По железной земле - Георгий Кублицкий

Экскаваторы заняты здесь исключительно погрузкой руды в самосвалы. Их цепочка поднимается по дороге из глубин карьера, и такая же цепочка скатывается вниз под погрузку. Руду берут богатую. Значит, карьер, дробильно-сортировочная фабрика — и эшелоны, бегущие к металлургическим центрам страны…

Мой дальнейший рассказ не делится строго по географическим пунктам. Из Губкина — в Железногорск либо в Курск или Белгород, чтобы потом снова вернуться в Губкин и еще раз покинуть его ради Железногорска… Иногда это вызывается попыткой проследить судьбы людей одной профессии, но принадлежащих к разным поколениям, либо работающих в разных районах КМА. В другой раз — желанием показать пути решения проблемы, общей для нескольких мест. Порой — связанностью исторических судеб отдаленных друг от друга городов и селений. Строгие географические и хронологические отграничения, как мне кажется, неприемлемы для огромного территориально и сложного в своей сути народнохозяйственного комплекса Курской магнитной аномалии.

Старые знакомые

Городу Губкину, рожденному рудой на белгородской земле, скоро двадцать. Немногим больше, чем Железногорску, поднявшемуся на курской.

Теперь даже старожилы путают, где было Коробково, где Лукьяновка, где Зареченка, а где — Салтыковка, деревеньки под соломенными крышами, уступившие место городу горняков. Живуча не то быль, не то легенда о том, как помещик Лукьянов проиграл в карты помещику Коробкову половину своей деревни. На ее месте сейчас несколько городских кварталов.

В тридцатых годах, по воспоминаниям ветеранов, вокруг первого копра было в будущем городе два десятка домов, магазин и школа в бывшей усадьбе удачливого картежника Коробкова.

Сейчас в Губкине — за шестьдесят тысяч жителей. Обогнал древние города Белгородщины, названия которых выводили еще славянской вязью летописцы.

Холмы скрашивают однообразие застройки, зеленая пойма речки Осколец подходит к окраинам Губкина. Начинался город на возвышенности, за долиной ручья Теплый Колодезь. Там промышленный район. По гребню — копер, фабричные корпуса, трубы. Когда смотришь оттуда на городские кварталы, ясно различаешь, что губкинская жилая зона как бы сложена из двух разных частей. Одна — привычное городское многоэтажье. Другая — уходящий, теснимый островками такого же многоэтажья, мир шахтерского городка тридцатых — сороковых годов, где дома с садами и палисадниками еле проглядывают сквозь мощные кроны.

Самая новая часть города еще «не притопталась». Дома растут быстро, заселяют их без промедления. Уличное же благоустройство отстает. Чернозем хорош для сада, но не для улицы, да еще если его до этого год-два месили гусеницы кранов и колеса самосвалов. Перед некоторыми подъездами новых домов — деревянные корытца с водой, в них обмывают заляпанные уличной грязью сапоги и сапожки. И посадок на самых молодых улицах маловато. Это особенно заметно, когда приходишь сюда из буйно зеленой старой части города.

«Приграничная» улица Георгия Димитрова — широкий бульвар, деревья в пять рядов, густая тень и ароматы молодой листвы. Название улицы — не просто дань глубочайшего уважения пламенному революционеру. В городе, где работает немало наших болгарских друзей, полки книжного магазина заставлены изданиями на их родном языке, пожалуй, не менее тесно, чем в московском магазине «Дружба». На фасаде достраиваемого жилого дома видишь выложенные цветными кирпичами надписи «КПСС» и «БКП» — Болгарская коммунистическая партия. В фотовитрине снимок: болгарин, молодой и очень серьезный, расписывается в загсе, рядом губкинская девушка в белой фате. Мне говорили в горсовете, что недавно сыграна пятидесятая подобная свадьба.

Пожалуй, самые крупные здания Губкина — филиал Всесоюзного заочного политехнического института, где есть и вечернее отделение, Дворец культуры, а также комплекс зданий научно-исследовательского института по проблемам КМА. То, что наука и культура занимают даже чисто зрительно заметное место в облике горняцкого города — примета наших дней.

Город работящий, хорошо зарабатывающий. По субботам и воскресеньям у каждого третьего молодого парня, прогуливающегося по улице, — орущий транзистор или магнитофон. В дни моей далекой молодости признаком достатка, выставляемого напоказ, были часы. Редкие обладатели сокровища поглядывали на циферблат, неестественно высоко поднимая руку, и так часто, будто время их расписано до минуты. Теперь вместо часов — «Спидолы». Хвастовство орущей «техникой» показалось мне в Губкине единственным признаком провинциальности. И в Москве, конечно, есть любители публичной демонстрации звуковой силы этих адских машин. Но в тихом Губкине, где на деревьях заливаются скворцы, особенно заметны дикость и противоестественность разноголосого, в полную силу, состязания: у кого «диапазонистее», дороже и громче «техника».

Город не идеален, но в общем удобен для жизни, у него хорошие рабочие традиции, сложившийся уклад, налаженный общественный порядок. В центре — нарядные улицы, бульвары, площади, любимые места вечерних прогулок.

Именно в Губкине «бросили якорь» многие ветераны наших крупнейших строек. Не в одну дверь звонил я и встречал сначала вопросительный взгляд, а потом радушный прием, оказываясь для почтенных обитателей заслуженно больших, удобных квартир живым напоминанием о минувших бурных и удачливых годах их жизни. А в конце концов заходил разговор о Курской магнитной, о Губкине, о «рудном притяжении».

С Иваном Васильевичем Ермоленко познакомился я двадцать три года назад. После нашей последней встречи тоже прошло немало, кое-что стерлось в памяти. И лишь когда стал Иван Васильевич перебирать свою жизнь год за годом, оказалось, что дорожки наши в разные времена пересеклись пять раз. И в каких несхожих местах!

Но — по порядку.

Познакомились мы на Волго-Доне. Стройка гремела на всю страну, пишущей братии съехалось на трассу видимо-невидимо. Портреты знатного экскаваторщика Ивана Ермоленко мелькали в газетах. Да и «молнии» белели на дощатых стенах контор-времянок: «Впереди Ермоленко! Слово за Худяковым!» Двое этих машинистов соревновались давно, упорно, имена их знала вся стройка. И когда я появился в кабине экскаватора Ивана Васильевича Ермоленко, он сказал, сдерживая ярость:

— Так ведь вы ж сегодня третий! Из радио был и еще откуда-то. Мне же вкалывать надо! Или, может, на мое место сядете, а я опытом делиться буду?

Я пробормотал что-то о пяти минутах, коих мне, в общем, для первого раза достаточно. Ермоленко, оказался все же человеком мягкосердечным. Кое-что я в блокнот наскреб. Потом понял — мало. Второй раз перехватил его, кажется, в столовой…

— Да, боевое было времечко, — вздыхает Иван Васильевич. — Жарко мы тогда с Худяковым Иваном Петровичем соревновались. То он нас, то мы его. Худяков-то создал комсомольско-молодежный экипаж имени Николая Островского, марку ему полагалось высоко держать. Он на «десятке» бригадирствовал, я на «четверке».

Мы на тринадцатом шлюзе начали, в котловане. О «генеральской премии» слышали? Нет? Это каждый месяц лучшей бригаде шагающего экскаватора две с половиной тысячи старыми деньгами отваливали. Скажу не хвалясь — редко мы эту премию упускали. А шагающих было на Волго-Доне два десятка.

Поднабрался опыта Иван Васильевич со своими орлами на шлюзе, затем рыл котлован на сооружении маяков у донского входа в канал, потом решили перебросить его экскаватор на водораздел, где земляные работы сильно затянулись.

— Вот мы сработали как — моментом! За четыре дня демонтировали, за шесть смонтировали. Тогда меня художник Жуков Николай Николаевич как раз нарисовал, в газете был портрет. Приятно, что говорить, художник известный.

Вспоминает Иван Васильевич о водоразделе, даже помолодел весь, совсем тот, прежний:

— Ух! Это страшное дело, как старались! Огнем горели! Был, был огонек! И раздуть его умели, поддать жару! У кого успех — мигом вся трасса знает. Была живинка, была! Не подумайте, что себя в виду имею. Даже пьесы тогда о соревновании ставили, книг сколько выходило!

Слава Ермоленко была прочной, устойчивой. Месячный план — за двадцать дней. И не один месяц, не два, не три, а почти все время стройки. Кончил Волго-Дон с Золотой звездой на груди. Оттуда — в Жигули. Первым, кого Ермолеко встретил в котловане, был Иван Худяков: перебрался на Волгу чуть пораньше. «Ну как, будем и тут соревноваться?» — «Что же, давай…»

Это было в ноябре 1952 года. Помню, экскаватор Ермоленко рыл котлован на правом берегу, там, где еще застал я в первый приезд на волжскую стройку две старые мельницы сельца Отважного. Знатного волгодонца встретили с почетом, с уважением, но к тому времени стройка в Жигулях выдвинула уже своих передовиков. Они лучше знали местные условия, приспособились к жигулевским грунтам. И не с первых дней в ряд с именами экскаваторщиков Василия Лямина, Михаила Евеца, Бориса Коваленко встали имена «новичков», Ермоленко и Худякова…