камней навстречу выскакивают пятеро вооруженных мужиков — страшных как на подбор. Осматриваю их оружие: старье. Только у самого дальнего более-менее приличный «стечкин».

— Стоять! Руки за голову! На землю!

Парень таращится на меня. В глазах — ужас. Медленно закладывая руки за голову, осматриваю окрестности. До ближайшего укрытия десять метров, и это в стороне «стечкина». Пять стволов… восемьдесят процентов, что подстрелят. Значит, се ля ви. Лучше так, чем попасть к ним в лапы!

Бросаюсь вправо. Резко перекатываюсь в другую сторону. Гремит выстрел. Еще и еще. И всего-то?

Прежде чем скрыться за стеной, оглядываюсь: двое вяжут бедного студента, уткнувшегося лицом в землю, трое бегут за мной. По окрестностям прокатывается вопль:

— Поймать мясо!

Значит, я нужна им живая. Это лучше. Но проще ли? На дороге появляется молокосос в бандане. Целится в лицо:

— А ну стой!

Поворачиваю, уверенная, что он не выстрелит. Выстрелил. Но не в голову — в ноги. Крупной дробью. В двух местах зацепило икру. Ничего, пока не больно. Больно будет потом. Хорошо, сосуды не задело, крови немного.

Я — дичь. За мной гонится свора псов. Лиса. Нет, молодая волчица. Я ранена. Я в чужом лесу. Меня хотят… Действительно, зачем я им нужна? Сожрать? Порезать на органы? Говорят, у них есть клиники, и сохранилось оборудование… Или продать в бордель? Если последнее, то у них ничего не получится.

Наперерез летят еще двое. Да сколько их здесь, ловцов свеженького мяса? Или это те же, но рванувшие окольными путями? Неважно. У одного дубина, у второго, лысого, ружье. Целится в ноги. Выстрел. Рывок. Вроде цела. Второй замахивается палкой, отражаю удар, бью по кадыку. Хрустят размозженные хрящи. Снова выстрел. Ногу обожгло. Черт! Нельзя останавливаться.

То ли бегу, то ли ковыляю за очередные развалины. Тот, что с ружьем, бежит следом. Уже не стреляет. Уверен, что я никуда не денусь.

Замираю, прислоняюсь к стене. В ботинке горячо. Сердце отбивает бешеный ритм. Это не моя жизнь. Это сон. Всего лишь горячечный сон.

А вот и он, охотник. Лыбится. Во рту не хватает трех зубов. Наводит на меня короткий ствол карабина:

— На землю, сука!

— А ты заставь, — хриплю.

— Я сказал…

— Пошел на хрен.

— Мужики, она здесь, — надрывается охотник.

Мысленно молюсь: стреляй. Я хочу поймать пулю. Нужно его спровоцировать, потому что, если я попаду к ним живой…

Нас разделяет семь метров. Семь метров до твоей глотки, охотник. И до твоего ружья. Или до моей смерти. Кидаюсь вперед. Глаза охотника округляются. Он ни разу не видел взгляда обреченного. Резко отвожу ствол, вырываю ружье, бью его в висок прикладом. Это я — мясо? Мясо — ты. Теперь уж точно. Выворачиваю его карманы: пять патронов, самопал.

Трое бегут ко мне. Остановились. Навожу мушку на того, что в середине, нажимаю курок… Осечка. Черт! Нажимаю еще раз. Щелчок. Переглядываются, шепчутся. Но подходить не спешат. Перезаряжаю ружье, беру ствол в рот, зажмуриваюсь. Перед глазами колышется багровая муть. Давлю на курок…

Щелчок. Боль. Темнота.

Открываю глаза: серая стена, на полу копошится рыжий муравей. Пытаюсь пошевелиться — тело скручивает судорога. Кажется, что весь мир — пучок оголенных нервов. Чуть позже понимаю, что ноги связаны, а руки скручены за спиной. Расслабляюсь, прислушиваюсь к чувствам: пульсирует в голове, ноют вывернутые плечевые суставы, правая икра печет огнем, левую не чувствую вообще. В голову закрадывается кошмарная мысль: зачем почкам ноги? Извиваясь, переворачиваюсь: нога на месте, перетянута тряпкой. Идиоты! И сколько я так валяюсь?