Последний старец - Наталья Анатольевна Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На машине минут десять ехать. Мы у него детей крестили. Выйдет на крыльцо, руки полные конфет, и все дорогие — «Трюфеля», «Мишка на Севере», — угощает ребятишек, а те к нему так и липнут!
— А я ведь об отце Павле писала, мне о нём в Воскресенском соборе рассказывали. Только не знала, что Верхне-Никульское у вас рядом. На днях година будет отцу Павлу, дайте мне машину съездить к нему — туда, где батюшка жил.
С этой поездки в Верхне-Никульское словно примагнитило меня к отцу Павлу… Какое Рождество!
«…Таинство странное вижу и преславное: небо, вертеп; престол Херувимский, Деву; ясли, вместилище, в них же возлеже невместимый Христос Бог, Его же воспевающе величаем..».
По дороге молчаливый до сих пор шофёр Саша рассказывает, как время от времени районное начальство заворачивало его машину «к батюшке». «Поедем, перемолвиться надо», — и Саша везёт к отцу Павлу начальника местной милиции. «А, Васька приехал! — кричит батюшка. — Ну, заходи, заходи». А сам босиком стоит. «Он, как ни выйдет, всё босой, как крестьянские дети у Некрасова, штанины до колен закатаны, даже по снегу так ходил в тридцатиградусный мороз».
В этот день, а именно — в пятницу 10 января 1997 года, всё утро в Некоузе валил хлопьями снег, а как только мы тронулись в путь, небо разъяснилось до ослепительной синевы, так что издалека мы увидали высокие купола Троицкого храма. До чего же место благодатное! Накануне, накручивая десятки километров, пробирались мы под низким свинцовым небом через какие-то топи-болота, еловые леса, а здесь простор холмистый, сосны, речное раздолье, снежным покрывалом укрытое. И место столь чистое, что, по словам шофера, даже комаров летом не бывает («Не то, что в наших ельниках, пойдешь за клюквой, так тебя самого сожрут»). Народ-то давно приметил эту хвойно-лиственную разницу и пословицу соответствующую сложил, словно про здешние места: «В берёзовом лесу веселиться, в сосновом лесу Богу молиться, в еловом лесу — удавиться». Так вот где батюшка Богу молился!
Позднее, когда в руки мои попали тетради отца Павла, куда четким каллиграфическим почерком — буковка к буковке, и каждая отдельно, записывал он акафисты и молитвы, которых в советское время не найти было и днём с огнём — писал батюшка по старой орфографии — исключительно чернилами и ученическими перьями — то помню, прочитав необыкновенный, исполненный удивительной поэзии «Акафист Благодарственный Господу Богу», я вспомнила именно тот наш приезд в Верхне-Никульское. Как будто сам отец Павел сочинил строки, при чтении которых перед мысленным моим взором возник тот зимний — в Верхне-Никульском — пейзаж:
«Что есть моя хвала перед Тобою? Аз не слышах пение херувимов — сие удел высоких душ, но аз вем, Господи, ка-ко хвалит тебя природа, аз созерцал зимой, како в лунном безмолвии вся земля молилась Тебе, облеченная в белую ризу и сияя алмазами снега. Аз видех, како радовалось о Тебе восходящее солнце, и хоры птиц гремели Тебе славу. Аз слышах, како таинственно о Тебе шумит лес, поют ветры, журчат воды; како проповедуют о Тебе хоры светил небесных: Солнце, Луна и вся звезды света своим стройным движением, в бесконечном небесном пространстве! Что сия хвала моя? Природа послушна Тебе, аз же нет, но Господи мой, Господи, дóндеже живу и вижу Твою любовь и милосердие, дерзаю молиться и взывать: Слава Тебе, показавшему нам свет» «Труженик», — первым словом говорят мне об отце Павле верхне-никульские старушки.
«Тридцать два года прослужил как один денёк, наш батюшка и всё для храма старался! Сколько после него добра осталось: и железо, и стекло, и гвозди, и краски. Церковь всегда была полна народу. И днём, и ночью служил он требы, никому не отказывал. Среди сна разбудят его, он встанет и в храм пойдёт. А народу к нему приезжало! Толпами. Вон там, в сторожке, бывало, битком набито. Откуда только ни ехали! И с Валаама, и с Москвы, и с Украины, не говоря о местных. Только бы совет от батюшки получить».
«Через слово у него шутки-прибаутки. Готовит гостям еду, а сам приговаривает: «Повар-кок, начинка — плешь, привскакивай да ешь». Всё вспоминал, как мама звала его «дрыбаник», то есть дрыбался он во всём руками. Ой, чудак! Даже сам с Марьей просвиры пёк. Я работала в рыбпункте, так он придёт с шестихинским отцом Мефодием и, чтобы нас рассмешить, то одно завернёт, то другое. Пришёл пароход с Рыбинска, забрался он на самый верх, перекрестил оттуда «старую калошу» и кричит рыбакам: «Ну, ребята, проплаваете, не утопнете! Говно не тонет!» Где батюшка — там смех на всё село».
«Может быть, грубоват он был по-сельски, но никого не обидел», — сказал мне в тот первый мой приезд в Верхне-Никульское хирург из Борковской больницы Анатолий Карпович Мусихин. Несколько раз он оперировал батюшку, дружба их продолжалась много лет. В доме о. Павла он был завсегдатаем — придёт, чайник поставит, хозяйничает. Батюшка всем говорил, что с «Мусиным отцом» он сидел в лагерях. Отец у Анатолия Карповича действительно был репрессирован, но в одном лагере с батюшкой не сидел — это то, что называется «лагерное братство». Какая разница — в одном лагере или в разных… Всё было удивительно в тот день, запала в память и эта встреча с Анатолием Карповичем в Борковской больнице, куда мы приехали из Верхне-Никульского буквально на полчаса. Сестра в приемном покое вызвала нам хирурга Мусихина, вышел румяный жизнерадостный человек в белом халате и докторском колпаке. С первых минут разговора возникло какое-то доверие — как само собой разумеющееся воспринял Анатолий Карпович то, что к нему в больницу среди рабочего дня нагрянул корреспондент из Ярославля с просьбой рассказать об отце Павле.
«Редкой души человек! Приходилось встречаться с другими священниками, но он особый… Каждый приходил к нему со своей болью, и он не расспрашивал, кто и откуда. Щедрость такая — всем помогал…
Мы познакомились в 1978 году, — вспоминает Анатолий Карпович, — когда я сюда приехал. Отец Павел глуховат, голос громкий, кричит: «У вас тут врач новый, покажите мне его». Я смотрю — мужчина лет шестидесяти, с бородой. Он так встал: «Ну-ка проверь меня, что болит». Через плечи ленточка чёрная — что-то монашеское — крест. Проверил я его: «Вы здоровы». Через два года поступил к нам — камни в желчном, я
