Последний старец - Наталья Анатольевна Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти каждая семья выращивала лен. Его обмолачивали и семена отправляли на маслобойню. Маслобойня была в Мологе, а после революции и в деревне Новоселки открылась «Маслобойня общества потребителей». Как привезут это масло льняное в глиняных кувшинах — а оно такое душистое! «Два пуда льнянова семя», — рачительно перечисляет О.Павел. Из «льняного семя» получали масло и дуранду (прессованный жмых), а из льняной соломы вычесывали кудель, из которой пряли пряжу. Бабушка Марья Фоминишна была большая мастерица. Солому били на мялках так, что со стебля отлетала кости-га — крепкая коричневая оболочка. Длинное льняное волокно трепали, и оно становилось как шелковое. В долгие зимние вечера пряли пряжу. С веретен пряжу перематывали в моты, затем распетливали на воробы («глаза как на воробах», т. е. так и ходят кругом), навивали на вьюшки, с них — на шпульки, затем — в челнок, для тканья. Как начинается Великий пост, берутся ткать. Для выделки льняного полотна служил огромный деревянный ткацкий станок, причем разборный. Если его собрать, то он занимал пол-избы. Двоюродная сестра о. Павла Татьяна Васильевна Осипенко (урожденная Кузнецова), крестным ее отцом был Александр Иванович Груздев, он же брат ее матери Александры Ивановны, вспоминала, как обе ее бабушки — и Марья Фоминишна по матери, и Аграфена Александровна по отцу — ткали в Великий пост. Вытканный новый холст назывался «новина». «Успевали наткать и выбелить на насту эти новины. Как солнце начинает припекать — так образуется наст, а снег-то раньше чистый был, без нынешней копоти. У нас всё чистое было — земля, рыба, леса».
«Вот тебе, матушка весна, новая новина», — говорили, расстилая холсты. Новиной назывался и первый урожай в году, первое зерно, «поехали попы новину собирать», — т. е. по обычаю с крестьян. «Не отсыпав попу новины, хлеба не продавай». «Есть новина (новый холст), так попу посылай». Крестьянские пословицы и поговорки показывают отношение земледельцев к духовным лицам: оно одновременно и уважительное, и ироничное. «Летела муха-горюха, да дунула в ухо стару старику за нову новину». Как все эти прибаутки напоминают о. Павла! Так он оттуда и есть родом… А какие песни пели — и за работой, и в праздники! Голоса у всех Груздевых были отменные. Как соберутся на именины — и дедовья, и братовья, и бабки, и тетки — запоют старинные песни. А потом и в пляс пустятся. «Тётя Саня (мать о. Павла) как пойдет, бывало, плясать — по одной пятке стукнет, по другой стукнет! Простые ведь, деревенские…»
«Два мешка ржи и четыре — овса» — зерновых получали очень мало. Вешние воды заливали поля, поэтому озимые (рожь) сеяли только на высоких местах, да и яровые (овес и ячмень) не всегда давали урожай.
Дед и бабка о. Павла хоть и жили бедно большим семейством на одном земельном наделе, но не голодали — была картошка, была корова-кормилица, и сена накашивали 200–250 пудов. А лугопастбищные травы Кулиги славились далеко за пределами мологского края. Кормил и кулигский лес. За грибами, «за солониной», ездили на лошадях с огромными гумёнными корзинами. Так же и за клюквой, которой здесь за день набирали целый воз. Ходили и за вёшницей, т. е. за весенней клюквой — она из-под снега особенно вкусная, крупная, темная. «Сделают котомки с веревкой — как рюкзаки за спиной. Еще и корзинки брали. Котомку на елочку повесим, ягоду собираем». А по бруснику ходили — «одну корзину волоком и маленькие еще корзиночки. Большую-то ставим, а маленькие насыпаем. Так места негде ступить, всё красно. Леса богатые — сосны словно свечки». Вот только сахару не на что было купить. Так бабушка Марья Фоминишна бруснику парила в глиняных корчагах, зальет водой — и задвинет в печь. Печи были огромадные, русские, рабочие, спали на них по пять-шесть человек — всей семьей.
И стоит потом брусника хоть год, хоть два — ничего ей не делалось.
В Кулиге особенно любили плести для всех этих лесных дел разные корзины, тем более что ивняка по берегам рек и ручьев было более чем достаточно. Заготавливали прутья ивы осенью и зимой, когда древесина прочная, гибкая, эластичная. И плели корзины прямо дома — «бывало, на пол-то не ступишь от прута». И корзины сами плели, и горшки делали, и телеги, и сани, и лапти. «У этих тружеников, — пишет о. Павел про своих деда и бабку, — было шесть человек детей: дочь Ольга, сын Александр, дочь Александра, сын Иван, Елизавета и дочь Анна, были еще дети, которые умерли в детском возрасте».
Первая дочь Груздевых Ольга, окончив один класс начальной школы, ушла «на постоянное жительство в Мологский Афанасьевский монастырь, где жили две родные тетки — монахиня Евстолия и инокиня Елена Петровы!» Как и бабушка Марья Фоминишна, урожденная Петрова, «от природы процентов на 40 глухая», ее сестры были глуховаты с рождения и ушли в монастырь. Наследственная груздевская глуховатость передалась отчасти и о. Павлу, но в таком интересном виде: «Он глуховат был иной раз, когда не надо. А когда надо — так все слышит». Ольга Груздева была определена в монастыре в живописное училище, где уроки рисования преподавал «профессор живописи Нестор Антонин Жуков. Рисование послушница Ольга усвоила прекрасно, ею были написаны в церковь Архистратига Михаила на Даче иконы — местная Спаситель и Распятье». Дача — это филиал монастыря в 12-ти верстах, где была построена в конце XIX века однопрестольная церковь Михаила Архангела и несколько жилых деревянных домов. Отец Павел высоко ценил художественный талант своей родной тетки, вообще очень любил Ольгу, ласково называл ее «кока». Но «кока» — это не прозвище, на которые о. Павел был большой выдумщик. По-кулигски «кока» значит или крестная, или просто тетя. «Все они у нас «кока» — так уж принято было, — вспоминает батюшкина сестра. — «Кока Нюша» — Анна Ивановна Груздева, «кока Саня» — так отец Павел мою маму звал. Тетка Ольга и меня брала в монастырь, чтобы подкормить, а то у нас очень
