Храни тебя бог, Ланселот! - Эндре Гейереш

— Я был в тех краях… там-то и обитает Дракон. И описано все как есть, слово в слово. Когда докажешь, что по силам тебе такое, отправишься туда и ты. А до той поры об этом больше ни слова!

На великий рыцарский турнир, что устраивали по обычаю в месяце мае, славные рыцари съезжались задолго — за несколько недель, а то и месяцев, — прибывали с дамами своими, с ратью слуг, а некоторые и в одиночку: каждому хотелось попировать, погулять, в кости поиграть, поспорить да повеселиться. Много рыцарей собралось при дворе Артура, всяк был и славен, и почитаем, да только все же превосходили их те десятка полтора знаменитых рыцарей, что постоянно жили при дворе, всюду сопровождали Артура и повседневно делили с ним застолье. На большом, только-только зазеленевшем поле съехалось несколько сотен дворян и тысячи свободных бриттов, расставили шатры, из тех шатров вырос целый город; по ночам меж шатрами полыхали костры, раздавался громовой мужской хохот, слышалась забористая брань, туда-сюда скользили женские тени. Однако же стука мечей покуда не было слышно: Артура власть признавалась всеми, его особу чтили высоко да и воинов немало присматривало за порядком.

Открылся турнир обычаями освященной церемонией: взбивая подковами пыль, лошади торжественно вынесли на поле своих седоков, рыцарей и простых дворян, их панцири сверкали в лучах весеннего солнца, реяли знамена. Прозвучали вызовы, герольды прокричали порядок и дни поединков. Затем последовало всеобщее сражение, великая свалка, и «были плач и рыдание», а вернее проклятия, когда неудачники, перекувырнувшись через хвост своей лошади, лягушкою шмякались в пыль. Истинные рыцари ни во что не ставили эти стычки, им было даже известно, кто и за сколько золотых соглашается быть поверженным наземь — торг начинался иной раз уже во время учтивых взаимных приветствий и продолжался в разгар боя. Дикий нормандец и стройный бургундец с семипольным гербом препирались чуть ли не в полный голос:

— Сорок золотых.

— Даю двадцать…

Их щиты гудели под весьма умеренными, впрочем, ударами булавы, а нормандец, носивший на гербе море и небо, тем временем, не слишком стесняясь, шипел:

— Двадцать пять…

Бургундец, с силой рассекая своей булавой воздух, бросал в ответ с презрительным смехом:

— Тридцать!

— Ладно, пусть будет тридцать, ведьма тебе в бок!

— Да сильно-то не бей!

— Получай!

И бургундец навзничь летел с коня. А вечером они пили вместе.

Игра и подлость! Но Артур, этот одержимый, света белого не видевший из-за неотступных мыслей о своем позоре, ни о чем таком не подозревая, величественно восседал впереди своих рыцарей, которые — к чести их будь сказано — с отвращением поглядывали на дешевую ярмарочную забаву.

— Экая глупость! — пробормотал сэр Саграмор и, отворотясь от ристалища, вступил в беседу с другими рыцарями короля Артура. Да только тут же опять повернулся к турнирному полю. Ибо поднялся вдруг Ланселот, сидевший подле ложи короля и избранных его рыцарей — он не имел еще права на место в самой ложе, — и в ту же минуту на арену выступили четыре герольда с фанфарами (их-то увидев, и встал Ланселот), в пурпурных плащах, дерзко выделявшихся на почти белом песке, и раздался трубный сигнал «внимание!». Следом за трубачами на могучей, раскормленной лошади выехал герольд-глашатай, почтительно склонился перед Артуром и, подняв руку, возвестил:

— Ланселот, сын Годревура, из подневольной судьбы в свободное звание вознесенного, а потом и дворянством пожалованного, бросает вызов всем рыцарям Круглого стола и призывает их сюда, на ристанье, в том порядке, какой им будет угоден, биться же готов тем оружием, какое они выберут сами. Вызов его теряет силу после первого же понесенного им в честной битве поражения. А так как он высоко чтит, уважает и любит сих рыцарей, то и вызывает их не на смертный бой, а лишь до тех пор, пока один из противников не сдастся либо не будет повержен наземь. Единственное его желание — показать господину нашему Артуру, коего он любит и почитает, что уже достоин рыцарского пояса, плаща, перчаток и меча! Так приказал мне возвестить господин Ланселот, сын Годревура!

Горе-рыцари, только что красовавшиеся на арене, онемели, услышав могучий вызов, видя перед собою тех, к кому он относился, зная их силу и доблесть; однако люди свободного знания и простые дворяне громогласно славили Британию и дружно просили короля Артура дозволить беспримерное ристанье, каскад поединков, если, конечно, он состоится. Ланселот стоял у перилец подмостков, ниже королевской ложи, но выше свиты, и ждал. Он дожидался тишины. Между тем наверху, в ложе, происходили странные вещи. Прославленные рыцари недоуменно переглядывались, Артур растроганно бормотал: «Ах ты, чертенок, щенок, гордец!» — а королева Гиневра устремила на Ланселота пристальный взгляд. И, так как не увидела в его чертах ни дерзкого юношеского бахвальства силой, ни дикого трепета непомерной гордости, а разглядела, напротив, скорее горечи исполненное спокойствие, — лицо ее вдруг жарко запылало. «Он победит!»

Ланселот стянул с правой руки окованную железом перчатку и бросил ее на пустую арену.

— Бога и короля призываю в свидетели! Не тщеславием движим я, а одною лишь честью.

— А что, Ланселот, — спросил кто-то из славных рыцарей, ворчливо, негромко, однако голос его далеко разнесся в мертвой тишине, — а что, если ты нам пока не достойный противник?

— Тогда еще пять лет я ни разу ни с кем не выйду на бой.

Это был прекрасный, суровый ответ, ответ мужчины; рыцари посмотрели на Артура.

— Что же, бросайте ему перчатки! Лишь бы горло ему не проткнули, а кости поломаете — ничего. Пусть набирается ума-разума!

Твердо выразил Артур свою королевскую волю и сел на место с надеждой: рыцари мягко, но отделают Ланселота. Он-то знал, чему быть, ежели победит любимец его: Ланселот по праву потребует себе рыцарский меч — и получит, а тогда хоть назавтра выступит против Дракона. И умрет. Вот почему уповал Артур на то, что обломают рыцари слишком уж разросшиеся рога Ланселотова самолюбия: если сейчас победят Ланселота, он проживет здесь еще несколько лет; конечно, король и растил-то его для битвы с Драконом, да только мальчик, казалось ему, для этого еще не созрел. И потому, сжав кулаки, разрешил он рыцарям принять этот неслыханный, небывалый в анналах турниров вызов.

Но и после королевского слова не воспылали задором легендарные рыцари Британии. Ставка была мала, к тому же все они любили веселого товарища в походе, храброго в сражении юного Ланселота. Наконец, делать нечего, согласились и, наломав соломинок, стали тянуть жребий. И встал, неохотно встал сэр Дезимор.

— Да будет так, Бога зову в свидетели… — Он говорил так тихо, что услышали лишь стоявшие рядом, — Бога беру в свидетели, ты глупец! Но, коль тебе не терпится, коли так получилось… Пошли!

Итак, бросил Ланселот на ристалище свою перчатку и вызвал на поединок всех, кого почитал всем сердцем, на кого смотрел до сих пор снизу вверх, вызвал всех, хотя ни с одним из них не было у него никогда даже простой размолвки. А причиною такого поступка было то, что любил он Артура и после того разговора неотступно видел перед собой его согбенную фигуру, слышал, даже плотно зажав уши, слова: «Я стар и, наверно, не доживу до того, чтоб позор мой избыть…» Главная же причина была в том, что хотя он и видел от придворных рыцарей только добро, но они по рождению своему всегда стояли над ним, а ему желалось узнать, стоят ли они над ним и над его отцом также и по заслугам своим. Была и еще, одна причина, да только о ней он и про себя не смел, или не умел, сказать: себе жаждал он испытания, в себе хотел увериться. Ибо твердо верил — подобная вера лишь неискушенностью молодости либо призванием объяснима, — что найдет Дракона, победит его и пробудит Мерлина. Конечно, подобное испытание — глупость, и цена ему не больше, чем такому, скажем, зароку: «Если нынче не зазубрится лемех плуга моего, урожай выдастся на славу!» Но он так мыслил.

Скажу сразу — мне ведь ни к чему испытывать терпение читателей, — Ланселот победил. Череда поединков растянулась на несколько дней, ибо Артур после каждого дня, когда на ристалище пыль стояла столбом от лошадиных копыт, объявлял день отдыха. Ланселот негодовал, но что было делать? Один день он сражался, другой день — рвался к сражению.

Что же до самого турнира, то интерес к нему все возрастал, и барды тут же воспевали его, наигрывая на лютнях, пока бои еще длились. Оно естественно и понятно, бардам ведь лишь бы петь, они и о шмеле споют, угодившем в коровью лепешку. Так что звенела и гудела песня, разлеталась по свету, да только участники бесконечного ристания Ланселотова — особенно участники, поражение потерпевшие, — песнями не интересовались. Ланселот тоже гнал от себя этих певчих пташек, и хотел и послушать, как прославляют небывалые его подвиги, понимал, что и завтра будет день, завтра тоже; надо одержать победу, а потому не предавался грезам о собственной славе, а готовился к битве, припоминая столь часто виданные, да прежде без внимания оставленные боевые приемы очередного противника, его тактику и особую повадку при ударе. Потому что, как ни посмотри, но хоть и знаем мы, что Ланселот победил — там победил и тогда, — было это куда как непросто. Сэр Дезимор, например, сошедшийся с ним первым, очень хотел обойтись как можно мягче — без ущерба, конечно, для своей рыцарской чести, но так, чтобы не слишком жестоко расправиться с приятным ему молодым ратником. Он приступил к болезненной сей операции тактично, и, вероятно, именно благодаря этому его замыслу и мягкости Ланселот столь же тактично — они сражались на копьях — вышиб его из седла, так что сэр Дезимор, сидя уже на земле, на рыцарском своем заду, все еще размышлял о том, как необдуманно ввязываются во взрослые дела эти несмышленыши подростки.