Рапорт Пилата - Януш Гловацкий

В просторной комнате стоял у стены крест, сбитый из клепок той самой бочки. Толпа равномерно колыхалась, повторяя за одним из вожаков: «ТЫ – жизнь, ТЫ – вера, ТЫ – надежда. ТЫ – любовь, ТЫ – доброта». И все такое прочее в том же духе. Многие держали в руках такие же клепки. А я уже изрядно устал, блуждая по этажам. На самом верху, в пустой комнате, я наткнулся на НЕГО. ОН расхаживал, прихрамывая, из угла в угол. Голый по пояс. Спина вся в шрамах. Вроде как от ударов кнутом. Что–то бормотал вполголоса. Похоже, боялся. Может быть того, чем вы оттуда, снизу, нас через мегафон накачивали. Я расстегнул плащ, достал винтовку, собрал ее. ОН, несомненно, услышал, что я вошел в комнату, но не повернулся ко мне. Только сказал: «Ну вот. Это ты стрелял в тех людей». ОН не спрашивал – утверждал, чем меня, признаюсь, удивил. Но, в конце концов, должен же ОН был хоть чем–то отличаться от простых смертных, если сумел заварить такую кашу. «Хочешь узнать – зачем?» ОН покачал головой. Я почувствовал соленый вкус пота на губах. «Из ненависти. Ты стреляешь из ненависти». «А ТЫ? ТЫ считаешь, что только из любви можно убивать?» «Я не хочу убивать». А я ЕМУ: «Придется». И прицелился в НЕГО из винтовки. Как я уже говорил, убивать ЕГО тогда я не собирался. И сразу после этого сунул ЕМУ винтовку в руку, потому что через эту штуковину, прицел, все выглядит иначе. ОН взвесил на руках винтовку. Я думал – сейчас выстрелит. А ОН протянул винтовку мне. «Что тебе надо? Чего ты здесь ищешь? Зачем тебе все эти штучки?» В ЕГО голосе звучала брезгливость. Я обрадовался тому, что ОН мною брезгует. «А ведь я у ТЕБЯ вызываю отвращение»,– сказал я ЕМУ. «Ты во МНЕ нуждаешься»,– ответил ОН. Но у меня мелькнуло в голове, что это не я в НЕМ, а ОН во мне испытывает нужду. «Мне кажется, я понимаю, чего ТЫ хочешь»,– сказал я, а затем вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Внизу рухнул наземь один из тех, что в НЕГО верили. Я выстрелил снова. Это были меткие выстрелы. Я подстрелил фараона, попал ему, похоже, в живот. Он свалился прямо на колючую проволоку.

В этот момент на магнитофонной ленте зарегистрирован шум – это водитель набросился с кулаками на допрашиваемого, они с убитым полицейским были друзьями.

«Ты убийца» – это ЕГО слова. «Убийца». Ладно. Я сделал это для НЕГО – и так ЕМУ и сказал. «Хватит болтать, ведь знаешь, что я сделал то, на что у ТЕБЯ духу не хватает. Не так ли? Наверное, боишься?» Я сунул ЕМУ в руки карабин. Видели бы вы мину, появившуюся на ЕГО лице. Тут вы начали стрелять. Автоматными очередями. На наши головы посыпалась размолотая пулями штукатурка. ОН подхватился, выскочил на балкон. Я смотрел, как ОН вскидывает винтовку. Казалось, вот–вот начнет стрелять. Но нет, ОН только поднял руки вверх. Стрельба прекратилась. Когда ОН спускался вниз, я крикнул ЕМУ вслед: «Убийца!» Те, что были с НИМ, хотели ЕГО задержать. Верзила, похожий на боксера, обхватил ЕГО руками за талию. ОН оттолкнул его. Подошел к заграждению из колючей проволоки, которое ваши люди растаскивали. Винтовку держал над головой. Полицейские приблизились. ЕГО люди подскочили с железными прутьями в руках. Но ОН их остановил. Я видел, как ЕГО окружили, как надели на НЕГО наручники. ОН хотел взглянуть вверх, на меня, но получил дубинкой по голове. ЕГО запихнули в машину. Одновременно с этим ваши люди взялись за зачистку дома. Да, думаю, неплохой подарочек я ТЕБЕ преподнес…

В этот момент в магнитофоне закончилась пленка, пока заправляли новую, этот тип продолжал говорить, и изрядный фрагмент допроса поэтому не был записан. Речь идет о промежутке времени от момента ЕГО задержания до момента ожидания допрашиваемого у особняка издателя, то есть до слов: «Вовсе не удивился». Этот утраченный фрагмент допроса не кажется мне сколько–нибудь существенным, поскольку он касался дальнейших действий допрашиваемого – как тот вышел из дома, как отправился к Главному полицейскому управлению с целью продолжения наблюдения, как проследил за автомобилем издателя, как, наконец, таился в парке.

С целью соблюдения строгой хронологической последовательности я счел возможным поместить в этом месте часть рапорта старшего лейтенанта В.К.М., как известно, трагически погибшего утром следующего дня при обстоятельствах, которые я считаю до сих пор не до конца выясненными. Старший лейтенант В.К.М., как штатный фоторепортер влиятельнейшей из наших газет, присутствовал на приеме в особняке известного газетного издателя и с самого начала следил за развитием событий. Хочу напомнить, что это происходило 19 сентября, то есть на второй день после ЕГО задержания и содержания в камере предварительного заключения следственного изолятора.

Фрагмент рапорта старшего лейтенанта В.К.М., касающийся оговоренной выше части событий, от слов «Мы сидели в машине…» до слов «…загорелась мебель» (стр. 4 – 7).

Мы сидели в машине добрых полчаса, пока, наконец, не открылась дверь и мы не увидели вырывавшегося из рук тащивших его полицейских и цеплявшегося за все, что попадалось под руку, человека, которому, судя по всему, так понравилось сидеть под замком, что требовалось приложить немалые усилия, чтобы убедить его в необходимости изменить свои планы. Забавнее всего то, что ни мне, ни водителю «роллс–ройса», смахивавшему, скорее, на его владельца и сидевшему рядом со мной, надувшись, словно жаба, и в голову не пришло, что это ОН, и лишь тогда, когда ЕГО спустили с лестницы, я вдруг понял – да это же наш клиент. Водитель, до которого это, наконец, тоже дошло, выскочил из машины, распахнул дверцу и, склонившись в низком поклоне, пригласил ЕГО внутрь. При этом он продекламировал текст, которым его снабдили в особняке и который начинался со слов: «Приветствую ТЕБЯ, о ГОСПОДИ», и сделал это со столь явной неохотой, что я с трудом сдержал смех. Но ОН уселся сзади, на том огромном диване, на котором поместились бы шестеро таких же, и застыл, словно манекен, не задавая никаких вопросов и глядя прямо перед собой, и взгляд ЕГО, помнится, напоминал взгляд завсегдатая бара в момент закрытия сего злачного заведения.

Я довольно долго наблюдал за НИМ в одном из десятка, наверное, зеркал, невесть зачем установленных в этом лимузине, и, клянусь, в какой–то миг ЕГО лицо показалось мне чертовски знакомым. Я говорю, конечно, вовсе не об этом удивительном сходстве, из–за которого и загорелся весь сыр–бор, дело в другом, но вот в чем именно – я так и не сумел вспомнить. Иногда у меня в голове захлопывается какое–то там оконце, и тогда пиши пропало, но я готов был голову дать на отсечение, что этого человека где–то видел. Распахнулись ворота, мы проехали по огороженному парку к торчавшему посреди его, подобно, я бы сказал, кактусу, этому самому особняку с огромными стеклянными оконными панелями. ОН вышел из машины, и я сверкнул лампой–вспышкой, делая первый снимок. В тот же миг открылись двери, в проем которых мог бы въехать танк, ни за что не задев, из них вышел один из секретарей этого издателя, директора, магната и черт его там знает кого еще, поклонился нам, вымолвил то же самое приветствие и с дьявольски бесстрастной миной на лице повел нас за собой через походивший на музей холл к дверям, за которыми нам открылся огромный салон, в коем творилось нечто среднее между банкетом, совещанием и послеполуденной оргией в борделе. Многие дремали, вольготно откинувшись в креслах, распростершись на диванах, кушетках и черт знает, на чем еще. Я прислонился к мраморному постаменту для лучшей опоры и пару раз щелкнул спуском фотоаппарата, чтобы оживить настроение. Тут из глубины салона, закутанной сигарным дымом, вынырнул хозяин, чем–то похожий на толстую женщину. Несколько гостей поднялось с места, два сморкача, передо мной допущенных на этот прием, – оба, впрочем, из газет этого самого толстяка – тоже схватились за фотоаппараты. Вокруг нас собралось около десятка важных особ, самый бедный из которых стоил пару сотен тысяч, и этот не то баба, не то мужик подошел, улыбаясь к НЕМУ, все еще неподвижно стоявшему с устремленным неведомо куда взглядом и с такой миной на лице, словно действительно с неба свалился, и воскликнул: «Как это мило с ТВОЕЙ стороны удостоить нас СВОИМ присутствием!» Он обнял ЕГО, вновь лучезарно улыбнувшись,– что послужило сигналом для нас, и мы вновь схватились за фотокамеры – и, повысив голос, возвестил: «Имею честь представить вам героя последних событий. Это Сын Человеческий, мемуары которого я буду издавать. Плененный солдатами Пилата, ОН был выпущен из темницы под залог и вот теперь находится среди нас». А затем, обращаясь к НЕМУ, торжественно продекламировал: «ТЫ будешь творить новый мир, а я сотворю ТЕБЯ». Некоторые из гостей зааплодировали, какая–то женщина расхохоталась, а вторая, облаченная в нечто такое, что я сумел бы стащить с нее одним пальцем прежде, чем она успела бы затянуться сигаретой, хрипло шепнула: «Красавчик» тоном стопроцентной нимфоманки. Кто–то со стороны заметил: «Да их не различить», а юнец в белом смокинге пренебрежительно хмыкнул: «Босяк». Хозяин огляделся по сторонам, сдернул с похрапывавшего на топчане деятеля киноиндустрии, мужа этой самой нимфоманки, пурпурный плащ и набросил его ЕМУ на плечи. Затем он выудил откуда–то из–за батареи бутылок корону, нахлобучил ее ЕМУ на голову и, заговорщически ухмыльнувшись, заверил: «Ничего страшного, венец пластмассовый». Вновь огляделся, выругался вполголоса и спросил: «Кто стащил трость?» Его секретари нервно заметались по залу, а худощавый мужчина в очках с серебряной оправой и толстыми стеклами, который возлежал до той поры на кожаном диване, ласково перебирая пальцами волосы спавшей рядом молодой прелестницы, пожал плечами, повторяя: «Чушь, чушь, чушь!» Издатель забавно развел руками и заявил: «Жаль, что так вышло с этой тростью. Я тоже придаю большое значение символам. В конце концов, ведь мы с ТОБОЙ коллеги. Оба творим что–то из ничего. Для других. Но и о себе забывать тоже не следует»,– назидательно закончил он. Магнат подтолкнул ЕГО к креслу, действительно напоминавшему трон. Сам он опустился в такое же кресло рядом. Не хватало только третьего – и их фотографию можно было бы разместить на лицевой странице сатирического журнала, снабдив ее пожеланиями всего наилучшего в Новом году. Я крутился рядом с ними, скорее подслушивая, чем занимаясь фотосъемкой, поскольку вся эта комедия начала мне надоедать. В то же время я шарил взглядом по салону в поисках той нимфоманки, надеясь, что успею, если ей станет плохо, предложить проводить ее домой. И все же мне никак не удавалось предаться, как все прочие, безудержному веселью, потому что я не мог выбить из головы мысль о том, что где–то лицо этого человека уже видел. Тем временем эти двое на «тронах» продолжали разговор, то есть говорил исключительно издатель, время от времени ставя вопросы, но, похоже, не особенно рассчитывая на ответы, мне даже показалось, что они его и вовсе не интересовали. Оба держали в руках рюмки с виски. Я подошел к ним, наполнил их рюмки до краев и уселся на диван, опершись спиной на какое–то жуткое растение, чьи колючки тут же вонзились мне в кожу. Издатель сказал ЕМУ, что ОН выглядит именно так, как должен выглядеть, что это прекрасная мысль – люди хотят знать о НЕМ все: кто ОН такой, что им обещает, откуда родом и так далее и тому подобное, что он покупает у НЕГО право на публикацию мемуаров – тут магнат назвал цену, мягко говоря, не низкую, и указал ленивым мановением руки на сидевшую поблизости женщину, которая уже не единожды, обнажая в улыбке длинные зубы и напрягая вялую грудь, предпринимала попытки вмешаться в разговор. Начала она столь же по–дурацки, как и выглядела – с этой ее плоской и низко декольтированной грудью и седыми и взбитыми в высокую прическу волосами. А именно: спросила ЕГО, не приходилось ли ЕМУ видеть на сцене ее последнюю пьесу «Сны о крови», чего ОН как бы и не заметил, что показалось мне исключительно тактичным, поскольку я лично питаю к писаниям этой писательницы глубочайшее отвращение. «Да, кстати,– сказал издатель,– позволь представить ТЕБЕ, это Лука, золотое перо. Есть и другие, которых ТЫ призовешь: Иоанн, Матфей и Марк. Они неплохо потрудились, провернули всю основную работу. Все о том, что у ТЕБЯ случилось в прошлом, уже изложено на бумаге». И добавил с понимающей усмешкой: «Разумеется, в ходе творения ТОБОЙ новейшей истории мы будем вносить поправки, но, вполне возможно, ТЕБЕ понравится то, что мы делаем, и в поправках не возникнет нужды». Магнат вознес рюмку, предлагая ЕМУ выпить, но ОН ответил молчанием как на это, так и на вопрос, который задала ЕМУ настырная женщина–Лука: «ТЫ – гомосексуалист?» Издатель, откинувшись на троне, визгливо расхохотался, смахнул капли пота с бледного лица и повернулся к НЕМУ. «Уж прости меня за то, что я нанял женщину. Она хороша, воистину хороша. Читатели от нее без ума. Как и все женщины от ТЕБЯ. Пригодилась бы, кстати, и ТВОЯ женская ипостась. Ладно, не будем об этом. Я избрал ее из трех великолепных конкурсантов, каждый из которых написал свою версию ТВОИХ дневников: если есть желание, выбери другого. По правде говоря, разница между ними минимальная, потому что все они писали, придерживаясь строгих указаний и учитывая то, что читателям хотелось прочитать. Отличие лишь в подходе к частностям, а также в разнице темпераментов». «Так ТЫ – гомосексуалист?» – повторила вопрос женщина–Лука, скаля собачьи зубы, на что тот, в очках с толстыми стеклами, все так же поглаживая волосы своей спящей красавицы, проворчал: «Нонсенс» и, отхлебнув из бокала, пояснил: «ОН над полом. ЕГО андрогены реализуются в сфере метафизики». И, пристально вглядевшись в НЕГО, добавил: «Меня мутит от вас. Терпеть не могу мошенников. Жалею, что дал втянуть себя во все это. Какой позор». Губы магната расползлись в улыбке. «Наш Лука честен и независим, поэтому так высоко ценится,– пояснил он, доверительно наклонившись к НЕМУ,– с ним считаются. Ну и, разумеется, прекрасно разбирается в теме. Ну–ка, разбудите Иоанна». Кто–то из рядом сидящих попытался было растормошить молодого человека, но вскоре отказался от этой бессмысленной затеи. Хозяин развел руками – ничего, дескать, не поделаешь. «Матфея нет,– сказал он со вздохом,– уже ушел. А этот Иоанн из бунтарей, некоторым нравится его читать, вот я и нанял его на всякий случай».