Дурочка (Ожидание гусеницы) - Нина Васина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дурочка, — проникновенно произнес Ционовский. — Вариант умственно отсталого деревенского дурачка, не сознающего стыда и притворства. Она контактна, частично обучаема, сама себя обслуживает, но требует присмотра и никогда не сможет вникнуть в суть некоторых вещей. Последний год я всерьез стал задумываться, а нужны ли человечеству эти вещи? Знаете, почему?
— Нет… — замотала головой Лукреция, стараясь подавить в себе раздражение после «дурочки».
— Сколько открытий я мог бы сделать, отстранившись полностью от некоторых жизненных необходимостей и навязанных условностей! — мечтательно заметил он. — Ваша дочь обязательно талантлива, но в чем-то одном, поэтому остальные способности атрофированы. Невероятно талантлива, только это еще не проявилось, она еще… даже не куколка. Кстати! — встрепенулся профессор, — сказал о куколке и вспомнил… Вашей дочери нравится убивать. — Он помолчал, рассматривая что-то в саду, и опять встрепенулся: — Да, вспомнил — вы ведь работали в органах, если не ошибаюсь?
— А это здесь при чем? — вздрогнула Лукреция.
— Это ни при чем, это я о своем хотел… Вдруг стало казаться, что за мной следят. Странно, да? Когда был молод, часто говорил лишнее, но как-то списалось. А сейчас стал слышать шаги в доме, как будто кто-то ищет чего. Иногда слышу тихие разговоры, иногда гости двигают мебель. Хотел узнать, новые органы безопасности также повально следят за известными евреями, как и раньше?
Заметив растерянный взгляд Лукреции, Ционовский вздохнул:
— Ну, это я так, это уже не важно. Извините.
Он с трудом встал, несколько секунд устанавливал центр тяжести в перекосившемся теле, потом отпустил спинку кресла и осторожно двинулся к ступенькам. И — не поворачиваясь:
— Пусть Аглая меня проводит. Это ненадолго, я сделаю ей подарок.
Лукреция повесила Аглае на шею медальон с часиками, еще раз убедилась, что дочь правильно запомнила расположение большой и маленькой стрелки, когда нужно возвратиться домой, и смотрела потом из окна столовой, как дочка со стариком идут сквозь прореху в покосившемся заборе на участок Ционовского. Сам дом был ей не виден, но она помнила его — огромный, с причудливыми выступами и балконами, просто мечта привидений. Помнила и небольшую пристройку, снаружи похожую на сарай, в которую старик переселился лет пять назад, не в силах больше одолевать высокую лестницу с резными перилами.
Парочка передвигалась медленно. Профессор не опирался на плечо Аглаи, как это делала она сама три года назад, подвернув ногу и используя потом дочь вместо костыля. Он просто позволял ей поддерживать себя под руку, пару раз убрал перед Лайкой мешавшие проходить ветки сирени, и Лукреция сразу простила ему «дурочку» и это идиотское «нравится убивать». Она вспомнила почему-то, как Лайка до тринадцати лет могла на уроке в присутствии Ционовского присесть тут же, рядом со столом по-большому, и профессор каждый раз спокойно потом переходил с ней в другую комнату, отмахиваясь от панических извинений матери: — «Ерунда, мы заигрались в слова, девочка просто забылась и не успела добежать до клозэта .
Лукреция вдруг подумала, что Ционовский при большом размере тела (раньше он был тучен и вальяжен) совершенно не мешал своим присутствием. Уже через несколько минут после появления профессор странным образом становился незаметен в доме как родной старый шкаф, и — никаких советов, назиданий, замечаний. Проводил с Лайкой по пять часов подряд, и никогда ей не было так спокойно за дочь, как в эти пять часов по четвергам. С чего, спрашивается, он сегодня завелся?
Лайка опоздала на двенадцать минут, это было нормально, она частенько отвлекалась на всякую живность в траве и на деревьях, или на игры ветра с мелким мусором, и тогда застывала в созерцательном ступоре минут на десять. Дочка вбежала в дом и испугала Лукрецию. Такое выражение ее лица она видела только раз, когда Лайка обнаружила на трусиках кровь и пришла показать матери. Не испуг, не отвращение, а странное озарение было в лице дочери, как после познавательного шока.
— Что-то случилось? Что?.. Он тебя обидел?
— Нет, — Аглая установила дыхание после бега и посмотрела на свои ладони.
Тут Лукреция вспомнила о подарке и решила, что дочь его потеряла.
— Иди сюда, сядь, — она подвела дочь к дивану и усадила. — Что Ционовский? Он подарил тебе что-нибудь?
Аглая надолго задумалась. Потом так странно посмотрела в глаза матери, что та покрылась мурашками.
— Говори же!.. Что-то с профессором?
— Он сидит в кресле и спит… наверное. Сказал, что я не должна бояться смерти. Сказал, что я — самое прекрасное, что было в его жизни. Разве я живу в его жизни? Не в твоей?
Лукреция выдохнула и покачала головой.
— Старый маразматик. Ты живешь в своей жизни. А то, что ты красива… — Лукреция отвела глаза, — этого бояться надо, а не гордиться. Наверняка он имел в виду, что при общении с тобой узнал много нового о человеке вообще… Ладно! — она встрепенулась и тронула руку дочери. — Если не подарок, что тебя так удивило?
— Он сказал «на свете смерти нет», — Аглая выжидательно посмотрела на мать.
— Это все?.. — не удивилась Лукреция. — И что тут такого?
— «На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят». Представляешь? — с придыханием выдала Аглая.
— Ну сказал, и что с того?
Аглаю затрясло. Он стиснула руки и прошептала:
— «Мы все уже на берегу морском»!
— Лайка!.. — испугалась Лукреция. — Не надо так. Смотри на меня. Чего ты боишься?
— Я не боюсь, — прошептала Аглая, — я не понимаю, откуда он узнал, что загадал Крэзи-бой? Всё, что слушаю я, слушает меня! Видит то же, что и я! Нельзя говорить, нельзя смотреть, нельзя слушать!..
Она начала хлестать себя по щекам. Лукреция с трудом остановила ее руки.
— Подожди, не заводись. Быстренько принеси тетрадь и покажи мне стихотворение, которое загадал Крэзи-бой.
— Я должна понять…
— Лайка! Когда все непонятно и ужасно, начинай делать что-нибудь, и все образуется. Не сиди, не думай, а делай любое дело, что под руку попадется. Неси тетрадь.
Девушка быстро вернулась с толстой тетрадкой.
— Вот, — она показала пальцем на красно-синее стихотворение. — Я нашла его за две недели. Называется «Жизнь, жизнь». Откуда учитель мог знать, что я его нашла?
Лукреция внимательно прочитала первые десять строчек. Посмотрела на дочь, решая, стоит ли делать успокаивающий укол. Аглая дышала часто, но ее ноги и руки не дергались.
— Пойми, многие люди знают стихотворения Тарковского наизусть. Профессор просто хотел тебе что-то сказать этими строчками, например, о смерти… — Лукреция посмотрела в окно. — А что он делал, когда ты уходила?
— Спал в кресле.
— Как это — спал?
— Он попросил дать ему чашку с настоем, я дала. Потом он попросил сесть рядом и взять его за руку. Я не люблю… Я не хотела трогать его руку, но он сказал, что это важно, что я все пойму, только если буду крепко держать его за руку. Я сидела, сидела… Он сказал, что я — самое прекрасное, что было в его жизни, прочитал стихи и заснул. Я еще сидела, сидела, думала, откуда он знает эти строчки? А потом уже стрелки вышли на мое время, я убежала.
— Старый одинокий человек, — вздохнула Лукреция.
— Нет. Там еще были люди.
— Какие люди? Где были?
— Люди были в доме. Они прятались за занавесками наверху. Я видела, когда сидела рядом с учителем, как они выглядывают в щелочки со второго этажа.
— Лайка, профессор совершенно одинок, он сам мне говорил.
— Несколько человек, — настаивала Аглая.
— Вы сидели в пристройке, а люди были в доме? — уточнила Лукреция.
— Они прятались.
— Ционовский сказал бы, что у него гости, — задумалась Лукреция. — А если не гости, как чужие проникли в дом?
— Просверлили замки и проникли. Ночью!.. Когда все спят.
— Ерунда какая-то, — пробормотала Лукреция, вставая. — Надеюсь, он не умер…
— Не умер.
— Как ты можешь это знать? — улыбнулась Лукреция дочери.
— Из него ничего не вытекло и не выдавилось.
— Ну что ты говоришь, только послушай!.. Это черт знает что такое. Я должна позвонить. Есть хочешь? На плите бульон и вареная курица.
Урок гигиены
Лукреция позвонила Санитару. Трубку взяла его жена и, не интересуясь, кто звонит, выдала раздраженным автоответчиком: — «Паша с пейджером в море на резинке!» — и бросила трубку. Это означало, что Санитар рыбачит на озере в резиновой лодке, наверняка — в своем любимом месте с другой стороны Москвы.
Он добрался до Лукреции в Усково только в три ночи. До пяти просидели в гостиной у камина, Санитар был неразговорчив. Задал всего пару вопросов, суть которых сводилась к обсуждению способности Аглаи различать реальность и вымысел. В пять он попросил кофе, яичницу с колбасой, тосты с сыром и чего-нибудь сладенького. У Лукреции все валилось из рук. Коробка с тремя эклерами, например.