Великая Белая Бездна - Бэзил Коппер

— Любые другие обязательства, — договорил я за него. — Нет, никаких. Я полностью свободен. В Лондоне у меня есть экономка, за моими делами присматривает поверенный. Я часто и подолгу отсутствую, и ваша экспедиция не станет для меня в этом смысле чем-то новым.

Скарсдейл с довольным видом кивнул.

— Интереса ради: как долго продлится экспедиция? — спросил я.

— По меньшей мере год, — ответил он без малейших колебаний. — Не стоит и говорить, что до отъезда из Англии мы заключим и подпишем с вами формальный контракт. После того, как мы отберем нужный материал, вы получите право на коммерческое использование ваших снимков и фильмов.

— Это очень щедро с вашей стороны, профессор, — сказал я. — Значит, мы обо всем договорились, за исключением мелких деталей.

Едва мы поднялись на ноги, как за дверью что-то затрещало и в проеме возникла высокая, худая фигура. Сбоку от нарушителя спокойствия маячило озабоченное лицо Коллинса.

— Господи Боже, Скарсдейл, вы не знаете меры! — вскричал нарушитель тонким женским голосом. — Как нам научиться управлять этими дикими устройствами, если и маневрировать нельзя без того, чтобы вы не впали в истерику по поводу какой-нибудь проклятой грядки с картофелем?

— Входите, Ван Дамм, — ровным голосом сказал Скарсдейл, подталкивая меня вперед. — Познакомьтесь с новым участником нашей экспедиции.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Корнелиус Ван Дамм был, как я уже сказал, высоким и худым, но не только его фигура и тонкий женственный голос производили незабываемое впечатление на всех, кто встречал его впервые.

Мы с Ван Даммом обменялись небрежными кивками, достойными краткой рекомендации Скарсдейла, и профессор увлек нас обоих к камину. Здесь я смог внимательней рассмотреть Ван Дамма. Они со Скарсдейлом постоянно пререкались, но позже я убедился, что это был только спектакль, в котором каждый с наслаждением исполнял свою роль. Профессор воплощал грубого медведя, а доктор Ван Дамм колко и ядовито брюзжал, что очень подходило к его скрипучему голосу. В основе этого лежала глубокая любовь к театральности, общая для обоих. Оба были выдающимися учеными. Ван Дамм обладал широкими познаниями в самых разных сферах и был превосходным электриком, геологом и металлургом, а также метко стрелял из ружья и пистолета. Все его таланты, как оказалось, нашли свое применение во время Большой северной экспедиции.

К счастью, ни один из двух оставшихся членов экспедиции, с которыми мне еще предстояло познакомиться, не отличался темпераментом Ван Дамма или Скарсдейла. Они предпочитали оставлять огни рампы нашим примадоннам и были людьми практичными и флегматичными: не сомневаюсь, что поэтому Скарсдейл их и пригласил. Мне же, как я упоминал выше, не к чему было точить топор язвительности: я предпочитал наблюдать и заниматься своим делом, то есть фотографией.

Итак, я наблюдал, пока они забавно переругивались в свете камина. Доктор обсасывал свои слова, как щука вкусную рыбешку, профессор давил его возражения тяжелыми копытами, словно ломовая лошадь. Доктор выглядел чрезвычайно сухопарым; на его длинном угловатом лице сверкали в глубоких глазницах насмешливые карие глаза. Тонкие рыжеватые волосы так плотно прилегали к голове, что его череп напоминал ананас; под носом деликатным пучком росли усики, с третьей пуговицы жилета свисало на тонкой серебряной цепочке золотое пенсне. На нем был зеленый вельветовый пиджак, указанный темно-коричневый жилет и серые фланелевые брюки. Поверх всего был наброшен длинный коричневый плащ наподобие тех, что носили скотоводы и ковбои на Диком Западе; костюм доктора дополняли и завершали темно-коричневые, заляпанные грязью сапоги. Да, он был странным и крайне оригинальным человеком.

Понемногу доктор успокоился и вспомнил обо мне. Он повернулся и схватил меня за руку. Его щеки еще горели, голос чуть прерывался, когда он парировал очередные замечания профессора. Ван Дамм оказался занимательным собеседником, а позднее я обнаружил, что под его эксцентричной внешностью скрывался добрейший человек на свете.

Но сейчас он только сказал:

— Нелегко вам придется, Плоурайт. Будь у нас другой руководитель, все было бы проще, и успех был бы гарантирован. Но я буду крайне удивлен, если мы достигнем цели с таким дурно воспитанным и тупоголовым упрямцем, как Скарсдейл.

Я ожидал какого-то жуткого ответного взрыва. Но, к моему невероятному удивлению, профессор откинул бородатую голову и, ревя как бык, разразился громким хохотом.

— Вы никогда меня не разочаровываете, Ван Дамм, — отсмеявшись и прищелкнув языком, сказал он.

Скарсдейл глянул на меня.

— Запомните мои слова, дорогой Плоурайт: у нас будет чудесная экспедиция.

Затем он звонком вызвал Коллинса и велел тому убрать со стола. Мы вышли в вестибюль.

— Пока доктор будет уничтожать еще несколько грушевых деревьев, осмелюсь предложить вам познакомиться с оставшимися коллегами, — невозмутимо сказал Скарсдейл. — Вы найдете, что это люди гораздо более приятные.

Высокий и тощий доктор стоял у стены, расставив ноги, и мог хорошо слышать пренебрежительное замечание Скарсдейла. Я удивился еще больше, увидев, как он кивнул и улыбнулся, будто оценив реплику; кажется, я начал лучше понимать Ван Дамма и Скарсдейла.

Профессор повел меня за угол дома. Под ногами поскрипывал гравий. Затем мы очутились на выложенном брусчаткой заднем дворе, где находилось что-то вроде конюшни, окруженной другими постройками. Оттуда доносилось низкое гудение станка.

В центре двора стояла еще одна странная серая машина, родная сестра той, в которой недавно восседал Ван Дамм. Профессор бросил на меня проницательный взгляд, но не остановился и продолжал идти вперед размеренными шагами.

— Позже, позже, — сказал он. — У нас сегодня еще много дел, а вы вряд ли захотите возвращаться за полночь.

Я возразил и сказал, что готов остаться хоть до утра. Я забыл обо всех своих сомнениях: таким волнующим и заманчивым казался мне этот новый мир, движимый ощущением безотлагательного и таинственного предназначения. Эта энергия, словно электрический ток, главным образом исходила от самого профессора. Позднее я узнал, что так он воздействовал почти на всех; даже Ван Дамм не мог противиться его влиянию, хоть и научился маскировать ворчливой критикой свои истинные чувства.

В мастерской на длинной скамье сидели двое. Старший обернулся, когда мы вошли, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Не сдержавшись, он вскочил и сказал Скарсдейлу:

— Вы были правы, профессор. Все дело в длине волн. Все трудности позади.

Профессор улыбнулся, повернулся ко мне и формально представил меня.

— Это Норман Холден, — сказал он. — Превосходный историк и по совместительству наш радист. В