Вкус пепла - Душан Калич

Вдруг он замолчал, растерянно посмотрел на Фрэнка, который по-прежнему неотрывно вглядывался в небо, сокрушенно покачал головой:

— Кому я это рассказываю? — Он повернулся к остальным, очевидно, с намерением найти собеседника, но и они, как Фрэнк, вглядывались в далекий горизонт; тогда он снова обернулся к Фрэнку и разочарованно сказал: — Извини, может, ты меня и понял… — Мгновение спустя он тоже смотрел в небо, отдаваясь убаюкивающему шуму брезента, который вызывал в его памяти полет куропаток и охотничьи вылазки по утрам с Миланом.

Под колесами грузовика шуршала сухая дорога, стремительно убегая и подводя их то к самому берегу Дуная, то к цветущим садам, лугам и вспаханным полям — живой земле, каким-то чудом не опаленной огнем войны. Вокруг, в полях и лесах, до снеговых круч голубых Альп и дальше, куда достигал взгляд, ничто не напоминало о страшном времени войны. И глухой гул, долгими раскатами катившийся с востока на запад и обратно, был похож на обычный гром, который в это время года возникает где-то высоко, высоко под сводами чистого неба. Только эти семеро да уродливый военный грузовик напоминали о том, что в общем-то совсем рядом те же горы возвышаются над проклятым уголком земли, где даже Христово распятие давно потеряло свой смысл и кажется таким нелепым. А они вопреки своим заботам всецело отдались ощущению свободы… И казалось, никто — ни в кузове, ни в кабине — не замечает, что дорожные указатели все больше приближают их к Сант-Георгу.

На следующем, пологом и длинном, спуске Саша в который уж раз выключил мотор, и они с Анджело наслаждались почти беззвучной ездой, напоминавшей им обоим, да и тем, наверху, благодаря хлопанью брезента полет.

— …Леночка мне, Анджело, так снилась, будто я видел ее наяву, — продолжал рассказывать Саша с воодушевлением, скорее себе, чем Анджело, который давно погрузился в свои думы. — Она словно ангел, словно картина из Эрмитажа… Идет ко мне и зовет: «Саша, Сашенька мой…» А у меня сердце сжалось… обмираю от страха, как бы фриц не увидел, не схватил ее, не исковеркал бы ту голубиную душу… — Он грустно улыбнулся и обвел взглядом поле, опушенное одуванчиками. Через какое-то мгновение он почувствовал, как Анджело крепко сжал его правую руку выше локтя. Дернувшись, словно во сне, смущенно сказал: — Не беспокойся, я не сплю… Давай-ка зажги нам по одной. — Пока Анджело прикуривал сигареты, он распрямил спину, опираясь руками на руль. — Эй, мой Анджело, если бы ты знал, как далеко отсюда Россия… Знаю, и ты, как Мигель, можешь мне сказать: «Доберешься, Саша… Теперь нам под силу одолеть куда большие расстояния…» Всем говорит, а сам… Эх, Мигель, Мигель… Для него сейчас и свобода и несвобода… А какая, к черту, свобода, если он не может вернуться в свою Испанию? И не вернется, пока там Франко у власти… Вот ему тяжелее всех, а он этого не показывает… Душа его окаменела… — Анджело протянул зажженную сигарету, и Саша, сделав несколько затяжек, продолжал: — И тебе я хотел кое-что сказать… Больно уж ты, дорогой мой, зажал свою душу, словно и не радуешься, что через несколько дней окажешься в своем Риме… Сказал бы ты мне, да как скажешь… Скажи что-нибудь, брат, руками, скажи взглядом, я тебя пойму… И все-таки тебе не тяжелее других… Ты знаешь… Знаешь, что тебя в клетке у Крауса языка лишили… А от этого, может быть, есть лекарство… Понимаешь?…

Анджело улыбнулся, стараясь поймать своими грустными глазами взгляд Саши, а затем мимикой объяснил, что понял его и слушает. Саша удовлетворенно кивнул и языком передвинул сигарету в угол рта.

— Как-то накануне войны один наш совхозный механик, некий Коля Роликов, свалился в большую силосную яму… Нашли его там через два дня. Когда вытащили — совсем другой человек. Поседел парень, побелели и борода, и волосы на голове, слова вымолвить не может… Сказали, онемел от шока… Думали, нет такого лекарства, не стать ему нормальным человеком. Однако бывает же чудо… Отвезли Колю в Москву, взяли его там под наблюдение наши лучшие врачи. И через несколько месяцев — все в порядке… Вернулся наш Коля Голиков жив-здоров, язык развязался, будто ничего и не было… Правда, так и остался седой, но подумаешь, молодым даже очень идет седина… Вот, Анджело, о чем я хотел тебе рассказать… А ты мне пиши, как ты там… Если в Италии не смогут тебе помочь, сразу же приезжай ко мне… Мы вместе поедем в Москву к тем врачам, что лечили Колю Голикова… — Сплюнув потухший окурок и не желая на этот раз встречаться взглядом с Анджело, он включил мотор и на большой скорости погнал грузовик к пологому подъему. Он даже не заметил, как растроганный Анджело тоже пытался скрыть смущение. Пряча глаза, в которых стояли слезы, он высунулся из кабины и стал махать сидевшим в кузове, хотя никого из них не видел.

Зоран и Фрэнк сидели на полу кузова и молчали. Казалось, они спят с открытыми глазами. При взгляде на их болезненные лица с бледно-серой, почти прозрачной кожей могло показаться, будто им никогда не пробудиться от сна. Жильбер, прилегший на скамью, это впечатление воспринял как реальность. Особенно его беспокоил Фрэнк, который уже давно не кашлял, и можно было подумать, что он перестал и дышать. Незаметно Жильбера стала пробирать дрожь, которая в лагере одолевала его всякий раз, когда он видел мертвецов с открытыми глазами. Испуганный, он хотел было окликнуть приятелей, как вдруг его поразила и смутила улыбка, появившаяся на застывшем лице Фрэнка. Затем он увидел, как тот, не отрывая глаз от неба, зашевелил губами и наклонился к Зорану, но из-за рева мотора Жильбер не услышал его голоса. Вздохнув с облегчением, он грустно улыбнулся и тоже посмотрел вверх. Вскоре в вышине, далеко в синеве чистого неба, он разглядел эскадрильи самолетов союзников и услышал голос Зорана, который старался перекричать тарахтение грузовика:

— Я вижу их, Фрэнк! Вижу!

Мигель и Ненад стояли у кабины, крепко вцепившись руками в брезент. Разговор, который они вели, пока грузовик двигался с приглушенным мотором, прервался, когда Саша неожиданно включил мотор на полную мощность. Наконец Мигель не выдержал, перегнулся через борт кузова и, увидев Анджело, высунувшегося из кабины, строгим голосом крикнул:

— Омбре, вы что, оба спятили?! Переломаете нам кости!

Анджело скрылся в кабине, и грузовик сбавил ход.

Ненад уронил взгляд на свои руки, лежащие на брезенте, не спеша повернул их и разжал ладони, в которых держал пару кастаньет грубой работы. На них было вырезано на испанском и сербском языках:

Другу Ненаду, Ю 27430,

от Эленио Гранда, 4503 К. Л. М.

Зима, 1943

Кончиками грубых, узловатых пальцев Мигель слегка коснулся кастаньет там, где были сербские буквы. Неожиданно, словно именно в этот миг вспомнив все связанное с этими кастаньетами, заговорил несколько необычным голосом, тихо и неуверенно, растягивая слова и стараясь не смотреть на Ненада:

— Бедняга Эленио намучился, пока вырезал эти буквы. Омбре, для него это было все равно что переписывать древние иероглифы. Никогда в жизни не видел он вашего письма… И все-таки хорошо все сделал… Правда, испортил одну и должен был заново…

Удивленный Ненад смотрел прямо ему в лицо, но не слушал. Он сразу же почувствовал, что историю об их общем приятеле и появлении кастаньет Мигель завел, чтобы избежать продолжения разговора. И именно потому, что сделал он это так неловко, Ненад чуть ли не в первый раз обиделся на него, хотя и не хотел прерывать рассказ. Он терпеливо ждал, когда тот взглянет ему в глаза, чтобы сказать ему, что, даже несмотря на историю с кастаньетами, остаются вопросы, на которые он, Ненад, желал бы получить ответ. А Мигель, продолжая смотреть куда-то в стороны, рассказывал. Голос его теперь был более спокойным, говорил он свободнее, хотя с ноткой тоски, настолько естественной в этой истории о старом друге, что Ненад уже не был уверен, вправе ли он злиться на Мигеля.

— …Ты помнишь наши разговоры о Долорес? — задал Мигель вопрос, на который не ждал ответа. — Омбре, Эленио ведь рассказывал тебе о своей дочери. Когда мы уходили из Испании, ей было девять лет… Мануэла писала ему, что девушка выросла красавицей… Эленио хотел, чтобы ты породнился с Испанией… Омбре, он в самом деле хотел, чтобы Долорес вышла за тебя замуж!

— А ты Эленио обещал, если живыми выберемся из лагеря, привезти меня в Испанию, где мы вместе найдем Долорес, — вдруг прервал его Ненад.

Мигель сердито фыркнул и укоризненно сказал:

— Омбре, неужели ты сомневаешься, что старый Мигель сдержит слово?!

— Не сомневаюсь я в этом, омбре, — в тон ему ответил Ненад, — только меня злит, что ты не отвечаешь, поедешь со мной или нет. Мы говорим как коммунисты. Скажи мне, что ты станешь делать во Франции? Неужели тебе мало их лагерей? — Он помолчал и чуть помягче продолжал: — Почему ты не поедешь со мной, Мигель? Югославия свободна, и власть там принадлежит народу. Среди югославских коммунистов ты будешь чувствовать себя как среди своих. Да и от моей страны Испания недалеко…