Хищник - Макс Мах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сама Грета заняла было столик под кленом в цветах осени, но увидела неподалеку концертный рояль и едва не потеряла сознание от нахлынувших на нее чувств. Программа варьете еще не началась, и рояль стоял в молчании, безгласно гадая о том, что готовит ему будущее. Он был большой — Грета оценила его длину в косую сажень — и, значит, обладал большим диапазоном тембра, длительности и выразительности звучания. Не максимальной, конечно, но и зал-то, в котором стоял рояль, был невелик. Так что, самое то, и, если экстерьер не лгал, то фирма-производитель принадлежала к семейству Больших Сестер — лучшим мировым брендам в области производства клавишных музыкальных инструментов.
«Стейнвей? — прикинула Грета. — Август Фёстер? Бехштейн или Блёфнер?»
— Коньяк! — щелкнула она пальцами. — Что там у вас?
— Буквально все, что угодно! — угодливо выдохнул, мгновенно возникший рядом со столиком — словно бы из воздуха материализовавшийся — сомелье.
— Bisquit одиннадцатого года… Я хочу поиграть на этом инструменте, что скажете?
— Я… Боюсь, другие гости…
— А вы не бойтесь, любезный, слушатели меня обычно боготворят, ну или, по крайней мере, любят!
Она знала, что говорит. Кое-кто — и не будем называть этих всех по именам — считал ее лучшим из известных исполнителем-интерпретатором русской классики. Сама же Грета полагала, что она просто лучшая, и не только в музыке. Но в интерпретации европейских композиторов прошлого столетия — наверняка. Однако дело не в том, кем она себя считала, а в том, что, если на нее «находило», удержаться от музицирования Грета просто не могла.
Она подошла к инструменту. Тот был безупречен, и словно бы ждал.
«О, Господи!»
Откуда-то сзади ей подали рюмку с коньяком, аромат которого обнимал Грету, казалось, уже целую вечность.
«Что сыграть?» — задумалась она, переживая прохождение коньячной струи по языку, глотке и пищеводу, но вопрос, на самом деле, запоздал. Все уже решилось, потому что из вечности на Грету смотрели темно-зеленые глаза Жозефины.
«Жозефа! Ну, разумеется! Как я могла забыть?!»
Грета сидела за роялем-миньоном и лениво — так как не решила пока, что делает и зачем — импровизировала, интерпретируя 1-й концерт Чайковского. Сама она делала это скорее от скуки чем из каких-либо иных соображений. Но кое-кого из присутствующих ее упражнения в прекрасном явно заинтересовали. Люди подтягивались к инструменту, обступая его со всех сторон, очарованные, завороженные. Ее исполнением, ее пластикой, ее интеллектуальной и эмоциональной силой, наконец. И, разумеется, ее красотой…
«Я прекрасна… обворожительна… желанна… Ну же, детка, давай! Ведь ты уже хочешь меня так, что голова кружится и челюсти сводит!»
Темно-зеленые глаза смотрели на нее с восхищением и вожделением.
«Она моя!» — поняла Грета.
Так они познакомились с Жозефой, но, к сожалению, их знакомство оказалось коротким…
«Ох, черт!» — Грета уже сидела за инструментом и играла. Интерпретировала она, правда, не Чайковского, а Рахманинова, но догнавшее ее воспоминание заставило насторожиться. Безупречное чутье хищника никогда не подводило, и, видно, неспроста вспомнилась именно коварная Жозефина. Темно-зеленые, глубокие, словно в омут заглядываешь, глаза… Грета подняла опущенные веки, и их взгляды встретились. Не Жозефа… Не темная зелень… Другая женщина. Другие глаза. Серые, завораживающие своей глубиной, в которой клубится туман неопределенности…
«Темное дитя! И, значит, я снова оказалась права!»
5. Дарья Дмитриевна Телегина
Она и сама не помнила, как встала из-за стола, как прошла через зал, и как оказалась рядом с роялем. Не помнила, нет. Не знала, зачем. Не отдавала себе отчета. Грезила наяву. Блажила «на всю голову». Но, в конце концов, очнулась, выныривая из небытия, как из омута, и, оказалось — стоит около инструмента, опершись руками о его молочно-белую поверхность, ласкает подушечками пальцев нежнейшую гладь полировки, и смотрит, не отрываясь в темные глаза пианистки.
— Дарья Дмитриевна! — голос Кирилла долетал словно бы издалека, звучал глухо, и звуки речи сливались в неразборчивое бормотание. — Дарья Дмитриевна!
Кажется, он встревожен, и, возможно, не без основания, но Дарья все еще не могла прийти в себя. Она слушала музыку, ощущая ее одновременно кончиками пальцев, и смотрела на женщину напротив. Наверняка, та высока ростом. Дарья без опасений побилась бы об заклад, что пианистка не уступит в росте большинству высоких мужчин. Высока, стройна, можно сказать, изящна. Тонка костью и чертами своеобычного удлиненного лица. Пожалуй, красива. То есть, красива без сомнений, но на свой особый лад. Высокие скулы, замечательный рисунок узкого носа и резкий очерк нижней челюсти. Большие синие глаза, казавшиеся сейчас черным, словно врата бездны. Темные, цвета воронова крыла вьющиеся волосы, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, открывая жадным взглядам мужчин длинную белую шею, по-настоящему лебединую, если знать, о чем идет речь.
«Красавица!»
— Дарья Дмитриевна! — еще настойчивее, чем прежде, позвал Кирилл и взял ее за руку. — Даша!
— Да? — рассеянно обернулась она.
— Что? — очнулась Дарья от «зачарованного сна».
А музыка, глядите-ка, уже закончилась. И красавица-пианистка, оказавшаяся, и в самом деле, высокой и грациозной, встала из-за рояля и улыбнулась Дарье.
— Вам понравилось? — А голос у нее оказался под стать внешности, высокий, но с хрипотцой и особыми обертонами, намекавшими скорее на альт или даже виолончель, чем на скрипку. Мрачность исчезла с лица женщины, и теперь оно выглядело почти нормальным, хотя Дарья и не взялась бы объяснить, что именно заставило ее употребить слово «почти».
— Вам понравилось?
— Да, очень! — вернула улыбку Дарья. — Вы великолепная пианистка! Мне кажется, я лишь раз в жизни слышала нечто подобное.
— Когда-то давно? — в улыбке пианистки возникло нечто, намекающее на оскал охотящегося зверя. — В далекой стране?
— Да, — почти непроизвольно подтвердила Дарья. — Далеко. Давно.
— Счастливица! Что он играл?
«Он? Откуда она знает, что это был мужчина?»
— Листа, мне кажется.
— Лист замечательно подходит для интерпретаций, — кивнула женщина, словно бы соглашаясь с мнением собеседницы. — Он полон глубины, внутренне сложен и непрост технически. Хороший выбор!
— Не знаю, право! — опешила от такого напора Дарья.
— Вы чудесно играли, сударыня! — вступил в разговор Кирилл. — Смею ли я предположить, что имею честь говорить с самой Лизой ван Холстед?
— О, нет, сударь! — рассмеялась незнакомка. — Но я польщена! На самом деле я всего лишь любительница, и ничего больше. А Лиза — гений!
— И, тем не менее… — возразил Кирилл и тут же спохватился, что ведет себя неучтиво. — Но мы не представлены. Кирилл Иванович Коноплев, к вашим услугам!
— Дарья Дмитриевна Телегина, — назвалась Дарья.
— Грета Ворм, — улыбнулась женщина, которая и вообще, судя по всему, не скупилась на улыбки. — Или лучше назваться на русский лад? Тогда я Грета Людвиговна.
— Что ж, Грета Людвиговна, — Дарья уже вполне пришла в себя, — вы действительно великолепны. И совершенно неважно, любитель вы или профессионал. И по-русски вы говорите как природная русачка.
— О, это пустяки, — сейчас смеялись лишь глаза женщины, но Дарье показалось, что это опасный смех. — Я так на семи языках изъясняюсь. Но зато на всех прочих у меня чудовищный фламандский акцент. Так что там с Листом? Не хотите обсудить за чашкой чая?
— В чайной на Фурштатской? — предложила Дарья.
— Завтра.
— В полдень?
— Великолепно! — И, чуть склонив голову в прощальном поклоне, Грета Ворм, не торопясь, пошла прочь.
— А что не так с Листом? — поинтересовался Кирилл через минуту, когда они вернулись к своему столику.
— Похоже, у нас был один и тот же любовник, — рассеянно ответила Дарья, она думала сейчас о Грете и Марке, о тайне и печали, и о надежде, разумеется, то есть о том, что принесет ей завтрашняя встреча в чайной.
— Кажется, я начинаю ревновать, — мягко напомнил о своем существовании Кирилл.
— У вас нет ровным счетом никаких оснований.
— Хотите сказать, нет прав?
— И прав, — согласилась Дарья, — и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!
Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами — кухня в «Домино», и в самом деле, оказалась отменная, — играли в рулетку и блэкджек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью — во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, — поднялись наверх, в «Королеву Роз». Тут, собственно, все и случилось.
