«Какаду» - Рышард Клысь

В изумлении он остановился и стал недоверчиво осматриваться. Значит, не весь город разрушен. Есть все-таки районы, которые уцелели этой ночью. Осторожно вклинившись в толпу, снующую по тротуару, пошел, стараясь держаться поближе к стенам домов, прислушиваясь к уличному шуму и гаму, и вдруг ему почудилось, что это другой Город. Уже второй раз за такое короткое время он почувствовал себя заблудившимся путником: ведь то, что теперь было перед ним, ничем не походило на виденное минуту назад, и ему все еще не удавалось примириться с мыслью, что у привычного с детства города теперь два лица, две чередующиеся маски. Потрясенный этим или, быть может, просто внезапной сменой обстановки, он с некоторым недоверием смотрел на ярко окрашенные трамваи, на переполненные, как всегда в эту пору, автобусы, наконец на людей, которые совсем не выглядели перепуганными. Он шел мимо открытых магазинов, ресторанов, кафе. Эта мирная картина потихоньку его успокаивала. Но ненадолго: ему пришло в голову, что это только начало и каждая следующая ночь может отметить город новой, страшной печатью войны и все, что еще уцелело и пробуждало в нем надежду, будет разрушено, и, когда он это понял, к нему тотчас же вернулось чувство подавленности.

Он дошел до остановки. Трамвая долго не было. Поставил на землю чемодан и закурил сигарету. Рассеянным взглядом смотрел на прохожих. Подумал, что, может, лучше пойти пешком, но тут его взгляд наткнулся на чемодан — вряд ли у него хватит сил дотащиться с ним до дому. Шум и уличное движение мучали его все больше. Усталый и совершенно разбитый, он потерял счет времени. Если бы его сейчас спросили, давно ли он стоит на остановке, ему трудно было бы ответить точно. Уже в вагоне, когда трамвай тронулся, его тотчас же со всех сторон окружил шум людских голосов: шепот, восклицания, громкие разговоры — все смешивалось в непрерывный гул. Тогда лишь он понял, что город живет как в лихорадке. Все, о чем говорили вокруг, касалось событий минувшей ночи. Громко подсчитывали количество жертв, понесенный ущерб. Он молчал, прислушивался, не отваживаясь о чем-либо спросить, но по разговорам пассажиров догадался: район, где он жил, уцелел этой ночью.

Он вышел из трамвая неподалеку от каштановой аллеи, ведущей к холмам, которые со всех сторон окружали город, свернул в аллею и пошел по краю тротуара, в тени деревьев, растущих по обеим сторонам асфальтового шоссе. Ему еще предстояло пройти порядочный кусок дороги. Он часто останавливался под широко разросшимися каштанами, чтобы перевести дух и распрямить разболевшуюся спину, и тогда всматривался в опустевшую улицу, томящуюся в полуденном зное, надеясь увидеть знакомое лицо. В этом районе он знал почти всех, и сейчас ему неудержимо захотелось поговорить о том, что видел в городе. Теперь у него уже хватило бы духу говорить об этом. То впечатление, какое на него произвели разрушенные кварталы, понемногу слабело и стиралось, как будто все, что он пережил, было каким-то кошмарным сном, от которого ему удалось наконец избавиться. Он лихорадочно осматривался вокруг в поисках собеседника, но аллея перед ним была гладкой и безлюдной, а виллы по обеим сторонам стояли тихие и безмолвные, словно нежилые. В конце концов он смирился. Пройдя мимо последних строений, свернул вбок и каменистой дорожкой вышел к своему дому, сияющему на солнце окнами среди высоких деревьев сада. «Это чудесно, — взволнованно подумал он. — Я снова дома. Это прекрасно — свой дом».

II

Войдя в темную переднюю, он поставил чемодан, потом прошелся по квартире, заглядывая во все помещения. Убедившись, что везде царит обычный порядок, вернулся в столовую. Здесь стоял затхлый запах нагревшейся от жары мебели, смешанный с запахом вянущих в вазах цветов. На столе был приготовлен для него завтрак. «А, значит, здесь не произошло ничего особенного, — с облегчением подумал он. — Ничего не стряслось, если Гертруда позаботилась даже о завтраке». На блюде лежали бутерброды с колбасой, рядом стояла бутылка пива. Он слишком устал, чтобы чувствовать голод, но пиво выпил стоя, не отрываясь, прямо из бутылки. Поставив пустую бутылку на стол, подошел к телефону. Набрал номер своей фабрики — занято. «Все в порядке, — подумал он. — Все в порядке». Положил трубку и через минуту снова набрал тот же номер. Наконец послышался женский голос, но не Гертрудин.

— Здравствуйте, госпожа Бредель! — сказал он. — Это Вильям Хольт…

— О господи! Как хорошо, что вы уже вернулись! Мы очень беспокоились за вас…

— Все в порядке, фрау Бредель…

— Я так рада. От души рада. Ваша жена очень обрадуется, когда узнает…

Хольт прервал ее на полуслове.

— Я как раз хотел бы поговорить с нею. Позовите, пожалуйста, ее к телефону…

— Мне очень жаль, господин Хольт, но она минуту назад вышла…

— Не сказала куда?

— Нет. Но, наверное, к бабушке…

— Куда?

— К своей матери. Она оставила у нее детей.

— Понятно…

— Но она скоро должна быть дома…

Хольт глянул на стенные часы. Приближалось время обеденного перерыва. В трубке послышалось прерывистое дыхание женщины, а потом снова ее голос:

— Жаль, что вам не удалось поговорить друг с другом…

— Что-нибудь случилось, фрау Бредель? — забеспокоился он.

— Нет.

— На фабрике все в порядке?

— Как обычно, господин Хольт.

— Район сильно разрушен?

— Не тронут.

— Ну, слава богу…

— В этой части города не упала ни одна бомба. Больше всего пострадали фабричный и вокзальный районы…

— Я знаю. Видел…

— Мы пережили ужасную ночь, господин Хольт…

— Да, — сказал он поспешно. — Могу себе представить.

— Очень много человеческих жертв…

— Я слышал, фрау Бредель, — бросил он нетерпеливо. — А что с нашими людьми? Вышли на работу?

— Не все. Нет двух человек…

— Кого же?

— Старого кладовщика и продавщицы Шульц…

— Надеюсь, с ними ничего не случилось?

— Неизвестно. Но я узнаю, господин Хольт. Пополудни мне уже все будет известно…

— Благодарю вас. Я загляну вечером в контору. До свидания.

— До свидания, господин Хольт.

Он положил трубку. Довольно долго сидел, удобно раскинувшись в кресле, расслабившись, наслаждаясь царящими вокруг тишиной и покоем. «Это называется везеньем, — с гордостью подумал он. — Просто не верится, до чего мне всегда везет в жизни». Он усмехнулся. Его распирала радость. В первый раз за этот день он почувствовал себя наконец-то освободившимся от страха и беспокойства. Все, что было раньше, теперь уже не имело для него никакого значения. Он встал, пошел на кухню. Напротив двери, в простенке между окнами, выходящими в сад, стоял огромный холодильник. Открыв его и достав из нижнего отсека две бутылки холодного пива, он вернулся с ними в комнату. Но не успел сесть в кресло, как раздался пронзительный звонок телефона. «Это, наверное, Гертруда», — обрадовался он. Поставил на пол бутылки и снял трубку.

— Здравствуй, любимая! — сказал он с волнением и дрожью в голосе. — Как твои дела?..

— Это ошибка, — раздался в трубке хриплый баритон. — Прошу положить трубку…

— В чем дело?

— Вы подключились к моей линии…

— Ничего подобного!

— Вы ведь разговаривали с какой-то женщиной, да?

— Да, начал, но тут вы вклинились.

— Неужели?

— Мне сейчас совсем не до шуток. Я говорю, по-моему, достаточно ясно…

— Какой у вас номер?

— Чего? — спросил со злостью Хольт.

— Не воротничка же! Я спрашиваю номер телефона…

— А вам что за дело, какой у меня номер?

— Послушайте, мне надо проверить — может, я ошибся и неправильно набрал номер…

— Два — ноль один — тридцать четыре.

— Точно, этот.

— Что — этот?

— Номер.

— А кому вы звоните?

— Хольту, — неуверенно произнес мужчина. — Вильяму Хольту…

Хольт нервно рассмеялся.

— Я у телефона…

— Говорит Ферстер…

— Иоахим?

— Да.

— Почему ты не назвался сразу?

— Потому что был уверен, что кто-то вклинился в мою линию, а оказывается, это я прервал твой разговор…

— Ничего… ничего страшного…

— Мне очень жаль.

— Перестань. Не о чем говорить. Я рад, что ты мне позвонил.

— Я ищу тебя с самого утра. Где ты пропадал, Вильям?

— Был в отъезде. Только что вернулся.

— А я как раз укладываюсь…

— Куда-то едешь?

— Удираю в провинцию.

— Как это?

— Быстренько продаю дом и перебираюсь в деревню. К брату.

— А что с твоим предприятием?

— Его нет…

— Однако ты ловок.

— Это не потребовало от меня ловкости. Даже пальцем не пошевельнул, понимаешь? Никаких трудностей, хлопот, усилий…