На гарях - Александр Рахвалов

Есть не хотелось. Кусок пирога застревал в глотке, как бывает, если тебя вдруг попрекнут. После третьей «рюмашки» — отсчет для Тихона привычный — он повеселел, движения его стали быстрыми и четкими, как у змеи.

— Только выпью — и влюблен! Почему, а? — поражался он. — Кажется, жить не хотелось, видеть не мог этот вонючий двор, а теперь ценю и почитаю. Даже с Ожеговым бы, кажется, расцеловался. И все-то мне к душе, и все-то обиды разом испарились. Выбежать бы на улицу, раскинуть руки… Эх, Клава! Ну почему так, скажи, по-че-му?

— Больной ты, Тихон. Алкоголик, — равнодушно отозвалась она. — Тебе бы лечиться да к молочку больше привыкать. А я вот думаю… Вот скоро оденемся, как люди, чтобы не стыдно было войти в автобус, где битком и все — разряженные, да и отправимся в городской сад либо в кинотеатр. Даже интересно: как они, люди-то, повсюду живут и сможем ли мы так, как они, жить? Ненавижу себя, нищенку!..

— Ну, почему так, а? — перебил он Клаву, желая докопаться до своей истины. — Лишь выпью — и нежностью обольюсь. Почему?

— Наладился, — обиделась она. — Я же тебе говорю: ты больной, и тебе, уроду, лечиться бы, а не долбить одно да по тому… И самому ведь не надоест.

— Больной? Это ты меня угробила… Теперь избавиться хочешь от меня — иди, дескать, патятя, ложись в больницу, к тому же элтэпэшную, чтоб насовсем, — взбеленился он, вылетая из-за стола. — И врать меня не учи, пропастина, не буду. А то: «Придут гости, не сболтни лишнего…» Кто это к тебе придет? Любовник? Значит, на моем гробу решили потанцевать… Нет, я сам еще потанцую, и не в элтэпэ, а на своей территории, в этом дому. Видите ли, я больной. Я больной, а они… Нет, где моя музыка?

Он бросился к окну, сорвал с подоконника небольшой транзистор и заплетающимися руками начал крутить его и трясти над головой. Транзистор хрипел и не слушался своего хозяина. Тогда хозяин швырнул его на диван и отчаянно топнул ногой… Популярный певец оказался рядом.

И Тихон вдруг сорвался с места и закружил в каком-то диком танце. Рубаха расползлась на его груди, как будто он стал шире в плечах.

— Суки позорные, дешевый мир! — выкрикивал он, размахивая руками. — Меня унижают, ме-ня унижа-ают!.. Меня заваливают, как быка, меня кастри-и-ру-ют! — орал Тихон, глядя куда-то поверх стола и топая ногами. Клава вскочила и приросла к стенке. — Меня заставляют врать, вра-ать! Я врать не буду, не бу-ду вра-ать… Кому в угоду вра-ать? Эх, суки позорные, дешевый мир, — захлебывался он. — А мне дорога на элтэпэ?

Клава не отходила от стенки, продолжая наблюдать за мужиком. Мужиком не чужим, а своим. В том-то и дело, что своим, понятным, кажется, до конца. И этот, свой мужик, умудрился ее так перепугать, что она в первую минуту хотела уж броситься к гаражу, чтобы вызвать по телефону «Скорую помощь». Тамара, придурошная соседка, ее бы так не смогла перепугать, как это сделал родной муженек.

А муженек надрывался, наседал, как припадочный, одновременно, казалось, дергая ногой, бедром и плечом, будто в двери колотился, чтобы вывалиться во двор:

— Какой есть. Обрасти враньем — вместо брюк надеть юбку? Нет, все равно разглядят, кто перед ними — баба или мужик. Честность — не внешность. Ха! Рваная фуражка и кепка в клеточку… Давай истину, истину!

Она внимательно посмотрела на него и, опустив руки, шагнула к дивану. Ей было непонятно — о чем это он? Может, опять заскок?! Сколько вроде бы уж прожили бок о бок, но понять его до конца она не могла никак. Но Тихон стоял на своем: какой есть и врать в угоду тебе не буду. Точка.

В этот момент танцор откатился к порогу, но тут же, подпрыгивая, как воробей, вернулся к столу, наполнил стопку. Когда он открыл рот, чтобы плеснуть «на каменку», на веранде хлопнула дверь.

— А, сердешные, пируете! — вошел капитан Ожегов. — Я думаю, по какому поводу музыка? Не корова ли отелилась? — Он расстегивал нижние пуговицы плаща, полы которого были забрызганы грязью. В дождевике чем-то походил он в эту минуту на колхозного бригадира.

— Проходите, проходите к столу, — забеспокоилась хозяйка, вставая с дивана.

— Я им домовую книгу, — продолжал Ожегов, — чуть ли не выбил у властей, а они в запое. Что это значит и как с этим бороться?

— Вот здесь присядьте, товарищ капитан. Тихон, отодвинь скамейку. Ну, не стой же, как истукан.

— Лещенку включили, — не понижая голоса, напирал участковый. — Слушают себе. Ему-то чего! Живет, поет и поправляется на глазах. Как говорится, цветет и пахнет. Ну-ка, приглушите его пока. Речь буду держать.

Участковый прошел к столу, подле которого суетилась хозяйка, и присел на край дивана. Сапоги на нем были чистые, видно, на совесть вымыл во дворе и оскоблил.

— А мы тут новоселье справляем, — как виноватая, произнесла она, пряча глаза. — Без шума. Вдвоем. И бутылочку взяли, и мяса натушили, и пирогов напекли. Угощайтесь, товарищ капитан, не побрезгуйте.

— Шаньгу съем, а остальное прошу не предлагать. Я, други мои, на верной диете. Прежде, после голодухи, съедал по двенадцать беляшей, — разговорился он. — Однажды на тринадцатом стошнило… Не поверите, но даже выпивать бросил! Теперь только бабу свою целую да воздухом дышу.

Он снял фуражку, достал и расстегнул планшетку. Написал что-то на чистом листке.

— Вот, Клава, — кивнул он на листок, — документ… Домовую пока не дают, но встанете там же, в паспортном столе — не с центрального входа пробивайся в милицию, а с бокового. Ясно? Там и поставят вас на карточный учет. Вроде так… С инспектором обговорил, они знают о вас… Словом, пока лучше так, чем вообще никак.

— Я не поняла? — прикусила она кончик языка. — Как это — на карточный учет?

— Врать не буду… — посмотрел он ей в глаза. — Здесь гаражи строят, землю прибирают к рукам, но вас не выселят… Покуда не выселят: карточка — прописка, черт бы ее побрал! Все, как у людей. Спите спокойно… Я думаю, что не посмеют подогнать бульдозер и сковырнуть ваш теремок. Спите.

— Ну так-то можно! — обрадовалась хозяйка. — Чего нам не спать. Правда же, Тихон?

Хозяин внимательно разглядывал руки участкового, потому он, наверное, прослушал разговор и не ответил жене.

— Вы не состоите в браке?

— Нет пока, — призналась Клава. — Почти тридцать лет, как не живу с мужем… До сих пор не развелись. С этой работой… Не вырвешься в загс… Да фу-ты, Тихон, — прикрикнула она на мужа, — не кури под носом! Дышать нечем… без тебя. Вот так и живем.

— Значит, Тихону придется пока где-нибудь прописаться. В доме, где есть домовая книга, или в общежитии каком-нибудь. Надо подумать. А что, собственно, мы загадываем на века? — спохватился капитан. — Он же у тебя с образованием! На работу пойдет, через годик получит… хотя бы надежду на квартиру, если не заездишь его до срока — скоро ведь пахать в огороде. Смотри, Клава!

— Заездишь его, — улыбнулась та. — Где сядешь, там и слезешь.

— Ну, действуйте, пока трамваи ходят… — Он тотчас же поднялся с дивана и направился к двери.

— А шаньгу? А стаканчик? — бросилась следом хозяйка.

— Нет, нет! Еще распоюсь, как этот… — забасил Ожегов, нарочно ломая голос. — Надо забежать к вашим соседям. Кстати, не знаете, дома они или на свалку укатили?

— Бог их знает. Какие-то скрытные они, хотя иногда кричат на весь проулок, — ответила Клава.

— Хожу через день, а все замок… В ограде одна собака.

Выйдя на крыльцо, капитан Ожегов оглянулся в последний раз:

— Учтите: я не добрый человек! — заявил он. — Просто вы мне нужны здесь… Как тыл, что ли. Ха-ха! — то ли шутил он, то ли говорил серьезно. — Нахаловка гниет с этого конца, здесь живут одни бичи, навроде Алки с Лехой. Вот отрубить бы этот конец метров на пятьдесят, тогда бы порядок… тогда бы порядком здесь все заросло, как крапивой. Теперь понимаете, почему я вожусь с вами, как с детсадовскими?

— Нет! Вы как-то объясните… — попятилась она, отдавив ногу мужу. Тот оказался за ее спиной, потерянный и робкий, как послушник.

— Хорошие люди мне здесь нужны, — пояснил участковый. — Именно с этого конца. Работящие и спокойные, как снеговики… Испугались? Да с такими, как вы, мы всю шелупонь в один год выкурим: одних — в гаражи, других — в элтэпэ, третьих — в колонию. Эх, горемыки!..

Он постоял с минуту в раздумье, точно хотел произнести: «Не пугайтесь, я пошутил!» — но промолчал. Хозяева как-то сразу погасли, опустили руки, не зная чем заткнуть образовавшуюся вдруг паузу. Но безобидная лукавинка стояла перед ними во весь рост — капитан Ожегов улыбался: понимайте, дескать, как хотите, а я бегу.

Он пошел огородом. Тихон погрозил собакам, увидев с крыльца, как они скользнули за угол, чтоб облаять участкового. Собаки, поджав хвосты, скрылись в конуре. «Зачем она вторую взяла, — подумал он о жене. — С одной сучкой толком не поспишь, а две — в ушах звенит!»

Он покурил на крыльце и вернулся к столу, вспомнив, что у них еще осталась в бутылке водка. Клава отказалась от нее.