Путешествие - Станислав Дыгат

В этом прекрасном городе над морем, в городе, о котором он так мечтал и в котором ждал чудес, была поставлена под сомнение законность его действий, вследствие чего он был выгнан из дому, разлучен с семьей и предоставлен самому себе в чужом и неизвестном месте.

Дети, наделенные богатым воображением, часто утрачивают его в самых неожиданных случаях, необъяснимых и зловещих. Такой случай вырастает до размеров самодовлеющей действительности вне которой уже ничего не может произойти. То же самое, только в ином масштабе и при другие обстоятельствах, случается иногда и со взрослыми. А вообще еще не выяснено, на чем основано такое состояние души. Может быть, оно является результатом здравого рассудка, а не паники. Рассуждения на эту тему завели бы нас слишком далеко, отложим их до более подходящего времени.

Генрику в этом положении не приходил в голову тот простой факт, что сейчас выйдут родители и все тут же объяснится.

Когда наконец родители появились, он успокоился. но только отчасти. В нем осталось смутное ощущение вины, сознание того, что он в конфликте с законностью, и ощущения эти были так сильны, что все соображения о собственной правоте лишались всякого значения.

Родители шли бодрые» примиренные, неожиданно развеселенные солнцем и перспективами модного курорта. Впереди шел Янек. Он нес ведерко, лопатку и формочки для песка, шел, как идет важный чиновник с портфелем в учреждение. Неожиданно за ними показался старик в жилете, в руках у которого были небольшие грабли. 0н весело, вежливо, даже угодливо поздоровался с родителями, обменялся с отцом какой–то шуткой и фамильярно потрепал Янека но голове. Янек не реагировал, даже глазом не моргнул; казалось, важность и достоинство его были неуязвимы.

При виде старика в жилете Генрик тихо вскрикнул и спрятался за дерево. Ему не только не хотелось, чтобы старик в жилете, убедился, что он принадлежит к этой семье и имеет право жить в этом доме, наоборот, он боялся этого. Ему казалось, что, может быть, родители объединятся со стариком в жилете против него, или, может быть, старик, убедившись, что Генрик принадлежит к их семье, прогонит их всех, или же случится что–то еще, что даже трудно предвидеть. Можно ли тут что–нибудь знать?

В то же время признаки явной симпатии и согласия между стариком в жилете и родителями усиливали в нем чувство обиды и бесправия.

Выйдя за калитку, отец остановился и огляделся по сторонам.

— Генек! — позвал он.

Старик в жилете наклонился над клумбой с цветами и стал разрыхлять землю своими грабельками.

— Может быть, он побежал на пляж? — сказала с беспокойством мать. — Это нехорошо. Я не хочу, чтобы он привыкал ходить на пляж один.

— Э, если даже он имел это намерение, то наверняка, в последнюю минуту передумал и вертится где–нибудь около дома, — сказал отец. — Меня иногда ужасно огорчает, что он такой тихоня.

— А я хочу, чтобы он был тихоней, это лучше, чем подвергать себя опасностям.

— Для тебя, Анет, весь мир полон опасностей.

— Да, к твоему сведению. —

— Но так ты воспитаешь Генека слюнтяем.

— Я его плохо не воспитаю. Только вот и сомневаюсь, хорошо ли влияет на его воспитание, то что ты болтаешь при нем разные глупости.

— А я, — сказал отец торжественным тоном и с чувством собственного достоинства, — сомневаюсь, хорошо ли для воспитания сына, если он слышит от матери, что его отец болтает глупости.

Хорошее настроение рассеялось в пустом и мелочном споре.

Минуту шли молча и старались, ослепленные солнцем и синевой первого дня отдыха, о котором столько мечтали, сдержать теснящиеся, издавна накопившиеся обиды, упреки и претензии.

Миновали дерево, за которым стоял Генрик.

— В конце концов, — тихо сказала мать, — я это говорю не при нем, мой дорогой.

— В данную минуту нет, — сказал отец так же тихо. — Бывало, однако, что нечто в этом роде ты говорила и при нем.

— Выдумываешь.

— Припомни хорошенько.

Речь шла уже не о Генрике, не о его воспитании. Даже не о деликатном вопросе взаимного уважения. Они — как два завистливых поэта, которые, не желая сказать, что они думают друг о друге, препираются в неудержимой потребности поспорить на тему, что лучше — разбивать ли яйцо, сваренное всмятку, ложечкой или обрезать ножом, и приводят в недоумение непосвященных свидетелей тем, что способны в этот пустяк вкладывать столько пыла и ярости.

Когда, почти забыв о существовании пропавшего Генрика, они так же молча свернули вправо, Генрик, уверенный, что старик в жилете, стоящий к нему спиной, занят расчисткой грядок, выскочил из–за дерева и догнал родителей.

— А, это ты, — сказал отец с облегчением, радуясь, что нашелся предлог избежать войны или хотя бы отсрочить ее.

Оба начали резко упрекать Генрика, нелогично, непоследовательно. Оба чувствовали облегчение, что нашелся объект, против которого можно объединиться.

Однако гнев родителей принес Генрику успокоение. Он ощутил возвращение ритма повседневных событий, а после пережитого потрясения повседневность была пределом его мечтаний. Он не рассчитывал уже ни на какие необычайные и чудесные события. В то же время, едва только ритм повседневных событий обрел норму, нависла новая, еще не совсем определившаяся угроза: ведь, возвращаясь с пляжа, они должны пройти через садик, а значит, могут опять встретить старика в жилете. Трудно рассчитывать на то, что ему можно будет как–нибудь проскользнуть, пробраться незамеченным. Наконец, даже если бы это удалось, успех был бы весьма сомнительный, так как до конца их пребывания здесь ему предстоит по нескольку раз в день терпеть муку, выходя из дому и возвращаясь домой.

Когда дошли до пляжа, отец сказал торжествующе: — Пожалуйста. Вот твое море, которое ты так жаждал увидеть.

Генрик бессмысленно смотрел перед собой, и неожиданно ему пришло в голову: человек в жилете уже стар, значит, может случиться, что он вдруг умрет.

И тут же он испугался, что так подумал. За такую мысль господь бог может наказать его собственной смертью, или смертью родителей, или Янека, или всех их вместе.

Отец смотрел на Генрика с такой улыбкой, как будто сам сотворил море и ждал за это заслуженных похвал. Однако он не мог прочесть на лице Генрика ни восхищения, ни даже интереса; улыбка начала мешать ему, как непрошеный гость, и он странно скривил губы.

Мать тоже смотрела на Генрика выжидающе. Генрик мучился, так как чувствовал, что на нем лежит какая–то ответственность, что он должен как–то реагировать, что–то изобразить на своем лице, а это ему не удавалось.

— Интересно, — сказала наконец мать. — Сильные впечатления не проявляются у детей никакими видимыми признаками. Только глядя на Генека, я понимаю что значит «остолбенеть от восторга».

Отец облегченно вздохнул, и лицо его приняло спокойное выражение.

— Ну, ну, привыкнет, а через несколько дней море будет для него таким же обычным, как воздух и земля, — сказал он, гладя по голове Генрика, который делал над собой огромные усилия, чтобы казаться остолбеневшим.

К его тревоге прибавилось еще чувство досады на то, что он обманывает родителей.

Все это время Янек смотрел на море испытующе, наморщив лоб и сжав губы, как директор фабрики автомобилей на новую модель или как шахматист на неожиданный ход противника, который хотя и не озадачил его, но, во всяком случае, заставил призадуматься.

— Этот не много еще понимает, — сказала мать растроганно, с некоторым пафосом.

— Э, что тут понимать, рассердился вдруг отец неизвестно почему. — Что тут вообще понимать? Что вы носитесь с этим морем! Пошли!

Мать пожала плечами и вздохнула так, что это могло бы дать повод к новой стычке, но отец уже был далеко и не услышал этого вздоха.

У женщин имеются такие особенные вздохи, защитно–наступательные, которые формально должны выражать, что они существа слабые, бессильные и забитые, а на самом деле содержат скрытый заряд необыкновенно острого и агрессивного пренебрежения.

Когда наконец все улеглись на песке, отец, снова веселый и беспечный, вдруг крикнул:

— Ну, ребята, теперь прыгайте, бегайте, стройте замки из песка, а когда солнце поднимется повыше, пойдем купаться.

Мать раскрыла розовый зонтик и вздохнула.

— Замки из песка. Да, да, замки из песка.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил отец.

— Ничего. Разве всегда нужно что–то чем–то сказать? Просто повторила: замки из песка.

— Ага! А зачем закрываешься от солнца? Загорай!

Для чего? Чтобы были веснушки?

Янек сейчас же начал играть, максимально используя весь предназначенный для морских игр реквизит. Трудно было, собственно, назвать это игрой. Деловитость, ответственность, большие, но рациональные затраты, целеустремленность начинаний, неиссякаемая энергия, подвижность — все создавало впечатление, что это не маленький ребенок играет на песке, а взрослый человек борется с природой, улучшая условия жизни человечества.